В других случаях перед нами столкновение, даже "сшибка" времен. Подобное столкновение может произойти и в самом сознании героя, как в "тюремной" новелле "Трое мужчин". Ее девятнадцатилетний герой, попав за решетку, поначалу рассчитывает на "своего" хозяина плантации: стоит тому заступиться, и он выйдет на волю. Но потом окажется, что для юноши с прямой, "хемингуэевской" натурой такой выбор не подходит. Ведь тогда его уделом будет вечное подобострастие, выйти на волю он сможет только "дядей Томом".
А в заглавной новелле сборника, "Кровная связь", перед нами небывалый мятежник на глубоком Юге. Сын плантатора-насильника и одной из многих его черных наложниц, он явился в родные места после скитаний по Северу, чтобы предъявить свои права. Право первородства: он старший сын своего дикого, ныне сгинувшего отца. И во всяком случае, он такой же Лоран, как его дядя-плантатор, совсем не злой по натуре, но ревностный охранитель южных устоев.
В центре этой новеллы — по-театральному яркий и драматичный поединок дяди и племянника. И слово племянника куда сильнее. Он защищает попираемые права не только черных — всех униженных. Мечтатель с Севера, он объявляет себя генералом еще не собравшейся армии и пророчит жаркое лето в этом тихом краю. А начинает он с того, что восстает против векового символа южного неравенства: неграм позволено входить в господский дом лишь с черного входа.
В сборнике Гейнса радикальные настроения 60-х годов нашли поэтическое воплощение. Естественно, что автор обостренно воспринимал перемены в своем краю, одном из глухих углов Юга, где расизм давно и прочно стал бытом. И в то же время этот сборник, так полно выразивший свой исторический момент, привлекал не только остротой проблематики. В нем увидели подлинное искусство, всегда неожиданное, именно поэтому он встретил такой горячий прием. Достаточно привести энергичные слова, которыми закончил свой отзыв на книгу в журнале "Сатердей ревью" известный критик Гренвилл Хикс. Может статься, что Гейнс, читаем мы, — один из тех молодых прозаиков, "которые будут создавать американскую литературу завтрашнего дня"[9]. Хикс, правда, оговаривался, что не читал ранних романов Гейнса и сказанное им верно в том случае, если большая проза автора сопоставима с малой.
Что ж, один из этих романов Гейнса, "Любовь и прах" (1967), по достоинству оценил Джеймс Болдуин, найдя там и поэзию, и жестокую правду. Сам автор был уверен, что лучше всего ему удались рассказы. Однако его очевидные удачи после 1968 года и все его развитие как писателя связаны с большой прозой, к которой Гейнс неизменно обращался. Хотя она нередко членится у него на эпизоды и включает законченные фрагменты, и для Гейнса и для его широкой аудитории это внутренне организованные современные романы. Так читается его "Автобиография мисс Джейн Питтман" (1971), уже публиковавшаяся у нас. Так воспринята многими критиками его новая, необычная по форме книга — "И сошлись старики" (1983).
Давно замечено, что во всех названных вещах Гейнс изображает один округ глубокого Юга со старыми плантациями сахарного тростника и ветшающими негритянскими деревнями; в центре округа — вымышленный город Байонна. Его прообразом, мы знаем, был город Нью-Роудс, недалеко от которого родился писатель. Естественно, что многих его читателей интересуют вопросы: в какой мере то, что описано в его романах, наблюдал и пережил он сам? Каково его место в сегодняшней американской прозе? И какие традиции продолжают питать его искусство — гибкое, меняющееся?
Ранние жизненные впечатления отозвались во всем, что Гейнс написал. Его нынешние герои окружали его в детстве.
Родился Эрнест Гейнс в 1933 году на одной из старых плантаций Луизианы. Эрни был старшим ребенком в многодетной негритянской семье, он рано начал работать в поле. По его воспоминаниям, тогдашняя жизнь на плантации не слишком далеко ушла от времен рабства. А рядом были те, у кого была еще свежа память о годах неволи, Гражданской войны, Реконструкции. Это старики, с которыми Эрни ходил на рыбалку. И друзья его любимой тетки Огастин Джефферсон, навещавшие ее дома: сама она была калекой и ходить не могла.
Памяти тети Огастин (собственно, она была ему двоюродной бабкой) Гейнс посвятил свой роман о Джейн Питтман. Долгие часы, проведенные с ней, около нее, были всего важнее для воспитания будущего писателя. Она не жаловалась на судьбу, и другим не приходило в голову ее жалеть. А делала она все, что могла: стирала, шила, готовила, даже ухитрялась работать на огороде. Она помогла сложиться представлению Гейнса о негритянском народном характере. В интервью, которое писатель дал журналу "Саузерн ревью", выходящему в Луизиане, об этом сказано так: "Многие мои герои наделены поразительной отвагой, и этим, я думаю, они обязаны в основном ей"[10].
В том же интервью Гейнс вспоминал, что на плантации процветало искусство рассказа. Изобретательных выдумщиков, если не вралей, он наслушался вдоволь. Совсем иным было слово тети Огастин, летописца по натуре: ее истории погружали в прошлое. Для будущего автора и то и другое было важной школой, но не могло заменить школы литературной. Он сам это остро ощутил, переехав пятнадцати лет в Калифорнию — к матери и отчиму. Там его скоро потянуло читать, в первую очередь о сельском Юге, и писать — о людях плантации.
О своем "чудовищно неумелом" романе, написанном одним духом за лето и бесславно вернувшемся от издателя, Гейнс говорит с улыбкой. Чтобы рассказать о людях плантации, ему надо было основательно овладеть современной литературной культурой; на это ушли годы. Но зато в итоге посланец черного меньшинства из экзотического региона страны стал писателем всеамериканским. И тем важнее для нас дорога Гейнса к мастерству, тем более живой интерес вызывают его литературные отношения с Хемингуэем и Фолкнером.
По словам Гейнса, каждый, кто начинал писать в 50-е годы, испытал влияние их обоих. Возможно. Но часто ли творческий контакт с ними был глубок и "рассчитан" на десятилетия? А вот в случае с Гейнсом это именно так. Он даже сказал, что не знает, возможно ли для него "вырваться" из-под их влияния, как и "вырваться" из-под влияния джаза, или блюзов, или спиричуэлс. Оба классика помогли ему создать свой литературный мир.
В одной беседе Гейнс с увлечением говорил о лаконизме Хемингуэя, о характерном для него герое, и под гнетом сохраняющем достоинство. Он заметил тогда: "…на большинство моих персонажей я взваливаю тяжелое бремя и ожидаю, что они пронесут его с достоинством. Вот почему я восхищаюсь Хемингуэем: он показал мне, как писать об этом".
А в приводившемся уже интервью журналу "Саузерн ревью" Гейнс говорит о влиянии Фолкнера, которое многие улавливают в его творчестве. И при этом касается творческой проблемы, общей для негритянских писателей: "Фолкнер определенно повлиял на меня. Я прочел многие его вещи. Он заставил меня снова прислушаться к диалекту. Мне кажется, что многие мои современники, черные прозаики, недостаточно вслушиваются в живые разговоры на диалекте".
Чуть раньше в том же интервью приводится список книг, оказавших на автора большое воздействие. Он открывается романом Фолкнера "Шум и ярость", за которым следует другая его вещь —"Когда я умираю". Заметим здесь, кстати, что идеальной моделью для края с центром в Байонне послужила, конечно же, знаменитая Йокнапатофа.
В том же весьма любопытном интервью Гейнс коснулся и работ двух всемирно известных писателей "черной" Америки: Ральфа Эллисона и Джеймса Болдуина. Он знает обоих как романистов, отдает должное их лучшей прозе — "Невидимке" Эллисона и первому роману Болдуина, "Поведай с горы". Но особенно увлечен он их блестящими эссе. Тут сказывается духовное родство: эти эссе принадлежат страстным борцам за гражданские права и отстаивают позиции, дорогие и Гейнсу. И в то же время он чувствует, что у него другой путь: свои заветные мысли он может выразить только в романе, где его герои говорят, как говорят негры в Луизиане, лишь там он в своей стихии. Что ж, этот путь считал наиболее перспективным и Фолкнер, когда написал в 1945 году Ричарду Райту: именно произведение, подобное его роману "Сын Америки", подлинно художественное, может дойти до самого широкого круга читателей, а не только заведомых противников расизма.
Как бы то ни было, при такой установке Гейнса — выражать свои устремления в романе, проникая во внутренний мир земляков, прислушиваясь к их голосам, — не удивляют его возвращения почти в каждом интервью к русской классике.
Довольно рано в Калифорнии он открыл для себя "Записки охотника": его интересовало, как писатели других стран изображали жизнь крестьян. Оказалось, что герои этой книги — настоящие люди, а не клоуны, как в расхожей американской беллетристике, особенно в беллетристике южан. Проза Тургенева оставила сильное впечатление, Гейнс говорил о "прозрачности и красоте его письма, ощутимых даже в переводе". Позднее он стал читать все, что ему попадалось из наших классиков, интересуясь стилем каждого. И узнал их, может, в несколько необычном, но не столь уж редком на Западе порядке: "Я прочел рассказы, пьесы и письма Чехова, потом перешел к Толстому, Пушкину и Гоголю. Нахожу, что русские — величайшие писатели XIX века. Таких имен, как Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский и Чехов, не выдвинула ни одна другая страна"[11]. Что ж, и мы чувствуем: это уже давние спутники писателя из Луизианы. На традиции русской прозы он опирается и в последней своей книге — "И сошлись старики".
И само представление Гейнса о жанре романа, в котором он работает не одно десятилетие, складывалось при участии наших классиков. Объемистые тома, он давно знал, не его дело, а вот "Отцы и дети", с их емкостью, стали для него в пору дебютов литературной Библией. По его словам, "в этой книге было почти все, что может вместить небольшая книга". Гейнс размышлял и о других вещах Тургенева, у которого особенно ценил "структуру его небольших романов". Конечно, книги Гейнса достаточно далеки и от русских образцов, и одна от другой. Но тут сказалось вполне устойчивое понимание им своего жанра. Для Гейнса это небольшой роман, вмещающий весь драматический мир Байонны в прошлом и настоящем. И роман, богатый действием, сразу вовлекающий в него читателя. В одной беседе 1978 года Гейнс заметил: "Посмотрите, как Пушкин начинает свои романы, так романы и должны начинаться".