– А как вы относитесь к праздникам вообще и к семейным праздникам в частности? – спросила я Бориса Семеновича.
– К государственным праздникам всегда относился как к работе, потому что был руководителем, так сказать, «государевым человеком», следовательно, подготовка и проведение праздников было частью моей деятельности. А к семейным, – повисла напряженная пауза, и я увидела, как опять поникли плечи моего гостя, – если сказать честно, то как к потере времени. Мне стыдно об этом говорить, это слышали только вы, но это ТАК.
– Борис Семенович, миленький, но почему же это так. Как вы сами-то это объясняете?
– Да не знаю, – в голосе были слезы, – чужой я там какой-то. Раз уж мы с вами затеяли такой, я бы сказал, интимный разговор, позвольте, я вам расскажу один эпизод, который меня страшно мучает, прямо покоя не дает.
– Было это в 1987 году. Вдруг на работу ко мне позвонил сын и сказал, что у него срочный вопрос, чтобы я уделил ему пару минут. У меня было совещание, я сказал ему что-то резкое, но он прервал меня, сказав, что вопрос один и очень срочный. «Ну хорошо, только быстро», – сказал я.
– Я тут заполняю одну анкету, мне надо написать сведения о родителях, в том числе и дату рождения. Подскажи, пожалуйста, когда у тебя день рождения-то?
Вы знаете, в этот момент я взглянул на календарь и увидел число – было 20 июля, и это был МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ. Мало того, мне исполнялось 50, как говорится, «полтинник». Вечером собиралось торжество на работе…
Я потом много раз возвращался к этому эпизоду, очень он меня «ударил». Было по-настоящему больно. И я спрашивал себя, отчего больно? Как могло случиться, что я 25 лет прожил с чужим человеком? Ведь он, как мне показалось, даже не очень-то удивился, когда услышал мой ответ, и уж, конечно, не смутился. Просто глупо хмыкнул, бросил дежурное «поздравляю» и повесил трубку.
Ему, моему гостю, было действительно больно до сих пор, я это видела и по согбенной спине, которая еще более поникла, и по потухшему, слезящемуся взгляду, полному тоски и одиночества. Боже мой, подумала я, выпала же мне тяжкая доля – помочь этому человеку разобрать его семидесятиэтажный подвал и показать ему путь «эвакуации» из-под обломков!
Но я ведь знаю, что «Бог не по силам испытания не дает», поэтому, раз так случилось, что мы как-то пересеклись, значит, как говорил Л.Н. Толстой, надо «делать что должно, а там будь что будет».
Понимаете, удалить нарыв, не сделав человеку больно, нельзя. Вот так и мне было не избежать больных и неприятных вопросов. И начала я, естественно с вышеизложенного «горячего» момента.
Борис Семенович назвал своего сына «чужим человеком». И правда, чужие люди не знают подробностей твоей жизни, твоих печалей и радостей. Но ведь ребенок не приходит в семью «чужим»!
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери…
На последней написано: «Знаю»,
А на первой написано: «Верю».
Понимаете, это на двери старика написано «знаю», потому, что он не просто уверен, что все знает и его ничем не удивить, но старику кажется, что он хорошо знает КАК НАДО!
А ребенок приходит в этот мир с ВЕРОЙ. С верой в добро, в справедливость, с верой всем и каждому! Поэтому на его «двери» и написано «верю». А дальше уже мы сами из этой доверчивой души формируем либо преданного и любящего друга, либо черствого и безразличного чужака.
В жизни моего гостя случилось так, что сын вырос чужим человеком. Но ведь кто-то растил этого ребенка, кто-то формировал эту личность, и кто как не отец должен был сделать так, чтобы не случилось как в стихотворении В.В. Маяковского:
Вырастет из сына свин, если сын – свиненок.
Вот я и поинтересовалась у Бориса Семеновича, каким ребенком был Даниил, как учился, чем увлекался. Опять повисла долгая пауза, после которой я услышала:
– Ну, я ведь уже рассказывал, я очень много работал, часто ездил в командировки, мало бывал дома. Если честно, даже не всегда знал, в каких классах дети учатся. А у меня ведь их трое, и всех накормить, всех одеть, всех летом на море отправить… Где уж тут интерес-то проявлять к характерам да увлечениям, – закончил он с явной обидой на мою, по его мнению, бестолковость: ведь сказано – работал, чего пристаешь!
Мне-то как раз было понятно, что Борис Семенович был в своей семье генеральным директором, менеджером, бухгалтером, кем угодно, но только не ПАПОЙ. Да, естественно, что семья вообще и дети в частности требуют серьезных расходов. Еда, одежда, образование – все нуждается во вложениях. Понятно также, что эти средства, деньги то есть, надо заработать и чем больше их требуется, тем больше надо работать.
Но очевидно также, что не меньше материальных вложений семья требует вложений ДУХОВНЫХ, ибо, как говорится, не хлебом единым жив человек. И разве семье не нужно веское папино слово, строгий или одобрительный взгляд. А может быть, необходим откровенный мужской разговор, или просто другое, мужское, видение проблемы. А как же важно и как значимо для семьи папино мнение!
Но, увы, вот эта духовная составляющая в «папиной» сущности Бориса Семеновича отсутствовала, а посему в этой семье он отвел себе роль «тумбочки». Ну а раз так, то тумбочку можно не заметить, переставить, заставить чем-либо, вовсе выставить в чулан или просто выкинуть. Короче говоря, с тумбочкой в родство не вступают.
Вот вам и очень грустный итог: отец и сын – ЧУЖИЕ ЛЮДИ.
Да, я же вам не рассказала, что мы с моим собеседником сразу договорились «делать работу над ошибками», поэтому первое задание было фактически обозначено: нужно было проанализировать весь период его семейной жизни на предмет… чего??? Вот я и спрашиваю Бориса (к этому времени мы уже упразднили отчества), с кем он будет общаться в этих воспоминаниях, и кого и за что будет прощать и отпускать?
– Да понятно КОГО, – произнес он после глубокого вздоха, – умеете вы вывернуть душу наизнанку! Все я понял, много было в моей жизни ценного: и работа, и карьера, и деньги, и имидж. Одному места не хватило – ЛЮБВИ. А ведь мы считались благополучной семьей! На поверку же оказалось – ни того ни другого – ни семьи, ни благополучия, все врозь и все чужие. Понятно, что надо разобраться в себе, в своей жизни (я ведь и из ваших книжек это знаю) и понять, где чего напутал, где черное принял за белое или наоборот… Только ведь очень это тяжело, понимаете? Тяжело сознавать, что совершал ошибки, думая, что поступаешь правильно, что причинял боль, будучи уверенным, что добивался результата единственно верным путем! Получается, что я так много думал о будущем, что забывал о настоящем, и забывал о нем настолько, что НЕ ЖИЛ НИ В НАСТОЯЩЕМ, НИ В БУДУЩЕМ… Получается, что я терял здоровье и семью, зарабатывая деньги, а теперь теряю деньги, восстанавливая здоровье, а что восстановит семью? Понимаете, что особенно грустно… – продолжал он каким-то совершенно бесстрастным голосом, но поразительно то, что этот ровный и тихий, лишенный всякой эмоциональной окраски голос удивительным образом свидетельствовал о неких процессах, которые происходили в душе этого старого человека. Было такое впечатление, что он как ребенок рождается заново.
У А. Вознесенского есть такие строки:
Что-то в нас смениться хочет?
Мы, как Время, настаем.
Вот-вот, и меня не оставляло ощущение, что он, как Время, «НАСТАЕТ». А голос между тем продолжал звучать, завораживая меня своей тишиной и внутренним напряжением:
– Понимаете, особенно грустно то, что вот это все я понял «едучи с горки». Ведь когда взбираешься на гору, то, во‐первых, полно сил, во‐вторых, все препятствия кажутся естественными и, конечно же, преодолимыми. А главное, ты уверен, что у тебя впереди много времени и у тебя есть «ЗАВТРА». Когда же «катишься с горки», то это понятие «завтра» – очень призрачно, его вполне может и не быть, а реально – только «ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС». А поняв, что и сколько я сделал «не так», я чувствую, как мне больно «катиться с горы» в старом и дребезжащем рыдване, а куда и как пересесть – не знаю! И если жил так, как будто никогда не умру, то умирать так и не пожив, все-таки горько.
Он закончил. В комнате воцарилась тишина, в которой мерный звук часов создавал реальное ощущение движущегося ВРЕМЕНИ, и это движение никому из нас не хотелось нарушать.
Правду сказать, я даже не ожидала такого отклика и такого поворота событий. У меня буквально душа рвалась навстречу этому человеку, так хотелось его поддержать и помочь ему. Честное слово, он заслуживал этого, и я с радостью ему помогала. Наши встречи стали регулярными, и работа была очень планомерной. Причем интересно то, что Борис оказался очень внимательным и вдумчивым читателем, и, уходя от меня в первый же раз, сказал мне:
– А почему это вы мне дали задание проанализировать мою семейную жизнь? Ведь в книжках вы пишете, что все начинается с детства, так давайте с него и начнем.
Признаюсь, с одной стороны, мне было очень приятно, что он так внимателен к моему творчеству, но с другой стороны, мне стало даже немного стыдно, что я вдруг отступила от своего же принципа. И еще мне пришлось вечером поработать со своей ГОРДЫНЕЙ, потому что это же я решила за Бориса, что работать со своим детством ему будет трудно, и что вообще эта работа ему не под силу, поэтому надо все сделать по минимуму. Иными словами, решала за него ЕГО ВОПРОСЫ. Вот и получила замечание! Видите, не только я для него оказалась учителем, но и он для меня, за что ему БОЛЬШОЕ СПАСИБО.
Его детство, впрочем, как детство всех советских детей, родившихся в конце 30-х годов, разделилось на «до» и «после». Водоразделом послужила война. Отца Борис не помнит, да, правильнее сказать, не знает – этот человек как-то очень быстро и незаметно для мальчика исчез из его жизни. Война началась, когда маленькому Боре не было четырех лет. Он многое забыл из своего детства, но зато всю жизнь, и даже сейчас, уже, будучи стариком, частенько просыпался в холодном поту от жутких снов, где взрываются вагоны поезда, в котором они с матерью едут в эвакуацию, а над холодным ночным полем стелятся стоны раненых и рыдания людей, потерявших своих близких. Им с матерью повезло, их вагон под бомбы не попал, а выбраться из этого ада помог их попутчик Николай Константинович. Это был мужчина лет пятидесяти в толстенных очках, потому и невоеннообязанный. Несколько дней они добирались до какой-то уцелевшей станции, где удалось втиснуться в теплушку на место умерших в пути людей. Опять-таки, поспособствовал Николай Константинович, у которого были какие-то веские основания для передвижения по железной дороге. Спасенных же им Бориса и его маму он выдал за свою семью. Так, кстати, оно впоследствии и получилось – спаситель стал маминым мужем и Бориным отчимом, дядей Колей.