– Вот прочитай про Николая Ивановича и расскажешь мне про него.
Ослушаться было нельзя, Боря покорно взял тяжеленную книгу, хорошо еще заметка, которую ему велено было читать, оказалась маленькой, но, несмотря на это, он не понял из нее ровным счетом ничего! Ну, согласитесь, что ребенок восьми лет и сейчас, а уж в 1946 году и подавно, мог не знать, кто такой Александр II, на которого покушался означенный выше революционер. Мальчик даже не понял, что такое Петербург, в котором этот человек был повешен в 1881 году за участие в покушении. Спросить он побоялся, потому что прежние опыты с вопросами были не очень удачны, а сам дядя Коля не удосужился поинтересоваться, что ребенок понял. А ребенок понял одно: лишние проблемы ему были ни к чему, и с марками было покончено раз и навсегда.
Вот, представляете, как, оказывается, легко испортить благое дело. Это то, что мы называем «хотел как лучше, а получилось как всегда». А что стоило поговорить, рассказать, заинтересовать, может, и проснулся бы у мальчика интерес к истории! А так – одна досада и отчужденность.
– Знаете, – произнес Борис Семенович после некоторого молчания, – все-таки потрясающий этот ваш метод. Вот сейчас, пока рассказывал вам, сам многое понял. Я ведь ушел из дома в 16 лет сразу после смерти матери, и с тех пор практически не общался с дядей Колей. И даже когда мне позвонили соседи и сказали, что он умер, я не поехал его хоронить, видите ли, был очень занят! Даже не знаю, как он жил, нуждался ли в чем, болел ли, как умер… НИ-ЧЕ-ГО НЕ ЗНАЮ! А человек, между прочим, мне и матери жизнь спас, ведь если бы не он, может, так на том поле бы и остались… И я только сейчас, понимаете, только сейчас, вспоминая о нем всякие глупости, понял, что моя неблагодарность не знает границ. Как же мне теперь жить-то с этим?
Я смотрела в его растерянные глаза, и мое сердце переполняла нежность к этому большому ребенку и гордость за него. Ведь если человек понял свою ошибку, признал ее и раскаялся, значит, этот человек уже поднялся на ступеньку выше. Теперь нужно было с помощью нашей волшебной формулы просить прощения у дяди Коли, а главное, простить СЕБЯ! Ведь невозможно жить с чувством вины, и нельзя посадить себя в темницу ПОЖИЗНЕННО. Кроме того, мне очень хотелось, чтобы Борис увидел в своем отчиме потрясающего УЧИТЕЛЯ. Естественно, одну грань этого урока (урока человечности: спасать людей – удел сильного духом и очень доброго человека) Борис понял. Вторую грань, свою неблагодарность, сам увидел. Но был и еще очень важный аспект, на который мне пришлось обратить внимание моего собеседника. Да я думаю, что вы уже догадались, что речь идет об общении. Почему не складывалось общение между отчимом и мальчиком? Видимо, потому, что у взрослого человека не было опыта, он просто не знал, как это надо делать. И тут Борис понял, что я имею в виду:
– Так, видимо, и у меня с сыном отчуждение по этой же причине, я тоже чего-то не умел, а потому и получилось то, что получилось. Но что ж теперь делать, мне – 70, сыну – 45, два взрослых чужих человека, какое же тут сближение возможно?!
«Это невозможно», – сказала Причина.
«Это безрассудно», – заметил Опыт.
«Это бесполезно», – отрезала Гордыня.
«ПОПРОБУЙ», – шепнула Мечта.
Но я позволила себе скорректировать «МЕЧТУ», а потому не говорила «попробуй», я сказала: «Думай, работай, еще думай, и еще работай, и получишь результат!». На этом мы и расстались. Нет, конечно же не навсегда! Просто Борис взял тайм-аут, как он сам сказал, для раздумий. А я, чтобы ему лучше думалось, дала ему прочитать «Сказку», которую написал мой ученик Андрей Башинский.
Где-то в подлунном мире вымерли совесть и честь.
Правду здесь не любили, забыв, что такая есть.
Вера жила сиротливо в серых холодных домах,
Страх ухмылялся криво – царствовал в мире страх.
Сидя на царском престоле, властной холодной рукой
Страх не давал покоя, страх отбирал покой.
Страх забирался в души, безраздельно царствовал в них,
Счастье и радость разрушив, горя и смерти жених.
Страх надо всем смеялся, мир утопив в крови,
Но сам себе не признавался, что страшно боится… Любви.
Будь ты стар или молод, в жажду – глотком воды,
Любовь согревала в холод царство всеобщей беды.
Она не искала власти, хоть ее не обидел Бог,
Любила и в горе, и в счастье, и всяк отвечал, как мог.
Снова в подлунном мире родились и совесть, и честь.
Правда выжила, сколько ни били, на то она правда и есть.
Вера с мечтою заветной селилась в людских сердцах,
И вместе с дымкой рассветной таял в воздухе страх.
Прошла неделя. У меня было очень много дел, но, несмотря на занятость, не проходило ни дня, чтобы я не вспоминала о Борисе. Растаял ли его страх? Поселились ли в его сердце ВЕРА и ЛЮБОВЬ? Несколько раз бралась за телефон, но всякий раз что-то останавливало, и я так и не набирала номер. И дело здесь, конечно же, не в досужем любопытстве (а что он там делает и делает ли что-то вообще?). Нет, просто очень не хотелось, чтобы человек, сделав так много, споткнулся о трудность и сошел бы с дистанции. Но, в любом случае, выбор продолжать эту работу или прекратить был за Борисом, и мне оставалось терпеливо ждать. Утешало одно – раз не звонит и не задает вопросов, значит все ясно самому, а это уже хорошо.
Мое терпение было вознаграждено. Прошло еще несколько дней, Борис позвонил и попросил о встрече. Скажу вам честно, звонок не удивил, я его ждала, но удивил ГОЛОС, то есть, можете себе представить, – я его не узнала! Это был голос молодого, счастливого и полного сил человека. Когда он понял, что я его действительно не узнала, он весело и заливисто захохотал и сказал, что это – самая высокая оценка его работы.
Его монолог я слушала, затаив дыхание. Это было письмо к сыну, и мне сначала даже было неловко, но скоро чувство неловкости прошло и уступило место огромной благодарности к человеку, доверившему мне свою боль, свои раздумья и пошедшему за мной в поисках ПУТИ К СЕБЕ. С разрешения Бориса я привожу здесь этот «голос души», рожденный мукой и слезами, привожу потому, что это письмо не только во многом освободило Бориса от чувства горя и вины, но и явилось катализатором дальнейших очень интересных событий, о которых речь впереди.
ПИСЬМО К СЫНУ. «Дорогой СЫН! Знаешь, написал это короткое слово и подумал, что ведь никогда не обращался к тебе так. Когда ты был маленький, я звал тебя Данькой, а чем старше ты становился, тем больше "стиралось" имя и тем чаще в твой адрес звучали местоимения "ты" и "он". Теперь я понимаю, что это не просто неправильно, но в какой-то степени даже преступно, потому что ИМЯ – это код, ИМЯ – это некая программа для человека.
А потому ИМЯ надо обязательно произносить, чтобы этот код, эта программа участвовали в формировании личности.
Твое имя – Даниил, в переводе означает "Суд Божий". Конечно, когда мы тебя нарекали этим именем, мы ничего такого не знали и ни о чем не задумывались, но все дело в том, что программа работает вне зависимости от того, знаем мы о ней или нет, учитываем мы ее или нет. И сейчас мне кажется, что мы с тобой так все перевернули с ног на голову, что Судье, который нас оценивает, бесконечно трудно разобраться и вынести правильное решение. Вот мне и хочется все расставить по местам, снять тяжелейшую ношу наших недовольств и распрей, и тогда надеяться на понимание и гармонию в наших взаимоотношениях. И еще я очень рассчитываю на твое движение навстречу.
Послушай меня, мой дорогой мальчик! Сейчас передо мной как будто проходит фильм о нашей жизни. И вот я вижу себя, вечно занятого, погруженного в свои дела, в свои мысли. Сегодня мне кажется, что я специально приходил домой попозже, когда вы уже спали, а по выходным находил себе какие-то дела, чтобы не заниматься с тобой и с девочками. Это же я сам, намеренно, лишил себя счастья видеть вас спящими, играющими, хохочущими или огорченными. Это я умышленно не давал себе возможности оттаять возле вас после трудного и суматошного дня. Теперь, мне кажется, я наконец-то позволил себе обнять тебя и сказать тебе, что я осознаю свою вину перед тобой. Знаешь, я вдруг понял, что всю твою жизнь я на тебя сердился. По выходным, когда мы с тобой встречались на пороге ванной, я тебя ругал, что ты плохо умылся. В тех редких случаях, когда мы вместе с тобой садились за стол, меня раздражало, что ты недостаточно аккуратно ешь. Меня сердили твои грязные ботинки, я злился на тебя за пролитый чай, за что-то уроненное на пол… И ведь так было изо дня в день, менялись только причины для недовольства или злости! Мне сейчас стыдно и больно об этом вспоминать, и еще больнее делается оттого, что, несмотря на всю мою нетерпимость, я помню, как ты приветливо машешь мне рукой при расставании и кричишь: "Пока, пап!", а я на это рявкаю что-нибудь типа: "Слушайся мать", или "Иди и делай уроки", короче, нечто очень "ласковое". Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне стыдно и больно, как, наверное, было больно тебе, когда ты получал от меня эти бесконечные "оплеухи". И только теперь я понимаю, что был так строг, суров и непримирим по отношению к тебе не потому, что не любил тебя, нет! Любил, и очень сильно! Но, опять-таки, я понял только сейчас, что больше ТЕБЯ я любил некую МОДЕЛЬ ТЕБЯ, то есть свое представление о том, каким ты должен быть. А ты был нормальным, живым ребенком со своими достоинствами и недостатками, и мне бы понять это, а не ждать каких-то соответствий со своей моделью. И всего-то надо было позволить себе быть счастливым просто оттого, что растет сын и что он обязательно вырастет ЧЕЛОВЕКОМ, по той простой причине, что мы, родители, его очень любим.
Но вся беда была в том (и я сейчас могу тебе в этом признаться), что вот эту-то любовь я больше всего и прятал, потому что жутко стеснялся ее проявить. Ты, наверное, помнишь, как однажды я приехал после двухнедельной командировки, и мы с тобой встретились на улице, где ты с ребятами во что-то играл. Ты увидел меня, бросил игру, кинулся ко мне с криком: