Она хихикнула и показала пластырь на руке:
– Порезалась, когда доставала горошину из банки, чтобы она не осталась там одна.
Мама, которую я до сих пор не встречала в отделении, подошла, услышав наш разговор, и включилась в игру:
– Я попросила прощения у йогурта, прежде чем его съесть.
У матери тройняшек текут слезы, а меня разбирает смех. Мы по очереди перечисляем «трудные» моменты, пережитые по вине гормонов.
– Я заплакала, когда булочница объявила, что шукеты[27] идут по сниженной цене.
– Я сплясала от радости, когда увидела первую какашку.
– Я решила, что жить дальше не имеет смысла, потому что отключили горячую воду.
– Я выбросила весы, увидев, какую цифру они показали.
– Я всерьез собралась разводиться из-за того, что мой муж опоздал на семь минут.
– Когда регистраторша в приемном покое заговорила со мной, я решила убить ее, но не знала, куда спрятать тело.
– Я зарыдала, когда мама принесла мне чистые трусы.
– Я хохотала, увидев в зеркале свое плачущее отражение.
Я так веселилась, что у меня живот заболел от смеха. Мрачная мамаша наблюдала за нами с непроницаемым лицом.
– А тебе знаком беби-блюз? – спросила мама тройняшек, вытирая слезы.
Моя эйфория сдулась, как воздушный шар. Я бы никогда не решилась задать такой нескромный вопрос этой ужасной женщине с непредсказуемой реакцией.
Она опустила голову и закрыла глаза, словно решала, как всех нас прикончить. Я проглотила последнюю ложку кускуса и сделала попытку исчезнуть – лучше быть живой, чем храброй, – но тут она наконец отреагировала. Обвела нас взглядом и соизволила ответить:
– Я спросила, смогу ли после кесарева взять себе скобки, когда их снимут.
31. Элиза
Эдуар не знает, каким бы еще способом испортить мне жизнь. Вчера вечером, выходя из ванной, я от страха едва не отдала богу душу. Повсюду – на стене, ковре, клыках притворявшегося невинным созданием пса – были красные пятна. Мозг не успел проанализировать текстуру, опередившее его подсознание завопило: «Кровь!» Тело поддалось панике, ноги стали ватными, сердце приготовилось выскочить из груди. Прошло несколько бесконечных секунд, прежде чем я поняла: мсье пришлась по вкусу моя помада.
Целый час я оттирала пятна и терпеливо объясняла Эдуару, что он поступил плохо, что я им недовольна, что красятся только люди. Он смотрел в стену, прижав уши.
Я решила, что пес все понял, но сегодня утром не нашла свою новую серую жилетку. Накануне я ее постирала, погладила и разложила на комоде вместе с остальной одеждой. Ищу в ванной, в шкафу, на буфете у входной двери, в гостиной – обновки нигде нет. Время бежит, нужно поторопиться. Проверяю холодильник – вчера я сунула туда очки. Кофты нет ни в одной из камер. Хватаю черный свитер, надеваю, сварливо чертыхаясь, иду будить Эдуара. Он долго потягивается, зевает, снова потягивается и, наконец, вылезает из корзины. Пес не торопится, переступает с лапы на лапу. Вокруг задней обмоталась моя жилетка, изжеванная и волосатая.
С дороги звоню Тома и попадаю на автоответчик, мой мальчик еще спит. Я оставляю сообщение:
– Здравствуй, дорогой, это мама. Нужно что-то решать с Эдуаром, я так больше не могу. Позвони не откладывая. Целую.
Он объявляется после полудня. Все коллеги на рабочих местах, и я уединяюсь в кладовке.
– Привет, мам! Что он еще натворил?
Я описываю прегрешения собаки, и Тома смеется:
– Обожаю его!
– Так возьми Эдуара к себе! Мне приходится таскать его с собой на работу, это недопустимо.
– Я не могу, мам, меня никогда нет дома, а квартира слишком маленькая. Вот выучусь, тогда…
– Псу десять лет, Тома, ты не можешь не понимать, что он так долго не проживет.
Зря я это сказала. Сын, без сомнения, обожает Эдуара, сообщив, что будет учиться в Париже, он разрыдался, и я его утешала – с болью в сердце: «Мы скоро увидимся, будем перезваниваться каждый день, ты не успеешь по мне соскучиться!» Он поднял глаза, и я прочла в них безграничное удивление: «Конечно, мам, я в этом не сомневаюсь, но без Эдуара жизнь совсем изменится…»
– Он так сильно тебе мешает? – устало спрашивает Тома.
– Если бы он перестал делать глупости, я бы еще подумала…
Сын долго молчит и наконец произносит потухшим голосом:
– Ладно, постараюсь найти для него хорошую семью.
Я остаюсь в подсобке еще несколько долгих минут. Смотрю на фотографию на дисплее: Шарлин и Тома, еще подростки, дурачатся на кухне, за ними корзина с улыбающимся Эдуаром.
Возвращаюсь за свой стол, пытаясь справиться с комком в горле. Эдуар стал членом нашей семьи шесть лет назад. Он присутствует во всех моих воспоминаниях, дети к нему очень привязаны, и я, честно говоря, тоже. Ситуация безвыходная – пес чувствует себя несчастным. Мне тоже несладко, приходится всюду таскать его за собой, чтобы не бесить соседей. Мадам Мадинье все чаще придирается, и всякий раз, выходя из комнаты, я жду подвоха. Тома прав: Эдуару будет лучше в другом доме.
32. Лили
Тебе больше не нужна кислородная маска.
Мне сообщила об этом Флоранс – можешь себе представить мою реакцию. Проклятые гормоны…
Ты – чемпионка, радость моя!
Я сразу позвонила твоему папе, он молча выслушал – и через двадцать минут примчался к нам.
Он никогда не сомневался. В отличие от меня твой отец знал, что ты справишься. На следующий после твоего рождения день он пошел в мэрию Бордо, чтобы зарегистрировать тебя. Чиновник спросил: «У вашей дочери есть второе имя?» Мы об этом не думали, но твой папа ответил: «Да, Виктория…»
– Я не соврал – мне нужно было немедленно поздравить нашу дочь, – сказал он, признавшись, что сослался на срочное дело, чтобы отлучиться с работы.
Я расплылась в улыбке, представив, как он изображает озабоченность перед своей шефиней. Я ее хорошо знаю, ведь она и моя начальница. Мы с твоим папой больше трех лет работаем вместе в турагентстве, у нас еще двое коллег. Он пришел через несколько месяцев после меня и сначала ужасно мне не понравился (мягко говоря!). Этот самоуверенный тип позволял себе замечания в мой адрес, называл неорганизованной и то и дело самодовольно усмехался. Как же часто я мечтала «огорчить» бахвала, выбив ему пару зубов! Больше всего меня доставала его манера свистеть. Он делал это все время, насвистывал арии, классику, рок и рэп. Не человек – соловей!
Твой папа открылся мне с другой стороны на рождественской вечеринке. Я была очень усталая, мало спала, твой дедушка болел, и меня снедала тревога, так что, выпив две рюмки, опьянела. Смутно помню волшебника, покорившего сердца детей сотрудников карточными фокусами, дальше все было как в тумане. Я провалилась в пустоту и оказалась на кафельном полу. Упала ничком, беззвучно, даже не попыталась удержаться на ногах, как доминошная кость. Никто ничего не заметил, кроме Пер-Ноэля[28]. Он кинулся ко мне, поднял на руки и унес, чтобы скрыть от зоркого глаза начальницы. Под бородой я узнала твоего папу.
Он не оставлял меня весь вечер, был самоуверен, насмешлив, претенциозен, но внимателен и предупредителен. Он смешил меня и – редкий случай – действительно слушал. Через полгода я съехалась с «соловьем», накупив кучу берушей.
Флоранс пришла уложить тебя на живот к папе. Внешне ничего не изменилось. На тебе все та же смешная шапочка и маска: твоим дыхательным путям все еще требуется помощь. В одной ноздре у тебя назогастральный питательный зонд, к груди прикреплены электроды, датчик на ноге фиксирует жизненные показатели. И тем не менее теперь все иначе. Ты дышишь почти самостоятельно, и это очень важный шаг.
Флоранс вздохнула, заметив перепутавшиеся провода. Она впервые на моей памяти выказала нетерпение, я спросила, все ли в порядке, и увидела слезы у нее на глазах.
– Не беспокойтесь, я просто немножко устала, – шепнула она, поправляя аппаратуру.
Сегодня утром перестал дышать новорожденный из бокса в самом конце коридора. От рыданий родителей вздрогнули даже стены, и я с ужасом спросила себя, как справляется с такими драмами персонал. Ответ мне дали глаза Флоранс.
Я тихонько погладила нашего ангела-хранителя по плечу, и она откликнулась, успокоив меня:
– Все будет хорошо…
– У вас потрясающая профессия.
Она пожала плечами:
– Мы делаем обычную работу, но некоторые смены бывают труднее других. К такому привыкнуть невозможно.
Я с первого дня наблюдала за персоналом отделения. Они бегают из одного бокса в другой, никогда не присаживаются, часто задерживаются, не считают часы работы, обращаются с малышами и их родителями как со своими родными. Их терпение безгранично, иначе они бы не справились со всеми вопросами, которые задают им матери и отцы. Они всегда готовы улыбнуться, сказать ласковое слово, сделать предупредительный жест. Врачи и сестры с неослабным вниманием следят за мониторами, прислушиваются и готовы мгновенно оказать всю необходимую помощь, они нам сочувствуют.
На прошлой неделе у меня сдали нервы при Флоранс, и я вывалила на нее все страхи и тоску, рассказала о своем невеселом прошлом. Она слушала терпеливо, не перебивая, я даже заметила слезы у нее на глазах. Эти женщины – волшебницы, они разгоняют беспросветный мрак нашего нынешнего состояния.
Флоранс справилась с проблемой и устроила тебя на папиной груди.
– Мне жаль, что я разнюнилась при вас, простите, Лили.
Я иронично вздернула бровь:
– Да уж конечно, разве можно выдавать свои чувства на публике! Разве я так поступаю?
– Давненько я не видел женских слез, – подхватил шутку твой папа.
Флоранс рассмеялась и пошла к двери. Я ее остановила.
– Вы не «просто делаете» вашу работу, Флоранс. Вы склоняетесь над нашими детьми и приносите им бесценный дар: шанс выжить. Вы не медперсонал, а добрые феи.
Она поблагодарила и оставила на