я в дело. Подхватил, так сказать, эстафетную палочку. Мадам Ди Франческо хотя бы бросала кружочки, а новичок перешел на тертую морковь! Это недопустимо.
Я энергично киваю и обещаю сообщить, если появится хоть малейшая зацепка.
Сама не знаю, зачем я продолжаю. Мне захотелось сделать это в память о престарелой соседке, но хватило бы и одного раза, а я каждый день «дарю» овощи мсье Лапену, только он пользуется моей щедростью. Черная неблагодарность!
В этот момент появляются представитель управляющей компании и племянница старушки. Завтра квартиру освободят, сообщают они, и на следующей неделе въедет мать с двумя детьми. Мадам Ди Франческо прожила в нашем доме тридцать пять лет. Когда умер ее первый муж, она и ее двадцатилетний сын решили сменить место жительства. Через три года парень умер от менингита, и она очень изменилась. Правда, в семьдесят женщина встретила новую любовь, была счастлива целых семь лет, но потом потеряла и этого человека, а заодно еще одну толику здравого смысла.
Я напряженно размышляю, поднимаясь по лестнице.
Мы не знаем людей, живущих по соседству, всего в нескольких метрах от нас. Существуем в замкнутом пространстве. Я и понятия не имела о драмах мадам Ди Франческо. Я видела в ней только сварливую старуху, которая чокнулась, потеряв мужа. Так думали все, но от нас ускользнула судьба жены и матери.
Я ощущаю животное желание прижать к себе детей. Позвоню им сейчас же. Расскажу, как живу, что делаю, мы всегда так поступали, когда жили вместе. Опишу схватку с мадам Мадинье, которая теперь со мной не разговаривает, и это к лучшему. Сообщу новости об Эдуаре, сегодня вечером он хорошо себя чувствует. Я выгуляла его. Ветеринар считает, что пес обойдется без операции.
Толкаю дверь на площадку пятого этажа, здесь уже горит свет. Достаю из сумки ключи, поднимаю голову и едва не подскакиваю. Шарлин звонить не придется. Она сидит у порога квартиры, рядом стоит чемодан. Дочь улыбается мне сквозь слезы.
– Привет, мамуля, приютишь меня?
62. Лили
Месяц с тобой.
Месяц я думаю о тебе, едва проснувшись.
Месяц я думаю о тебе, когда засыпаю.
Месяц, как развеялся туман.
Месяц, как я люблю тебя с начала времен.
Тома
09:29
Привет, дорогой, это мама.
Как ты? Целую. Мама
14:31
Ку-ку, милый, все хорошо? Целую. Мама
18:22
Малыш, позвони, когда получишь сообщение, ладно? Целую. Мама.
21:48
Мы с твоим папой собираемся снова пожениться.
21:56
Что??!!!!!
21:57
Нет, это неправда. Но ты меня успокоил. Слава богу, ты жив и твой телефон цел. Целую. Мама
63. Элиза
Малыш Ноа отправился домой. Я ждала этого и радовалась за мальчика и его родителей, но когда позвонила Флоранс с сообщением, у меня защемило сердце.
Сегодня я ласкаю девочку по имени Миа. Она родилась раньше срока и страдает ретинопатией недоношенных. Ее пребывание в отделении заканчивается, но она еще должна научиться самостоятельно питаться. Мама малышки приходит днем, я видела ее во время стажировки и огорчилась, что она выглядит такой встревоженной. Вечерами, когда родители уходят, девочка плачет и никак не может успокоиться. Тут-то я и заступаю на вахту.
Со мной Миа успокаивается. Я глажу ее по волосикам и напеваю колыбельную. Она смотрит темными глазками и напоминает мне Шарлин в детстве. Дочь всегда искала мой взгляд. Скорее бы увидеть ее вечером.
Она не стала вдаваться в детали, сказала только, что ушла от Гарри после ссоры. Вчера я приготовила для моей девочки «телевизионный поднос» с угощением, но это не помогло. Как и «Реальная любовь»[37], впрочем, выбор был не самый удачный.
Шарлин легла спать со мной. Я долго гладила длинные темные локоны дочери, она перестала плакать и уснула. Я тихонько встала и пошла ночевать в ее комнату: не слишком удобно спать вместе с ребенком, если он ростом метр шестьдесят восемь!
Жан-Луи забирает вещи, когда я вхожу в раздевалку. Лицо у него опрокинутое, он сообщает, что малышку Лу, которую он нежит с самого начала, перевели в реанимацию. Инфекция осложнила ее состояние.
– Знаю, что нельзя привязываться, но все равно огорчаюсь.
– Невозможно не вкладывать душу в наше дело.
– Верно… Патронажная сестра сказала, что я долго не продержусь, если буду все принимать так близко к сердцу. Впервые вижу настолько равнодушную особу. Вряд ли она попала сюда по призванию. Я сказал ей: «Лучше бы вам ухаживать за растениями…»
Я закрываю дверцу моего шкафчика и спрашиваю:
– Ты ведь пошутил?
– Конечно нет.
Мы молча доходим до парковки. Я не знаю, что думать об этом человеке и его резкости. Он доводит меня до машины и сообщает:
– Я приехал на трамвае.
Сажусь в машину, пристегиваюсь, он стоит, опершись на открытую дверь, и с озабоченным видом смотрит вдаль.
– Знаешь, я не всегда был таким, – внезапно признается он. – Раньше я все держал в себе, не умел выговариваться – ни о хорошем, ни о плохом. Я вырос в семье молчунов.
– Ты наверстал упущенное! – Я прыскаю от смеха.
Он улыбается:
– Я заболел лейкемией. Прогноз был не слишком обнадеживающий, но я оказался одним из редких счастливчиков. Все, кто проходил лечение вместе со мной, умерли. Когда смерть смотрит тебе в глаза, приоритеты меняются, и некоторые вещи нужно делать немедленно. Я не хотел уйти, не сказав сыну, что люблю его. У меня ремиссия, уже пять лет, но совсем болезнь не ушла. Я всегда говорю, что думаю. Жизнь слишком коротка, чтобы ходить вокруг да около.
– А ты понимаешь, что это может выбивать из равновесия?
– Знаю, но я никогда не пытаюсь ни ранить человека, ни понравиться ему, просто хочу оставаться собой. Мои слова нужно принимать, как они есть, в них не бывает двойного смысла.
Меня трогает его доверие. Он другой, как Мариам и Нора. Не стань мы волонтерами в одной организации, я бы с ним никогда не заговорила, а теперь открываюсь другим мирам, пробуждаюсь к другим жизням. Мое чувство равновесия нарушилось, но я, вместо того чтобы восстановить его, барахтаюсь в неизвестном.
– Подвезти тебя?
Он не притворяется удивленным, не отказывается «ради приличия». Обходит машину, устраивается рядом со мной и бросает, пока я включаю зажигание:
– Ты не самый теплый человек на свете, но я люблю проводить с тобой время. Сам не знаю почему.
64. Лили
Эстель объявила о своем уходе.
Она зашла в каждый бокс, простилась со всеми родителями, в последний раз приласкала детей, которым помогала выжить.
Под халатом я не заметила, как округлился ее живот.
– Я на двадцать пятой неделе, – сказала она. – Больше мне новорожденными заниматься нельзя. Нам и так трудно не включаться эмоционально, а уж если сама носишь, и вовсе невозможно. Я попросила, чтобы меня перевели в другое отделение – до ухода в декрет, так иногда делается.
Я была счастлива за Эстель, но не за нас, и поблагодарила ее взглядом – голос отказал. Она пообещала забегать и проведывать нас, но мы обе знали, что это не более чем проявление вежливости.
Однажды я опишу тебе ее мягкость, напевную речь, умение сочувствовать, терпение и чуткость. Однажды мы поговорим о женщине, помогавшей дышать не только детям, но и их родителям.
Я не решилась обнять Эстель, здесь это не принято, и потом очень об этом жалела. Нужно было наплевать на условности!
Она прошла по коридору и исчезла за дверью. Без халата Эстель напоминала обычную женщину. Героиню без плаща и шпаги.
Я утешилась пирожными мамы тройняшек.
– Невероятно вкусно! Ты должна открыть ресторан! – произнесла я с полным ртом. – Иначе мне придется каждый день у тебя столоваться.
– Добро пожаловать, если не пугает час в пути.
Через сорок минут она сможет забрать двух девочек домой и видит в этом только положительные стороны.
– Нам будет тесновато в тетиной гостиной, но Соана тоже скоро выпишут, и мы вернемся домой. Мне не терпится!
Мама Клемана спрашивает:
– Ты не боишься сразу трех детей?
Мама тройняшек весело хохочет.
– Признаюсь, когда мне сообщили, что будут тройняшки, я чуть не предложила им продолжать без меня, потому что видела только отрицательные стороны: квартира слишком маленькая, машину придется менять, удар по бюджету будет жестокий. А кормить их как, грудей-то всего две? Роды я представляла себе кровавой бойней. На третьем месяце, узнав о риске выкидыша, осознала, что люблю их больше всего на свете. Да, жить мы будем небогато, однажды девочки обязательно упрекнут меня за то, что не отрастила третью сиську, мое влагалище теперь шире Ла-Манша, но я никогда не была счастливее. Знаете, сколько времени мы пытались зачать ребенка?
– Нет, – отвечает папа Мило, беря следующее пирожное.
– Восемь лет. Три первых года мы не слишком беспокоились, были молоды, думали, однажды все получится. Потом стало ясно: что-то не так. Или мы плохо стараемся, или существует проблема. Исследования подтвердили, что забеременеть будет очень трудно, если не невозможно. Я слышала о бесплодии, но мы ведь никогда не интересуемся тем, что не касается нас впрямую. Теперь мне известно: иногда, чтобы завести ребенка, необходимо выиграть войну. Мне сделали столько уколов, взяли так много крови, что я начинала шататься на ветру. И я говорю не о гормонах. Изменилась моя личность. Я выдохлась, переходила от смеха к слезам, впадала в ярость на пустом месте. Я менялась, как Халк. Однажды в супермаркете какая-то бабушка случайно задела меня тележкой, и я обложила ее такими словами, о которых – клянусь! – даже не знала, что знаю их. Она наверняка перестала носить слуховой аппарат.