Я не удержалась от смеха. Она тоже хихикнула и продолжила:
– Но хуже всего была надежда. Каждый раз мы верили, что получится, как в первый. Я повсюду видела знаки. Говорила себе: «Если зеленый загорится меньше чем за три секунды, я беременна…» – загорался зеленый, но мой живот оставался пустым. Мне даже удавалось наколдовать себе симптомы: начинала болеть грудь, тянуло низ живота, тошнило. Невероятно, на что способен наш мозг. Когда звучал приговор, я впадала в ступор. Могла три дня пролежать в постели, свернувшись калачиком, и ничего не хотела, потом брала себя в руки, думала: «Ничего, в следующий раз…» И все повторялось снова и снова. Мы перешли на следующий уровень, к зачатию invitro, а это еще тяжелее – и физически, и морально. В первый раз подсадили два эмбриона, и мне хотелось кричать об этом со всех крыш города. Я так и делала – и зря, потому что ничего не вышло. Я думала, что не оправлюсь. Никогда…
Она сделала паузу, потемнев лицом – впервые за все время нашего знакомства, – но тут же взяла себя в руки:
– Мы решили остановиться. Наша жизнь превратилась в ад, и с этим нужно было что-то делать. Я шесть месяцев пыталась найти другие способы стать счастливой. Многие женщины не хотят иметь детей и прекрасно без них обходятся, но у меня не получалось. Я всегда мечтала о большой семье, как было в моем детстве. Мы дали себе последний шанс, и все вышло лучше, чем в мечтах. Мне немножко страшно, но я нашла три четырехлистника клевера, так что нечего жаловаться! Не смотрите на меня, депрессивные клуши, иначе я расплачусь.
Ее глаза наполнились слезами. Папа Мило обнял маму тройняшек за плечи, я протянула ей пирожное, она засмеялась и откусила большой кусок.
Мама Клемана состроила гримасу:
– Я больше никогда не смогу относиться к туннелю под Ла-Маншем как к нормальному туннелю.
65. Элиза
Моя дочь – взрослый человек. Я окончательно это осознала только после того, как она снова поселилась под моей крышей. Я вижу, как она ходит по квартире, где взрослела, и понимаю: это больше не ее место. Иногда, на мгновение, из женщины выглядывает ребенок. Например, когда мы сидим рядом на диване и она между двумя телефонными разговорами по работе на английском вдруг прижимается ко мне. Когда читает политический раздел в газете и ест гренки, обмакивая их в какао. Я знаю о дочери все – и не знаю ничего. Моя малышка выросла.
Счастливые моменты быстротечны, и я стараюсь насладиться ими на полную катушку, как будто получила второй шанс, последнюю возможность проститься с прошлым.
– Поторопись, иначе опоздаем!
Привычные фразочки возвращаются как по волшебству. Мы бежим вниз по лестнице и прыгаем в машину. Я бы хохотала как безумная, скажи мне кто две недели назад, что буду мчаться, лишь бы не опоздать на урок танца!
Шарлин решила меня сопровождать, но категорически отказалась участвовать, заявив, что просто хочет провести со мной время. Думаю, она сразу об этом пожалела – я «выступила» еще хуже, чем в предыдущие разы, но почувствовала себя так, словно перенеслась в прошлое. Годами я посещала детские праздники, соревнования по синхронному плаванию и спортивной гимнастике. Часами смотрела на весьма условные подвиги чужих детей ради того, чтобы несколько минут полюбоваться на своих.
В конце занятия Мариам, радующаяся новой «жертве», пригласила нас на ужин. Мы честно предупредили Шарлин о кулинарных способностях нашей руководительницы, но она загорелась желанием попробовать гратен из тыквы баттернат[38].
Еда разогревается, пока мы выпиваем за прекрасный вечер. По квартире распространяется приятный запах. Мариам сообщает, что ее план путешествия по Индии практически сложился.
– Кстати о вояжах, – говорит Нора, – ты готова к Венеции?
Готова. Правда, чуть не сдала билет на самолет. К счастью, близкие хорошо меня знают и купили страховку, так что через несколько дней я отчалю. Боюсь бессонной ночи накануне, но должна это сделать. И не ради других, а для себя.
Гратен появляется на столе, как Кэрри[39] в бальном зале. Мы с Норой испуганно переглядываемся, я подцепляю вилкой кусочек, Нора зажимает нос и кладет еду в рот.
– Черт, как вкусно! – восклицает она.
– Очень вкусно! – подтверждаю я. – Где заказала?
– С ума сошла? – ужасается Нора.
Шарлин не комментирует – она слишком увлечена едой. Мариам хохочет:
– Я всего лишь сделала все точно по рецепту!
– Надо же, – иронизирует Нора, – умное решение.
– Но больше я так готовить не буду. Импровизировать гораздо веселее.
Мы уходим рано из-за Шарлин – она устала. Сидит в машине, откинувшись на спинку сиденья, на поворотах голова безвольно мотается из стороны в сторону. Я паркуюсь и вдруг слышу шепот дочери:
– Мам, мне нужно тебе что-то сказать…
У меня екает сердце. Я ждала этого момента. Не торопила время, потому что уже все знала: некоторые признаки более чем красноречивы.
Внезапная усталость. Нервность. Нежелание танцевать. Отказ от вина.
Шарлин поворачивается ко мне, накрывает ладонью мою руку:
– Я жду ребенка, мамуля. Ты будешь бабушкой.
66. Лили
Сегодня утром, придя в бокс, я застала там твоих бабушку с дедушкой. Мы встретились впервые после того, как они стремительно покинули наш дом. Я едва не сбежала, потому что храброй бываю только в гневе, но они – увы! – меня заметили, так что труса праздновать не пришлось. Родители твоего папы обняли меня, молча сели и уставились на колыбель, улыбаясь, как восковые манекены.
Тебе теперь известно, что смятение я прячу за потоком слов, так что час спустя они ушли, обогащенные детальным прогнозом погоды в Бордо и окрестностях на ближайшие десять дней, а напоследок спросили, могут ли навестить тебя дома. Я не обрадовалась, но ответила: «Конечно, мы всегда вам рады…» – они улыбнулись (по-настоящему, не криво), а твоя бабушка в последний момент вытащила у тебя изо рта соску.
Мы с Флоранс искупали тебя, ты осталась недовольна и написала на меня и на полотенце. Флоранс смеялась до слез, а отсмеявшись, сказала:
– Завтра приносите чемодан.
– Чемодан?
– Да, – ответила Флоранс, напустив на себя загадочный вид. – Для ночи… мало ли что…
Ничего другого говорить не требовалось. Каждое утро команда медиков обсуждает состояние каждого пациента. Ты уже почти автономна, осталось наладить кормление, чтобы ты набирала вес, и можно будет выписываться. Идеальная конфигурация, чтобы поместить нас в одну из трех дежурных комнат матери и ребенка. В настоящую, отдельную комнату с кроватью для родителя, оборудованием для грудничка и звонком, чтобы можно было в любую минуту вызвать врача или патронажную сестру. Комната находится в начале коридора, я каждое утро прохожу мимо нее и, если дверь приоткрыта, вижу мамочку, лежащую рядом с малышом. Эта простая, но недоступная мне близость заставляет сердце сжиматься от зависти.
– Я только предполагаю, – спешит уточнить Флоранс, – но одна из комнат освобождается, и вы первая в списке.
– Это будет потрясающе… – шепчу я.
Она улыбается, кладет руку мне на плечо.
– Теперь это вопрос дней. Очень скоро вы втроем отправитесь домой.
Она вышла из бокса, и, если бы моя промежность не находилась в состоянии клинической смерти, я побежала бы следом, выкрикивая слова вечной благодарности. Флоранс и все остальные сотрудники отделения совершили подвиг, вернув мне веру в человечество.
Жизнь сурово испытывает эту самую веру, ты скоро убедишься в справедливости моих слов. Я где-то читала, что у человека может выработаться аллергия на ракообразных, если есть их слишком часто и помногу, то же самое происходит с людьми. Меня часто оскорбляет поведение людей – на дороге, в магазинах, в присутственных местах, в дружбе и даже в любви. Они выказывают друг другу презрение, толкаются, угрожают, оскорбляют, лезут без очереди, не замечают очевидного, и эта бытовая жестокость в конце концов вытесняет все остальное. Мы не замечаем протянутой руки и улыбки, не слышим ободряющих слов, игнорируем чужие увлечения.
Здесь, в этом месте, переполненном болью, верх берет нежность. Да, у Флоранс и ее коллег наверняка есть недостатки, возможно, они вспыльчивы, лживы, нетерпимы, эгоистичны и хоронят новорожденных котят под розовым кустом в собственном саду. Но они преданны несчастным родителям, делают все, что должны, и даже больше, поэтому я хочу любить ближнего, даже если он наехал на меня передним колесом своего велосипеда.
Мои философические размышления прервал приход брата. Он всегда умел появляться вовремя. Ты спала, лежа у меня на животе. Он подошел – почти на цыпочках, глядя только на тебя.
– Привет, – прошептал он. – Я – твой дядя Валентин.
Он присел на корточки и тихонько ухватил тебя за пятку.
– Рад нашей встрече. Я немножко задержался, но ты не сердись, однажды я все объясню. Ты поймешь, я в этом уверен.
Я хмыкнула. Непроизвольно. Вера в человечество воскресла, но физическая «перестройка» отстала от моральной. Валентин посмотрел на меня, и я по глазам прочла все, что он не захотел или не смог произнести вслух. Передо мной стоял мой любимый брат, и я вспомнила, как он, пятилетний, держал за одну руку меня, за другую – нашего отца, и мы шли по белому коридору к нашей «уснувшей» маме. Он до сих пор не утешился, ему было не по себе в этой палате, пропахшей дезинфекцией. Мой брат ненавидел все, что хоть отдаленно напоминало больницу, и ему пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы познакомиться с тобой. И не разочаровать меня. Я улыбнулась и сказала:
– Привет, малыш. Вот твоя крестница.
67. Элиза
Эдуар вернулся домой и ради праздника наделал на ковер. Я выбросила ковер на помойку.
Пес полностью поправился. Когда мы пришли забирать его, он вилял не хвостом – всем телом! Шарлин сняла его и послала видео брату. Тома ответил: «Я знал, что он выкарабкается! Эдуар – воитель, иначе не выжил бы с такой башкой!»