Я приготовила цыпленка в кунжуте, любимое блюдо дочери, чтобы отпраздновать великую новость. Купила у кондитера пирог с земляникой, удостоверившись, что в тесто не клали сырых яиц.
До десерта мы не добрались. Позвонил Гарри. Она уже два часа разговаривает с ним, закрывшись в комнате, так что пирог успел остыть.
Я жду дочь и вспоминаю момент, когда она все мне рассказала.
Когда Шарлин сообщила Гарри о беременности, он отреагировал не так, как она ожидала: встал из-за стола, сказал, что ему необходимо проветриться, и ушел, а вернувшись заявил, что «сейчас не время». Они молоды, он ее любит, но не готов стать отцом. Положительный тест удивил и саму Шарлин, но она сразу почувствовала себя матерью. Эта деталь до невозможности меня умилила.
Шарлин ужасно злилась на Гарри. Мне хотелось разрезать его на мелкие кусочки и приготовить из них пудинг, но я сочла за лучшее промолчать. Конечно, если они помирятся, дочь улетит в Лондон, но я думала не о себе, а о ней и потому сказала:
– Он имел право испугаться, милая. Это огромное потрясение. Ты счастлива с ним, думаю, он тоже. Я знаю его не слишком близко, но мне он нравится. Ты сбрасываешь все звонки, а вдруг Гарри хочет сказать что-то очень важное?
– Я уверена, он будет настаивать на аборте.
– Ты сумеешь принять правильное решение, я в этом не сомневаюсь, детка. Ты сильная и не позволишь другому решать за тебя.
– Не хочу я с ним разговаривать, мам. Серьезно, я была уверена, что Гарри обрадуется, он ведь обожает своего племянника. Как мне теперь жить?
Она горько заплакала и укрылась в моих объятиях. Я долго ее укачивала-утешала, мне хотелось забрать себе ее горе и отчаяние. Одно из самых тяжелых испытаний для любого родителя – невозможность облегчить страдания ребенка.
Надеюсь, Шарлин и Гарри договорятся.
Меня разбудил поцелуй в щеку. Я заснула на диване, не дочитав страницу. Шарлин осунулась, но она улыбалась.
– Прости, масик, я пропустила ужин.
– Ерунда, пирог составил мне компанию. Все хорошо?
– Да! Он сожалеет, что запаниковал. Хочет сохранить ребенка. Я такая счастливая!
Мы обнимаемся, ее волосы щекочут мне нос. Шарлин сменила шампунь, она пользуется другим мылом, но пахнет моим ребенком. Это запах детства, запах воспоминаний. Запах моей малышки, которая станет мамой.
68. Лили
Я оставила чемодан в багажнике, чтобы не искушать судьбу, поднялась в отделение и увидела, что команда еще заседает. Я вошла в бокс, села в кресло и стала смотреть на тебя.
Ты спала, прижав крохотные кулачки к щекам, и смотрела сон. О чем? Не знаю… Иногда твои губы сосали воображаемую грудь. Темные волосы резко контрастировали с прозрачной кожей. Никогда не устану любоваться этим зрелищем.
Белая доска желала тебе хорошего дня устами дельфина, не похожего на дельфина, с фотографий улыбались наши лица, пляж в Биаррице манил своей красотой. Я хотела запомнить детали, подумав: «Надеюсь, это наши последние часы в твоем первом обиталище».
Голос доктора Бонвена проник в палату раньше него самого, и я по веселому тону поняла, что все хорошо. Нас переводят в комнату матери и ребенка. Мы высовываем наружу палец.
После обеда мы переехали. В нашей новой комнате стояли низкая кровать, пеленальный столик, шкафы со всем необходимым медицинским оборудованием. Здесь были туалетная комната и большая ванночка для твоих купаний. Я прикрепила к стене постер с видом Биаррица.
– Готовы? – спросила Флоранс.
– Да.
Машина выключилась. Ты свободна. Остались гастрозонд и электроды, соединенные с портативным экраном: нужно следить за тобой во время первых кормлений, но с леденящими душу звонками покончено.
– Все получится, – улыбается Флоранс. – Все будет хорошо.
Флоранс без слов поняла мои противоречивые эмоции. У меня стало легче на душе. Я счастлива, что мы сделали еще один шаг в нужном направлении, но смутно чего-то боюсь. Теперь если в твоем маленьком организме что-то пойдет не так, мы не получим сигнала тревоги. Не узнаем, что сбился сердечный ритм и понизилась сатурация. «Бипы» аппаратуры терроризировали меня, зато, когда машина молчала, я была уверена: с тобой все хорошо. Отныне только время будет внушать мне уверенность. Через неделю, через месяц или через год, когда дни потекут беззаботно, вера в успех вытеснит страх и заполнит собой все место в моей душе.
Твой папа приехал прямо после работы. Мы впервые остались одни, втроем. В отдельной комнате с настоящей дверью. Мы искупали тебя. Папа держал, я намыливала, ты была скользкая, мы боялись уронить нашу малышку, которая все время хмурилась, а ее родители смеялись как дети. Он надел на тебя боди, я – пижаму. Выяснилось, что нам придется многому учиться: одна ручка оказалась лишней, а головка застряла в вороте. Ты долго не засыпала, плакала, куксилась, тебя вырвало на чистые одежки, но это было сущее блаженство.
Мы переживали первый нормальный раз нормального родительства.
69. Элиза
Шарлин отбыла сегодня утром. Перед работой я проводила ее в аэропорт. Девочке не терпелось воссоединиться с Гарри, и она объявила, что они решили провести Рождество в Бордо. Я смотрела, как дочь уходит от меня уверенной походкой, несмотря на высокие каблуки и чемодан, и видела мою маленькую девочку, улыбающуюся во весь рот и подпрыгивающую от нетерпения.
При Шарлин я сумела сдержать слезы, а потом плакала двадцать минут на парковке, избавляясь от ностальгии, тоски по детям, душевной боли и воспоминаний о лучших годах жизни. Эдуар залез ко мне на колени и лежал так, пока я не успокоилась.
Прихожу на работу с получасовым опозданием. Впервые за все время, но мадам Мадинье не упускает возможности съязвить:
– Я подумала, что вы решили продлить уик-энд.
Игнорирую змею и обнимаю Нору. Оливье – он как всегда в наушниках – насмешливо улыбается. Закатываю глаза: парень уже год работает с нами, но мне незнаком звук его голоса, зато надменный взгляд выражает целую гамму эмоций. В самом начале я пыталась относиться к Оливье доброжелательно, но из этого ничего не вышло. Молодой коллега ясно дал понять, что мы принадлежим к разным мирам.
Мы с Норой обедаем в парке. Эдуар с упоением нюхает под хвостом у других собак. Мне все время кажется, что подруга собирается завести серьезный разговор, но она так и не решается, и мы болтаем обо всем и ни о чем.
Вернувшись в офис, я нахожу на столе мелкие кусочки белого пластика. Оливье разъясняет ситуацию, не дав мне времени найти разгадку.
– Твоя собака сожрала мои наушники.
– Кто сказал, что это сделал Эдуар? – агрессивным тоном интересуюсь я.
– Да ладно тебе, Оливье, – взрывается Нора. – Не ругайтесь, дракона разбудите.
– Клочки лежали под твоим столом, – сообщает Оливье. – Если это не ты, то…
– Очень смешно! Наушники валялись на полу?
– Упали, наверное, а я не заметил. Мадиньерше я не настучал, но в следующий раз…
– Да успокойтесь вы наконец! – взывает Нора.
– Я совершенно спокойна. Это он доступен, как… пояс верности.
Оливье становится пунцовым, но ответить не успевает. Возвращается мадам Мадинье, я ссыпаю останки наушников в урну, а Оливье достает запасные из ящика, потом все начинают заниматься своими делами. Никто не произносит ни слова до конца рабочего дня.
Не задерживаясь покидаю офис.
У меня есть миссия.
У меня есть важное дело.
Я паркуюсь у длинного белого здания в лесистом парке. Прошу Эдуара быть умницей, обещаю скоро вернуться, приоткрываю окно и выхожу из машины. Молодая женщина, сидящая на посту в приемном покое, сообщает мне нужные сведения, я иду по коридору до палаты № 34 и стучу в дверь.
– Войдите…
Мадам Ди Франческо лежит на кровати и смотрит телевизор. Узнав меня, она хмурится и спрашивает недовольным тоном:
– Что вы здесь забыли?
Достаю из сумки фотографию, протягиваю ей и объясняю:
– Я подумала, вы обрадуетесь. Он попал в хорошую семью и уже обозначил границы своей территории.
Ее глаза наполняются слезами. На снимке Эппл стоит между двумя детьми.
– Проводите меня на улицу? Здешний персонал нужно умолять, чтобы они сводили вас погулять.
Я зову санитарку, и она помогает старушке сесть в кресло на колесах. На тумбочке, рядом с кроватью, стоит рамка с черно-белой фотографией мальчика. Наверное, это покойный сын мадам Ди Франческо. Мне до слез жалко эту одинокую женщину. В парке прохладно. Я поправляю плед на ее коленях, и мы долго путешествуем по аллеям в сопровождении Эдуара. Я рассказываю смешные истории, но моей собеседнице не смешно, она молчит и смотрит на деревья.
– Давайте вернемся, – вдруг просит она.
Я сажаю Эдуара в машину и везу старую даму в ее комнату. Она замкнулась и явно не расположена к общению. Санитарка укладывает мадам Ди Франческо в постель, а я шепчу ей на ухо:
– Мсье Лапен каждый вечер находит в почтовом ящике тертую морковку.
Ее глаза загораются.
– Правда?
– Правда.
Она почти улыбается:
– Он злой человек, однажды нагрубил моему бедному мужу из-за места на стоянке. По нему я совсем не скучаю. Вы знаете, что я не вернусь?
– Да – от вашей племянницы.
– Они избавляются от меня. Сестра перевернулась бы в гробу, узнай она об этом.
Мадам Ди Франческо умолкает. Я кладу на тумбочку рядом с фотографией горсть желудей.
– До свидания, дорогая, не печальтесь.
– До свидания, мадемуазель Дюшен. Надеюсь, до скорого?
Тихонько закрываю за собой дверь и несколько секунд стою в коридоре, приходя в себя. В следующий раз принесу старушке видео с Эппл.
70. Лили
Я не спала всю ночь. Я так ее ждала. Первой ночи с тобой.
Ты тоже долго не засыпала, наверное, почувствовала перемену места. Я ходила по длинному коридору и баюкала тебя – раньше это было невозможно из-за подключенной аппаратуры. Я старалась оставаться невозмутимой, но внутри звучала макумба