[40]. В конце концов ты успокоилась, и я положила тебя в колыбель, сама тоже легла, смотрела на тебя через плексигласовую стенку и улыбалась.
Принято считать, что грудной ребенок очень тесно связан с матерью, и ты взялась подтвердить эту ма́ксиму. Стоило мне задремать – и ты заплакала. Во второй раз закашлялась. В третий – застонала. В четвертый – захныкала. В пятый – срыгнула. В шестой – закряхтела. В седьмой – заплакала. В восьмой – запищала. В девятый – вздрогнула. В десятый – заплакала, вздрогнула, запищала, закричала, заскрипела, заплакала. В три утра я сдалась.
Встала, взяла тебя на руки, обула шлепанцы и пошла в семейную комнату, чтобы налить воды в бутылку. Мама Клемана лежала на диване и одарила меня мрачным взглядом.
– Прости, не хотела тебя будить.
– Ты и не разбудила. У вас все хорошо?
– Очень, просто нужно привыкнуть ко всем этим звукам. Я родила не ребенка, а целый оркестр!
Мама Клемана засмеялась. Я села рядом с ней. Думала, она удивится моим словам, не поймет, что я имею в виду, но ошиблась.
– Я знаю.
– Откуда?
– Каждый раз, когда мы пересекались в коридоре, ты напоминала мне рождественскую индюшку.
– А тебе только мачете не хватало, чтобы выглядеть разбойницей. Смотрела и прикидывала, как лучше со мной разделаться.
– Это мне тоже известно. Я в принципе не слишком общительна, а сейчас все намного хуже. Люди мне нравятся, но на расстоянии. Если выглядишь как серийный убийца, никто не спрашивает у тебя, который час.
– Ну, меня в этом смысле ты могла не опасаться! Помнишь, мы однажды ехали вдвоем в лифте? У меня от страха чуть сердце не выскочило!
– Да, ты чуть в обморок не грохнулась. Я тогда едва не загрызла медсестру за то, что она посмела со мной поздороваться.
– Нахалка!
– Но-но, прояви хоть чуточку уважения! Пять минут назад одна безумная зачем-то подала мне стакан воды. Придется ее убрать.
Я поднялась и сделала вид, что удаляюсь. Она расхохоталась, сама себе удивилась и резко оборвала смех. Я опустилась на диван.
– Гладить тебя по голове я не стану – боюсь получить в лоб, но мысленно делаю это. И знаешь что… Когда судьба моей девочки висела на волоске, я редко смеялась и каждый раз чувствовала себя чудовищно виноватой.
Она пожала плечами.
– Я знаю, что это ничего не изменит, но все равно ненавижу себя. Даже есть не могу. Возможно, мой сын никогда не испытает того, что доставляет мне хоть сколько-то удовольствия.
Утешить словом я ее не могла и просто молча сидела рядом. Ты уснула. Она снова легла, положила голову на подушку, вздохнула:
– Ладно, давай я посплю, иначе придется пустить тебя на паштет.
Шарлин, Тома
Шарлин 17:13
Удачного полета, мамуся!
Все пройдет отлично, не волнуйся.
Крепко целую, люблю тебя!
17:14
Почему ты пишешь «люблю тебя», как будто я вот-вот умру?
Шарлин 17:28
Ха-ха-ха! Очень смешно!
Я правда тебя люблю!
Тома 17:31
Хорошо долететь, мам!
Я тоже тебя люблю.
17:37
Здорово, что вы меня успокаиваете, мои неблагодарные крошки.
Целую. Мама
17:38
Люблю вас, если что.
71. Элиза
Я ничего не имею против самолетов, но все они заслуживают уничтожения.
Не понимаю, зачем снова терплю этот ужас. До сегодняшнего дня я летала четырежды и каждый раз давала себе страшную клятву: «Больше никогда!» Сижу в кресле между подростком и пожилой дамой и думаю, почему близкие не подарили мне тур на речной трамвайчик вокруг Бордо.
Я пытаюсь отвлечься чтением, чтобы страх поверил: «Она обо мне забыла…», – но он напоминает о себе устами моей соседки.
– Я раскинула карты перед вылетом, но не успокоилась, – сообщает она. – Вам известно, что нет ни единого шанса на спасение, если самолет терпит крушение?
Я вежливо киваю и возвращаюсь к книге.
– Говорят, умираешь до удара о землю. Никаких мучений. Это утешает.
Взглядом даю понять, что я сейчас опасней самолета. Надо же было оказаться рядом со вдовой Нострадамуса! Втыкаю наушники и притворяюсь, что слушаю музыку. Маневр оказывается успешным – больше она со мной не заговаривает. В отличие от страха, который не умолкает до последней секунды.
Мы прилетели ночью. Я последовала инструкциям Шарлин, доехала на шаттле до Пьяццале Рома[41], пересела на водное такси и добралась до отеля. Венеция была окутана туманом, и по дороге я мало что разглядела. Ну и ладно, отложим знакомство до завтра.
Мой номер находился на третьем этаже, был маленьким, с небелеными стенами и широкой кроватью с горой подушек. Он сразу пришелся мне по душе. Ставлю чемодан и сажусь на кровать. Подсказки дочери закончились. Дальше придется все решать самостоятельно.
Задумываюсь о том, чего хочу. Я проштудировала путеводитель и прогулялась по Сети, но сейчас, оказавшись одна в незнакомой стране, вдали от привычных ориентиров, чувствую себя потерянной. Покинуть убежище меня заставляет голод. Еще не поздно, наверняка найдется ресторан, где я смогу поужинать.
На улице полно народу – парочки, компании друзей. Слышна английская, французская, немецкая речь, какие-то незнакомые языки и лишь изредка итальянский. Вся эта людская масса усиливает мое чувство одиночества. Я почему-то думала, что путешествие получится… жизнеутверждающим, воображала, как буду бродить по берегам каналов, стоять на мосту Вздохов, есть тирамису на террасе кафе, любоваться голубями на площади Святого Марка. Сейчас у меня одно желание: вернуться домой, к привычной жизни, услышать знакомые голоса, увидеть дружеские лица.
Останавливаю выбор на заведении, торгующем пиццей навынос, выбираю не думая и почти бегом возвращаюсь в отель, где провожу вечер за едой и чтением. Ночью меня дважды будят страстные соседи. Завтра утром полечу во Францию.
72. Лили
С сегодняшнего утра я кормлю тебя без посторонней помощи. Ты просыпаешься, проголодавшись, значит, мы достигли еще одной цели. Я беру тебя на руки, устраиваю поудобнее, что не так-то просто, но мы с тобой ударная бригада и справляемся. Скоро я научусь высвобождать грудь одной рукой, не заливая молоком футболку и твои щечки. Ты часто засыпаешь, и я бужу тебя, глажу, щекочу пяточки, чтобы продолжить процедуру. Патронажная сестра в самом конце наполняет молоком шприц, вводит его в гастрозонд, а потом возвращает на место электроды. Как только ты станешь набирать вес исключительно благодаря моим сиськам, мы сможем покинуть отделение. Флоранс считает, что к концу недели наша семья будет дома, в полном составе.
В конце дня появилась психолог. Она спросила, что я чувствую в преддверии обретения свободы, и в голове мгновенно всплыло воспоминание.
Однажды, в восемь лет, мама, беременная моим братом, повела меня в муниципальный бассейн. Я недавно научилась плавать, то есть не тонула, если сильно била по воде руками и ногами. Обычно я довольствовалась лягушатником, но в тот день мне захотелось приключения. Я залезла на самый низкий трамплин, под ногами плескалась вода, но дно не просматривалось. Страх был силен, и твоя бабушка подбадривала меня. Я едва слышала ее слова, сердце бумкало в ушах. Сзади подошел маленький мальчик, нужно было решать: сейчас или никогда. Я сделала глубокий вдох, закрыла глаза, зажала нос и полетела.
Именно так я чувствую себя за несколько дней до выписки. Твоя мама готова прыгнуть во взрослый бассейн!
– Здесь у родителей есть «надувные нарукавники». Как только возникает проблема, появляется малейшее сомнение, я нажимаю кнопку звонка, и кто-нибудь сразу приходит на помощь. Нам придется научиться плавать самим.
Ева улыбнулась:
– Здесь вы не плаваете, а дрейфуете. Без «нарукавников» вы сами сможете выбирать – брасс или баттерфляй.
Она стояла перед окном, сунув руки в карманы.
– Я зашла проститься.
– Мы завтра не увидимся?
Ева посмотрела на тебя:
– Нет, с сегодняшнего вечера я в отпуске, на десять дней. Вполне вероятно, что, вернувшись, я вас уже не застану. Замещать меня будет моя коллега Джессика.
У меня перехватило дыхание. Здесь и сейчас подходило к концу твое пребывание в отделении неонатологии. Ева была вместилищем моих самых противоречивых эмоций, моей конфиденткой, моим убежищем, моим островом, моим громоотводом. Она была моим або офо[42].
Мне казалось, что я прощаюсь с подругой и она взволнована не меньше моего, но ситуация требовала сдержанности. Ева очень осторожно и нежно погладила тебя по волосикам, пожелала нам счастливой жизни, я в ответ сказала: «Отдохните хорошенько!» – и она ушла. Я искала слова, чтобы выразить свои чувства, Ева не должна была уйти, не услышав, какую роль сыграла в моей жизни, и я открыла рот и произнесла нелепейшую фразу:
– Спасибо за все. Вы – лучший «нарукавник».
73. Элиза
Я просыпаюсь от стука в дверь. Улыбчивая женщина ставит на кровать поднос с раблезианским завтраком и раздергивает шторы. В комнату вливается жидкое золото солнца.
– Buonappetito, signora![43]– желает она и выходит.
Я встаю и подхожу к окну. Туман рассеялся. По мощенной булыжником улочке шагают фланеры[44]. На другой стороне улицы, у дома с зелеными ставнями мужчина извлекает мелодию, водя пальцем по бокалам. Вид куда менее угрожающий, чем накануне.
Я еще ничего не решила, но уже не испытываю острого желания сбежать. Надеваю платье, кеды и отправляюсь штурмовать собственный страх.