— Вы и сегодня не ели полдня. Я ждал третьего обморока еще вчера. У вас были порядочные волнения, было изменение освещения и вот — голод. Где третий обморок, леди? — требовательно вопросила зловредная спина.
— Как часто у вас обмороки? — тут же вопросил лекарь.
Я поняла, что дело плохо. Соврать, что они бывают периодически — означает сознаться в несуществующей болезни. А сказать, что теряла сознание два раза в жизни и именно при короле, я не могу!
— Не знаю! Может раз в... год, — буркнула.
— То есть сто двадцать обмороков за жизнь? Или двести сорок? — Ингренс был педантичен.
Я удручённо промолчала.
— Наблюдение. Кровь на анализ. Тщательный осмотр, — заключили сразу обе спины.
— Леди, локоть наверх, — повторил лекарь.
Бездна...
Я некстати вспомнила, что королю можно делать все, ходить куда угодно и не соблюдать положение о чести, что значило одно: он имел право и не отворачиваться. Молясь, чтобы Ингренсу не пришло это в голову, я уже помалкивала, с тоской вспоминая о нервокрепительном.
— Грудь средняя, мягкая, уплотнений не прощупывается, — заключила повитуха.
— А бедра? — с любопытством уточнил жених, который давно не листал свою книгу.
— Таз достаточно широкий, прекрасные перспективы для деторождения, — одобрительно заключила повитуха.
Ингренс издал какой-то звук. Я — тоже, по большей части жалобный. Но с угрозой. Заждавшийся желудок тоже издал звук. В нем явственно слышалась тоска.
— Ложитесь, — повитуха показала на кушетку, накрытую белой тканью.
Глядя прямо перед собой, я с достоинством опустилась спиной на прохладную ткань, чувствуя, как меня начинает знобить — и не от холода. Нервно вцепилась пальцами в ткань.
— Ноги шире, госпожа, — спокойно проговорила повитуха, находясь около моих бедер. Хорошенько сжав зубы, я мило улыбнулась и подчинилась.
— Сколько у вашей матери детей, леди? — спросил с места лекарь.
— Один, — пискнула, чувствуя руки повитухи.
— А у бабушек?
— Один и... один.
Лекарь цокнул неодобрительно. Мой род плодовитостью похвастаться не мог, тут наша позиция была не так сильна: я — единственная дочь, отец — тоже единственный сын, а дядя Драннис — на самом деле сын двоюродной сестры матери. И тоже единственный.
Некоторое время повитуха молчала. Я морщилась, ощущая неприятные прикосновения ее пальцев.
— Не молчите, дамиса, — поторопил лекарь со стула. — Есть ли хм... внешние или внутренние признаки, дающие повод сомневаться в здоровье и возможностях деторождения леди?
Повитуха удивленно глянула на меня.
— Повода сомневаться нет... У леди нет опыта.
Послышался хруст рвущейся бумаги: Ингренс порвал страницу книги.
— Девст-вен-на, — с профессиональной невозмутимостью вывел лекарь.
После этих слов комнату до краев заполнила тишина. Повитуха выпрямилась и сдвинула брови домиком, тревожно глядя в сторону мужчин. Приподнявшись, я тоже оглянулась. Оглушительная звенящая тишина исходила от Ингренса.
Невинность — редкость для рода Драконов, слишком уж сложно пронести ее через года нашей долгой жизни. Никто не требует ее при замужестве. Веря девичьим сказкам матери, а также ограниченная своими «особенностями» я не намеренно, но смогла.
Лекарь вопросительно повернул на короля мясистый нос. Ингренс несколько секунд сидел каменным изваянием, затем решительно поднялся, одновременно откладывая книгу.
— Бэр, дамиса. Прошу нас оставить, — повелительно проговорил. — Немедленно.
В смысле «оставить»?!
Я вскинулась с кушетки, одновременно инстинктивно подхватывая и прижимая к себе простынь. И лекарь, и повитуха вышмыгнули из комнаты так быстро, будто были мышами. Даже не попытавшись спрятать глаза, Ингренс развернулся на меня и в несколько шагов оказался вплотную.
— Что вы... Как вы... — я отступала спиной назад. Незащищенной спиной, потому что простынь я обернуть вокруг себя не успела, успела только прижать ее к груди, прикрываясь спереди. Нечаянно напоровшись бедром на стул, я чуть отвела глаза, дрогнула, в следующую секунду была уже подхвачена, снесена и приперта к холодному камню стены.
Руками я вцепилась в простынь. Сопротивляться было нечем. И... зачем?
Ресницы я приоткрыла через несколько секунд, и увидела только половину окна, все остальное заслоняло мужское плечо, горизонтальной линией рассекая для меня комнату на две части. Было тихо. Щеки касались белые пряди. Больше ничего не происходило. Снежинки заглядывали в окно уже с живым любопытством, но видеть могли только спину Ингренса и мои испуганные босые ноги, жмущиеся в пространстве между его сапогами.
— Леди, леди, леди, леди... Кларисса... Что вы делаете со мной? — тихо-тихо на грани слышимости прошептал Ингренс. Шепот ласкал волосы бережно, едва прикасаясь. Мужские руки беззастенчиво лежали на моей обнаженной спине. Замерев там, они так жадно сжимали голую кожу, будто пытались впитать ее в себя. Я тоже замерла.
— Ничего не делаю... — прошептала.
— Почти ничего... Всего лишь крутите меня в мельничных жерновах, выворачиваете... Я в жизни столько раз решений не менял. Как вы можете быть непорочны? Вам сто двадцать один, вы привлекательны... Ваша кожа... Как, Кларисса? Как?
Стена была твердой, тяжесть надвинувшегося мужчины — мягко-сильной. Объяснять, что первые сто лет я ждала его, «того самого», я не могла.
— Я же не... — с трудом ответила. — Не обращаюсь...
Ладони отчётливо пекли мне кожу.
— Почти не показывались, прятались, точно... Вас никто не видел и не мог дотянуться... Еще и отец... О, леди, леди... — Ингренс вздохнул мне в плечо, опаляя кожу горячим дыханием. — Скажите, что дамиса ошиблась... Солгите... Вам лучше лгать...
— Я не лгу...
— Быть девственницей рядом с чудовищем, которое любит кровь... Представьте, как это опасно, представьте, что я могу не сдержаться... А вы даже не можете улететь...
Его рука оставила спину и резко дернула в сторону простынь. В мгновение ока ткань выскользнула из объятий моих гладких перчаток и я осталась совсем без защиты, прикрытая только мужским телом. Я не вскрикнула, только тихо ахнула. Накрыв рукой грудь, сильнее прижалась к Ингренсу.
— Вот так просто... — услышала все тот же вкрадчивый шепот. — Я ведь уже связал вас по рукам и ногам... Всех... Хотя бы думали, что я могу сделать? Нет, не думайте... Вам нужно бежать, Кларисса. Так быстро, как можете... Забиться в свою норку, спрятаться...
Его голос заставлял вибрировать каждую клеточку тела. Не в силах поднять глаза, боясь разрушить хрупкое мгновение близости, я нашла в себе силы только хрипло спросить:
— А если я не хочу... бежать?
Из его губ вырвался рваный выдох.
— Тогда однажды вы увидите чудовище...
Несколько долгих секунд мы молчали. Затем Ингренс поднял голову, заставляя посмотреть на себя. Обычно светлые глаза почернели, почти до краев затопленные расширившимися зрачками.
— Теперь слушайте. Я не такой как все. Я способен желать, но мало способен на чувства, регулярно нуждаюсь в крови и буду опасен всегда особенно для тех, к кому неравнодушен. Не перевоспитать, не изменить... Я плохой, очень плохой вариант единственного.
«Единственного?»
Дрогнув, я опустила ресницы, сознавая: достаточно было случайных слов и намека, он сложил один плюс один, понял.
— Мне очень сложно отпустить вас, но я ещё могу, — Ингренс продолжал серьезно говорить. — Даю вам шанс. Если сейчас откажетесь, я все переиграю, не подам вам розу. Говорите «нет». Сейчас или никогда. Спасайтесь, Кларисса...
Он говорил, что мне надо бежать, а я ощущала не страх, совсем не страх — восторг влетал в кровь и бурлил в жилах. Осознание, что Ингренс хочет спасти меня от чудовища, дошло до меня как теплый ветер, и накрыло с головой. Ничто в мире сейчас не могло заставить меня отказаться.
Если бы он хотел быть чудовищем, разве бы он пытался отговорить меня?
— Ингренс, — тихо произнесла, ощущая, как внутри распускается счастье. — Вы лучше, чем думаете...
Дракон в ответ усмехнулся — ласково, снисходительно.
— Ошибаетесь. Я точно такой, как говорю. Или хуже.
Помотала головой.
— Я останусь, — однозначно произнесла.
Ладони на моей спине ласкающе шевельнулись.
— Род золотистых упрямцев... У вас крайне неразумный ход мыслей. Но я рад...
Он выглядел таким близким, только протяни руку и... коснешься. Ведь можно? Робея, я медленно потянулась к мужской щеке кончиками пальцев в белой перчатке, каждую секунду ожидая, что меня осадят.
Недоверчиво проводив мою руку взглядом, Ингренс вздохнул, но не отстранился — наоборот прикрыл глаза и чуть потерся гладкой щекой о мои пальцы. Напряженный лоб немного расслабился. Я завороженно смотрела на пепельные ресницы — не верилось, что он позволяет мне прикасаться к себе. Так странно выглядит внезапная ласка дикого зверя — сложно поверить, что он откликается на прикосновения, что может не только рвать и кусать, а способен и ластиться к пальцам с непривычной ему самому угловато-неуверенной робостью.
Наверное Ингренс и сам это почувствовал, потому что приоткрыл глаза, полоснув по мне холодным серым.
Ладони сильнее сжали бока, затем ослабили хватку, и мужчина неожиданно скользнул вниз. Ахнув, я одной рукой подхватила грудь, другой — прикрыла низ живота. Сидя внизу, Ингренс смотрел на меня снизу вверх, и, не торопясь, нащупывал под ногами простынь.
Его глаза отдавали холодом закаленной в огне стали. Его взгляд... Никто никогда не смотрел на меня так восхищенно, с голодной тоскливой алчностью, жадно прожигающей каждый сантиметр кожи.
Потянувшись, Ингренс медленно коснулся губами пальцев руки, которой я прикрывала лобок.
— Прекрасные бедра...
Поцелуй приземлился на ткань перчатки, проник под кожу и откликнулся глубоко внизу живота.
Прихватив простынь, Ингренс не спеша поднялся.
Второй поцелуй он подарил второй руке, что прикрывала левую грудь.