— Что?! И где он? — спросила я с нехорошим предчувствием.
— Держу в выгребной яме под замком, — Ингренс отвечал ровно. — Думаю, его жизни хватит еще лет на пятьдесят.
Поймав мой округлившийся до размеров блюдца взгляд, метнувшийся вниз, а затем на него, Ингренс от души расхохотался.
— Шучу! Он сдох еще до твоего рождения. Я держу в выгребных ямах других нехороших убийц.
Выдохнув, возмущенно бросила в него подушкой. Ингренс увернулся и удалился, продолжая посмеиваться.
Через пятнадцать минут мы встретились уже в кабинете. Ингренс был уже серьезен, в тон отцу, что стоял рядом со мной, мрачный и молчаливый как каменный утес. Я снова проколола ладонь, замечая, как Ингренс отводит глаза, стараясь не смотреть на кровь, как задерживает дыхание, стараясь не вдыхать запах.
— Клянусь быть вам добрым мужем, леди, — голос звучал спокойно. Мы смешивали кровь третий раз.
Я смотрела новыми глазами на белого Дракона, которого мне выпал жребий полюбить. Видела мальчика, познавшего смерть; юношу, ставшего убийцей; мужчину, вечно борящегося с собой; короля, любящего кровь, но не желающего войн.
Так вот ты какой, Ингренс...
— Клянусь быть вам понимающей спутницей, мой король.
Он сжал мою руку. В серебряных глазах мелькнули коварные искорки. Я совершенно не уверена, торчит ли у него кто-то в выгребной яме под замком или...
Глава 25. Двадцать пятый день замужем
Обрушившаяся любовь сочилась из каждой поры моей кожи. Удержать ее в себе я категорически не могла. Не знаю, сколько уже раз я признавалась Ингренсу в чувствах. Даже нет, не «признавалась» — это слишком тяжелое слово, усилие, вырванные из груди слова. Я же просто сообщала, что люблю, и не ждала ответа. Надеялась, конечно, но не ждала.
«Я люблю тебя», — бормотала, борясь со сном, когда обнимала его мокрая после изнурительного сексуального марафона, который он устроил, обозленный на некоторых недалеких подданных.
«Люблю», — однозначно сообщала, когда он спокойно открывал книгу. Делал это Ингренс строго каждый вечер. Совершенно на пустом месте, с книги, однажды схваченной наугад, у нас образовался маленький уютный ритуал, которому Ингренс педантично следовал. Иногда ему не хватало времени, иногда он уставал — но все равно находил время появиться, открыть книгу, выразительно посмотреть в мою сторону — от меня требовалось немедленно превратиться во внимание — и начать читать.
«Любимый», — иногда я обращалась к нему, забыв про имена и титулы.
На «люблю» Ингренс не особенно реагировал. «Я мало способен на чувства» — его единственные слова, сказанные еще на осмотре. С тех пор о чувствах он не говорил. Вряд ли Ингренс читал женские романы, судя по которым на признание в любви, нужно немедленно признаваться в ответ. Но он и не смущался, не краснел, не суровел, не пытался перевести тему. О том, что он услышал приятное, можно было судить по нескольким признакам.
Первым признаком были довольно жмурящиеся веки. Жмурился Дракон один раз — так что момент нужно было еще успеть обнаружить. Я сама распознала его не сразу, а когда уловила, что в ответ на мое «люблю», веки вдруг удовлетворенно сожмурились, старалась не пропустить ни раза.
Улыбка, рождающаяся в уголке рта, была вторым признаком. Возможно, ее видела только я. Но улыбка точно была. Он запирал ее там, в уголке, и не всегда вытаскивал на свет. И все равно это не отменяло ее существование.
А третьим признаком были действия. Их тоже было сложно поймать, потому что нелегко соединить сегодняшнее «люблю» с неожиданными поцелуями каждой фаланги пальцев через три дня. Или внезапное утреннее посещение, когда Ингренс появился из тайного хода, повернул сонную меня на спину, задрал ночную рубашку и просто приник щекой к голому животу, застыв на несколько долгих минут. Я спрашивала, что с ним, но Ингренс молчал. Мне осталось только гладить его по голове, понимая, что мой неприступный король просто захотел прижаться к теплому животу, и никак это не объяснять.
Не объяснял он многого. Отчасти я понимала, что не должна все знать — некоторое из того, что я о нем знала, приводило меня в ужас, который я никак не могла соединить с нежным и внимательным мужем, появляющимся в моей спальне. Но желания знать больше это все равно не отменяло. К сожалению, Ингренс далеко не всегда желал открываться, объяснять причины своих поступков и рассказывать о планах. Но я продолжала спрашивать, помня о том, что мне разрешили. Ингренс на вопросы не сердился, он тоже помнил, что разрешил спрашивать. Это второй отчетливый ритуал, который у нас появился: мой вопрос — и его ответ. Иногда ответ был уклончив, а порой — Ингренс отвечал так полно, что в моей голове раздавался взрыв еще из сотни вопросов, а после требовалось несколько часов на переваривание ответов.
— Помнишь, ты сказал, что увидел меня у Хрисанфра не впервые? А когда увидел?
Мы прогуливались по небольшой роще, что стояла у замка. Зимние деревья воздевали голые ветки в небо, моля о весне. Но до нее было еще далеко.
— Это? — Пепельные ресницы прикрыли светлые глаза на несколько секунд. Мне казалось, что Ингренс думает всегда — выдавать информацию или нет, сколько выдавать, с какой стороны выдавать, достоин ли собеседник сведений вообще. В этот раз Ингренс решил быть щедрым. — А, да. Несколькими днями раньше. Род Зеленохвостых предложил мне сделку: они поддержат меня, если я лишу титула твоего отца. Я тогда выпил зелье призрачной тени и прилетел на разведку. Я искал слабые места у твоего отца. И нашел тебя.
Рассчитывающая на романтичное описание первой встречи, я смогла только открыть рот, затормозить и возопить:
— Что-о-о? Какая еще сделка с Зеленохвостыми?
— Отец тебе не говорил? — Ингренс не удивился.
Оставшись невозмутимым, он начал рассказывать. Голос лился в мои уши как ртуть, повествуя невероятные, ужасные вещи: что Ингренс договорился с Хрисанфром и его отцом, что те хотели убрать папу, завладеть нашими землями; что сделка была неплохой, но ему нужно было больше. Очень спокойно Ингренс сказал, что не особенно хотел усилять Зеленохвостых, и предпочел для начала тайно посетить нас. Тогда он и увидел меня, тогда и придумал другой план. А чтобы точно меня убедить — принес труп на земли Зеленохвостых и назвал это провокацией Запада.
— Тот убитый? Так это все же ты? Ты... ты обманул меня? — я смотрела на мужа с ужасом.
Он отрицательно качнул головой, не подтверждая.
— Не сказал бы. Лишь добавил штрих, важную достоверную деталь. Я не говорил, что не убивал, просто задавал вопросы. Ты сама сделала нужный мне вывод.
Мой потрясенный взгляд был ему ответом. В этот момент я поняла, почему его называют чудовищем. Кровь не при чем. Никто не способен думать на таком же уровне как он, никто из высокородных не может с ним сравниться в замыслах. И я. Тем более я.
— Значит... они тебя не провоцировали? — я все еще не могла поверить.
— Коалиция уже начала формироваться. Я предпочитаю просчитывать варианты и действовать на опережение, Ри.
— А тело? Оно могло спровоцировать их...
— Они знали, что мне не выгодно дразнить их. Полагаю, Запад слегка удивился, но не нашел причины. Они списали этот труп. Он канул в беззвестность как непонятная, ничего не значащая деталь.
Я надолго замолчала, судорожно соображая. Если так, королевская задумка практически осуществлена — Зеленохвостые вынуждены исполнять клятву, не получив ничего. Мой отец тоже исполняет свою часть договора, поддерживая короля. При этом Запад остался разделенным. Король захотел большего — король добился большего. Уничтожил вероятную проблему на корню — до того, как она вообще проклюнулась на свет.
— Ты не договариваешь, обманываешь... Ты... играешь всеми. Будто куклами.
Умное, безжалостное существо смотрело на меня из лика того, кому я говорила «да» уже не меньше двух десятков раз.
— «Играю»? Слишком патетичное слово. Я вижу возможность и действую. Всего лишь.
— Ты же нарушаешь клятвы...
— Нет. Я не нарушил ни одного пункта. Клятвы и обещания я исполняю тщательно, дословно. Но надлежаще — только те, которые мне нужны.
Он снисходительно глянул на мое расстроенное лицо.
— Считаешь это неэтичным? Неправильным?
— Считаю, — подтвердила, хмурясь.
Серые спокойные глаза не выражали эмоций.
— Не замечаю твоего возмущения, когда перевожу часы, чтобы обойти клятву о неконсумации.
— Это другое! — краснея, сказала я, чувствуя в собственном голосе предательски звеняющую дрожь.
— Двойные стандарты? Очень понимаю, — Ингренс смотрел вперед саркастично. — Я придерживаюсь мнения, что клятвы должны работать на меня, а не я — на клятвы. Что было бы, если бы я прямо и честно исполнил условия договора, не думала? Твой отец был бы мертв или лишен титула. Ты бы вышла за Зеленохвостого и премудростям плотской любви тебя бы обучал он. Он же бы и сел на твоих землях. Твоя мать... Не знаю. Она ловкая женщина, возможно, смогла бы и выжить. Или ты сейчас скажешь, что заключение договора с Зеленохвостыми само собой не этично? Действие на опережение не этично? Хорошо... Честный и благородный король правит, не заключив нехорошего договора, Запад продолжает политику ненависти, несмотря на все призывы к миру и единодушию. Дальше доброго и хорошего короля любым способом смещают, а на его место садится какой-нибудь менее этичный Хрисанфр, который перекрашивает все из белого в зеленый и начинает вести совсем другую политику. Например, военную. Запад хочет новых земель, ты знала? Это несет смерти... Король служит не себе, а на благо стране, Кларисса. А правильность и этичность... Подобная философия часто не имеет ничего общего с разумом, процветанием и благополучием, что уж говорить о результате.
Острые льдинки серых глаз больно резали меня вместе со словами. Я упрямо сжала губы.
— Но как же чистоплотность?! После такого они не могут считать тебя... порядочным, достойным доверия. Не смогут доверять твоему слову. Как заключать с тобой договоры, зная, что ты в любой момент... можешь выполнить его ненадлежаще?