— Это официальное мнение Запада или ваше, леди? — Ингренс остановился и внимательно посмотрел на меня свысока. Отцепившись от его локтя, я не отступила, с вызовом выдержав взгляд.
— А если и мое? Мне можно на тебя положиться? Или однажды тебе будет невыгодно выполнять наш договор?
Мы встали друг напротив друга. Ингренс наклонился ко мне ближе, будто хотел поцеловать, но целовать не стал.
— Вот вы где... — из-за дерева буркнул отец, поспешно шагая к нам по поскрипывающему снегу. Демонстративно остановившись от нас метрах в пятнадцати, отец развернулся полубоком и уставился куда-то между деревьев. Ингренс глянул в его сторону с нехорошей, очень нехорошей усмешкой.
— А мне на тебя можно? — мурлыкнул рядом с губами. — Или однажды отец победит мужа?
Холодок прокрался по коже вместе с подслушивающим нас ветром.
— Что?
— Ты ведь не попыталась дать отпор отцу. Скрываешь, прячешь меня, как постыдную тайну. Сначала это было весело. Но теперь, двадцать пять клятв спустя, что будет, если мужу надоест прятаться по углам, а папенька наложит родительский запрет? Маленькая Кларисса подчинится его слову? А может добропорядочной дочери добропорядочного отца стыдно иметь отношения с нечистоплотным чудовищем Лисагора? Или ты ждешь, что я подвину твоего отца своими методами?
Он демонстративно сверкнул когтем.
— Я не... — не ожидав такого поворота, я помедлила. Ингренс не стал дожидаться моих слов.
— Я отвечу на твой вопрос. Они будут иметь со мной дело, потому что сами замараны. Мы играем в игру краплеными картами с обеих сторон, леди. Честность и добропорядочность — исключение из правил. Все обманывают там, где выгодно и говорят, что это «другое». Ты — не исключение. Все позволяют вертеть собой тому, кто имеет власть, силу, значимость... Сама подставь нужное слово. И тут ты — не исключение. Ты обвиняешь меня в манипуляциях. Но разве ты сама не позволяешь играть собой? Тому же отцу? Он тоже управлял тобой, переставлял как маленькую девочку с места на место — с лучшими побуждениями, разумеется. Признай, что это началось не с моим появлением. Полагаю, процесс длится всю твою жизнь и...
— Хватит, — я остановила его. Голос дрогнул, не удержала. Развернувшись, скорее зашагала прочь. Ингренс меня не останавливал.
Он был прав, тысячу раз прав. Я сжала губы, пытаясь не разреветься, и тут же почувствовала как по щеке проскользила слеза, которую не удалось удержать.
Когда вбежала в свою комнату, то захлебнулась в рыданиях.
Даже точно не знаю, почему — слишком много пунктов.
Потому что он такой.
Потому что я такая.
Потому что снова почувствовала себя используемой игрушкой в большой игре.
Потому что сама это позволяю.
Потому что он жесток. И правда жестока.
Потому что мир так устроен. И отцы. И короли.
Потому что все как-то неправильно.
Потому что сама виновата.
И потому что есть предательство, боль, неприятные открытия, и все это, оказывается, стоит вплотную ко мне, рядом с моим маленьким мирком, где есть только счастье, жаркая любовь и тот самый.
Ингренс пришел ко мне перед сном как обычно. Деловито опустился в кресло, привычно открыл книгу. Повернувшись спиной к нему, я причесывалась и молчала, не зная, что сказать и как проглотить комок, мгновенно вставший в горле. Шелест перевернувшейся страницы раздался в тишине комнаты слишком громко, остро резанув уши.
— Некоторые детали слишком тяжелы для тебя. Я не хотел быть жестоким, доводить тебя до слез... Это было глупо с моей стороны... Не знаю, зачем я вдруг решил быть честным, — с отвращением произнеся «честным», Ингренс нервно листал «Слово», не начиная читать. Тонкая бумага с трудом терпела его все более резкие движения. — Вышел из себя... Не все легко дается и мне.
Что я могла сказать? Ничего. Забыв, что расчесывалась, я молчала, теребя свои короткие ногти.
— Не расстраивайся. Какая разница, кто кем играет? В выигрыше может остаться любой. Роли — лишь туман над рекой, Ри. Все переменчиво. Утром я у твоих ног, вечером — ты подо мной. Если посмотреть шире — я такая же игрушка в руках Порядка, как и ты. Все играют всеми... А может никто не играет никем, и есть только Его бесконечная игра, которой нет конца?
Он с размаху захлопнул книгу. Громкий хлопок заставил меня оглянуться. Ингренс смотрел прямо на меня. На скулах играли желваки, взбухла и выступила вена на белом лбу. Он так сжал книгу, что обложку повело.
— Да, я предпочитаю дергать за ниточки, со мной трудно. Ты — иная. Нежная, доверчивая, деликатная и это прекрасно. Не хочу тебя портить. Я действительно рад, что ты не коварна, не жестока, не пытаешься захватить власть... Зачем? Все это у меня в избытке. В тебе много любви... Мне не хватает ее. Не думал, что способен... Не то, что выражать, но даже и принимать... — он продолжил говорить с усилием. — А с тобой кое-что... получается.
Я не выдержала. Всхлипнув, бросилась к нему и забралась с ногами на колени. Расческа улетела под кровать, книга упала на пол, но никто не обратил на это внимания. Ингренс подхватил меня под бедра, прижимая к себе.
— Ри... — в выдохе слышалось отчетливое облегчение.
Напряженная тишина сменилась на безмятежную, в которой и он, и я просто молчали, пытаясь втиснуться кожей друг в друга так, будто не виделись много дней. Мои страхи отступали от его близости, истончаясь и с унылыми стонами растворяясь в пространстве.
— Прости меня... Я не стыжусь тебя. Никогда, — прошептала ему в шею. — Не знала, что обижаю. Я очень горжусь тобой. И верю. Наоборот думаю, что это я не... гожусь тебе.
Ингренс долго выдохнул.
— Не думай о наших различиях... Будь ты похожа на меня, то сидела бы не здесь. Знаешь, какие у меня отношения с себе подобными?
Его голос туманом крался по коже, незаметно проникая сразу в кровь.
— Борьба? — тихо спросила, обвивая мужскую шею. Из-под влажных ресниц увидела, что он ласково улыбнулся.
— Смерть... обычно. Не сживаюсь с конкурентами, — Ингренс поглаживал мою руку, воздушно трогая длинными пальцами кожу запястья. — И точно не позволяю никому того, что разрешаю тебе. Кому я ещё могу позволить оседлать себя? Слезы или улыбка красавицы — разве это не манипуляция? Я же сдаюсь тебе за слезинку. Так кто кого?
Он коснулся моей щеки, губами промокая бегущую вниз слезу.
— Хочешь, убью Хрисанфра? Или его отца? Или обоих? Или всех? Просто так, без плана. Завтра. Хочешь?
Я заморгала, осознавая, что мой король решил преподнести мне букет из мертвых Зеленохвостых.
— Нет... — я нервно рассмеялась. — Нет! Не надо, пожалуйста, Ренс. Пусть живут.
— Знал, что не согласишься, — выдержав мой полувозмущенный и совсем слабый удар по плечу, Ингренс серьезно добавил. — Не путай причину со следствием. Сначала была ты — после план. Не наоборот. У Зеленохвостых не осталось ни шанса, с момента, как я увидел тебя. Я пожелал тебя слишком сильно.
Жаркое «пожелал» проникло мне в ухо, там же коварно поменяло четыре буквы на другие и самостоятельно трансформировалось в «полюбил». Пусть он этого не говорил. Но ничто не мешало мне так слышать и надеяться, что этот маленький самообман не так далек от правды.
Зарывшись носом в его шею, я приникла губами к местечку, где бьется пульс и остро чувствуется свежий стальной запах и тихо сказала: «Люблю». Снова.
Ингренс притиснул меня к себе так крепко, что стало больно везде, где в кожу впились его пальцы. Я даже не обратила внимания — от той боли отдавало тонким ароматом прорезавшихся из-под треснувшего снега подснежников.
— Ри... — вдруг услышала тревожное. Нежный голос Ингренса внезапно превратился в хрип.
Подняв голову, я непонимающе посмотрела на его лицо, а затем вниз — туда, куда он смотрел. По моему бедру бежали несколько алых струек крови. И по плечу. Когти Ингренса были выдвинуты.
Он вскочил, буквально стряхивая меня со своих рук и бедер. Я упала на пол. Ингренс сделал шаг ко мне, тут же отшатнулся, прикрыл глаза рукой. Отступив, он быстро скрылся за тайной дверью. В воздухе осталось только глухо оброненное «Прости».
Глава 26. Тридцать третий день замужем
Три дня назад я накричала на отца. Он не пожелал оставлять меня в кабинете с Ингренсом наедине во время смешения крови, и я попросила его выйти, а когда он остался — сорвалась. Безобразно сорвалась, полностью потеряла самоконтроль. Повысила голос, топала ногами, наговорила много ужасных слов. «Не мешай», «не лезь», «хватит», «я взрослая», «я люблю его», «я давно сплю с ним». Было и многократное «ненавижу тебя».
Отец мне ничем не ответил. Только обжег таким убитым взглядом, что я мгновенно почувствовала чудовищем себя. Ингренс отвернулся — он тоже не сказал ни слова, надев свою равнодушно-холодную маску. После все делали вид, будто ничего не произошло.
Мне было до того стыдно, что я не могла поднять глаз.
В действительности, проблема была не в отце.
После того, как Ингренс поцарапал меня, он избегал встреч. Убрал прикосновения, разговоры, даже взгляды — прекратил любые взаимодействия, практически исчез. За мгновениями близости оказалась пропасть — Ингренс отодвинулся сразу как будто в другую страну. Был неумолим, что бы я не говорила, что бы не делала. Теперь мы встречались лишь днем в присутствии отца на короткий ритуал смешивания крови. И даже эти встречи с его стороны были вынужденными — я видела, как желваки волнами гуляли по скулам, когда Ингренс брал меня за руку. «Слово» он мне больше не читал, не появлялся совсем. И не разговаривал, при встрече отделываясь кратким «позже». Максимум, что я слышала от Ингренса в каждый из последних семи дней: «Агарт, проводи леди», «Лорд Арсиний, проводите леди». Это разбивало сердце. Я пыталась найти его — и не могла. Даже просто увидеть — не могла. Поймать хозяина замка, который не хочет быть пойманным, оказалось невозможным.
— Твой единственный у тебя хоть ночует? Нет? — по моему молчанию мама угадывала, что происходит неладное. — Он собирается с тобой жить? Или хотя бы встречаться? — косо поглядывая на мое угрюмое лицо, мама потягивала горячий отвар из белой крошечной чашечки. Больших чашек леди Ровена не признавала — считала их признаком плебейства. Как и грязную обувь, как и принятие пищи в постели.