— Нет, папа, — терпеливо говорю, делая вид, что не замечаю его маневра. — Пристройка предназначена для хозяйственных нужд, сейчас покажу.
Сбегаю в комнату, чтобы принести эскизы и точнее объяснить идею. Папа хмурит брови, но рисунки листает серьезно, я комментирую, перекрикивая грохот — рабочие скидывают вниз старую черепицу. Постепенно отец увлекается, и мы обсуждаем эскизы так активно, будто пристройка для нас первостепенная из задач. Когда на одном из эскизов обнаруживается фигура Ингренса, я постепенно замолкаю — помню, как пририсовала его в один из этих последних двадцати девяти дней, а может в одну из ночей, мечтая, чтобы он оказался здесь, сейчас. Умирая без него.
Отец глядит на эскиз недолго, затем быстро убирает его вниз, но все уже кончено — мы сбились с мыслей. Это легко — Ингренс заслоняет все даже через месяц. После посещения белого сада, мы почти не говорили, только встречались еще десять раз для смешивания крови. После нас с почетом отпустили. Был банкет, официальные объявления, благодарности, пожимания рук... Типичное празднование окончания успешного контракта. Теперь мы стараемся о нем не говорить. Совсем. Ни родители, ни я. Не то, что не можем... Мы не знаем, как о нем разговаривать.
И сейчас вместе с отцом мы неловко молчим, усиленно наблюдая за копошащимися на крыше шумными рабочими. К счастью, они издают много шума: все время что-то грохочет, падает, звучат громкие окрики, крепкие словечки, а иногда рабочие даже поют. Это забавно, заставляет улыбаться.
— Не думай, что я не знал, — говорит вдруг отец, продолжая смотреть наверх. Он бросает на меня пронзительный взгляд, и тут же отводит глаза, будто боится смотреть на меня слишком долго. — Знал, но... Что я мог сделать? Только ходить за тобой, стоять около дверей как верная собачонка, молчать, смотреть, как ты вязнешь, вязнешь... И ничего не сделать.
Я тоже опускаю глаза, гляжу себе под ноги, на обломки старых камней. В горле опять застревает ненавистный шершавый комок, который никак не проглотить. Я невольно вспоминаю первые дни, когда мы с Ингренсом прятались от него во всех нишах замка и целовались. В груди опять длинно затягивается боль.
— До сих пор не могу простить себя... — отец медленно потирает в ладонях камешек, и тот осыпается рыжей пылью. — Я оторвал тебе коготь, а он отнесся к тебе бережно. Он! Бережнее меня!
Несколько слов вызывают во мне целую бурю, поднимающуюся с места, где еще недавно было сердце, а сейчас лишь горстка пепла. Отец продолжает говорить, а я вспоминаю Ингренса, который помогал снимать мне когти.
Пробор волос. Длинные пепельные ресницы, его руки на моих руках, плеск воды, спокойный ласковый голос, серебряные глаза.
Бездна, папа... Ты мне совсем не помогаешь сейчас.
«Ингренс, Ингренс, Ингренс...»
— ...прости. Я каждый вечер думал, что утром могу найти тебя мертвой среди этих проклятых роз. Кошмары снились, что я пытаюсь тебя оживить, собираю кровь руками... А ее ведь не вернуть, если выпустить...
Молча прижимаюсь к его плечу. Папа пахнет пылью, что сейчас в изобилии сыпется сверху на наши головы. Он поглаживает меня по голове большой сильной ладонью.
— Все пройдет, — отец говорит пространно, но мы оба знаем, о чем он. — Дай себе время. Через сто лет ты забудешь и это.
«Сто лет без Ингренса?!»
Я впервые думаю об этом, это реальное число. Ужасное число. Сколько в днях? Мне даже страшно считать, а ведь лет может быть и двести, и триста. У меня прошло только тридцать дней, не знаю, как выжила...
Сразу хочу рыдать в отцовское плечо, словно маленькая девочка. Но креплюсь, просто стою с сухими глазами. Слезы есть, но, кажется, катятся не наружу, а внутрь меня. Если боли слишком много, слезы почти не помогают, уже знаю. Внутри продолжает безжалостно тянуть.
Но даже сейчас я не хочу забывать. Все лучше, чем жить как камень.
Интересно, камням бывает больно? Я думаю, как Ингренс бы ответил на этот вопрос. Он бы начал рассуждать или выкрутился? Мне хочется рассказать ему про крышу, я почему-то уверена, что он знает что-то про терморасширение свинца. Он все знает...
Бездна, какую чушь я думаю.
Ничего. К пятидесятому дню должно быть легче.
Глава 29. Пятидесятый день не замужем
Я смотрю вокруг и думаю, что весна не к месту. Лучше бы была умирающая осень или ледяная зима. Страдать, когда все вокруг оживает, а ты — умираешь, особенно сложно. Еще и надо как-то страдать не внешне, а только внутренне, потому что родители смотрят на лицо и делают выводы.
И я делаю вид, что не умираю. Я — леди Кларисса из рода Золотистых, я умываюсь, надеваю благопристойную одежду, спускаюсь вниз по лестнице, интересуюсь у мамы как дела, спрашиваю у отца, что с тем полем, участвую в обсуждении новостей, собственноручно высаживаю грядку лука, погружаю пальцы в прохладную жирную землю, говорю: «О, червяк!», планирую какое платье надеть на пикник...
На самом деле меня нет. Вся я, что была и накопилась, осталась у Ингренса. Мне кажется, что в тот момент, когда я вошла в магический портал, попрощавшись с титулом официальной спутницы короля, ниточка, которой я соединилась с ним, начала разматываться. Она разматывалась, разматывалась... А потом я вся вышла. Неужели никто не видит, что мои внутренности пусты, что я вся пуста? Вот же эта нить, торчит из солнечного сплетения. Неужели не видно, что я — лишь тусклая оболочка без содержимого?
Последние недели я имитирую сама себя. Со мной осталась только девочка Кларисса: ребенок, который случайно закрыл дверь, не знает, как открыть, и то ревет, то улыбается, то говорит ерунду через замочную скважину. Я вдруг потеряла интерес к ремонту, к платьям, к будущем дому... Ко всему. Единственным занятием, которое я еще могу терепеть, стало развлечение маленькой Клариссы. Да, я занимаюсь тем, что схожу с ума. Ингренс же говорил, что надо попробовать.
Пробую...
Пороя я вяло думаю, что он бесчувственный монстр, но уже не верю сама себе. Неважно. Я схожу с ума целенаправленно и методично.
Один день я делала все наоборот: спала под кроватью, одевала одежду наизнанку, ходила задом-наперед, называла завтрак ужином, ела суп вилкой и даже начала говорить слова-наоборот. Последнее оказалось интересной задачкой для разума: если в начале дня было нелегко, то к вечеру я могла практически сходу сказать наоборот сразу целое предложение.
Другой день я произвольно назвала водным, только глянув на разливающуюся за окном весну. Водный день — это вода. Я плавала в лужах, в каждой луже. Некоторые из них были так велики, что должны были казаться девочке морем. Я заставляла ее плавать по морю разными способами. На спине, на животе, на боку. Было весело, холодно и грязно.
Мама пытается со мной разговаривать. Отец взывает к разуму, даже пытался приказывать. Я только смеюсь. У меня был и такой день — день смеха. Смеяться над всем оказалось не так просто... сначала. Но к вечеру, я уже легко могла рассмеяться на закат.
Я учусь сходить с ума. Это не так легко, когда ты еще в своем уме. И очень сложно, когда единственное, что хочется — лежать бревном, молча ожидая, когда пройдет боль. Кстати, когда? Пятидесятый день пошел... Сколько можно?
Сейчас в воздухе мелодично позвякивают колокольчики, сладко пахнет первыми распустившимися цветками, а солнце тепло ласкает кожу. Я принимаю и раздаю поздравления. Мама организовала пикник в честь дня весны, и к нам слетелись, кажется, все высокородные семьи Запада. Отбиваясь от нескончаемого потока желающих завести разговор, я внезапно понимаю, что мы заняли верхнюю строчку в рейтинге самых влиятельных местных семей. Взрослые мужчины не отходят от моего отца, женщины — от матери, мне же достались молодые драконессы и молодые мужчины. Первые хотят узнать горячие детали из первых рук, вторые — открыто флиртуют. Я растягиваю губы в улыбке, автоматически протягивая руку в белой перчатке шатену с копной буйных кудрей. Мужские пальцы держат крепко.
— С весной, леди! Вы очаровательны!
Он дарит мне традиционный колокольчик, украшенный зелеными нитками и красными бусинами — символы весны.
Шатена тут же смещает блондин.
— Леди Кларисса, со всем уважением примите от нашей семьи...
Сзади заходит третий.
— Весенней радости, леди. Как поживаете?
Они разговаривают со мной так, будто я самая привлекательная женщина в стране. Теперь я — заманчивая невеста с огромным приданым, та, кто заключил выгоднейший брачный договор с правящим Драконом. О том, что наш договор был неконсумирован, знают все — и уважают наш род еще больше. Афера Ингренса совершенно удалась, Запад принял его. Он провел всех их, снова.
Я уже знаю, как это случилось в первый раз. В один из тех счастливых дней, я решила задать Ингренсу особенный вопрос, который в той или иной форме задаёт каждая влюбленная женщина.
— Ты бы за меня сразился?
В тот момент я гладила мужскую грудь, то одну сторону, то другую, перебираясь по гладким холмам широких мышц от ключиц до маленьких розовых сосков. Кожа под пальцами ощущалась шелковисто-атласной, и я никак не могла остановиться. Почему-то от него опять вкусно и свежо пахло мятой.
— С кем? — ответ был деловит и лаконичен. Это означало, что мой король всех льдов не мечтал беседовать на отвлеченные темы. Или конкретно на эту тему. Или конкретно сейчас.
А мне надо было эту и сейчас. И чтобы он ответил «да». Я хотела, чтобы Ингренс подтвердил, что всех бы заломал, с любым бы сразился, потому что он меня лю...
В общем, даже детям понятно, зачем задают такие вопросы!
— Например... с Хрисанфром!
Я наблюдала за непроницаемым лицом с затаенным ожиданием.
Сейчас... Сейчас он скажет...
— Нет, — последовал короткий неромантичный ответ.
Скуксилась.
— Значит, ты бы от меня отказался?
— Нет.
— Отказался бы, если бы ты не сразился... — заметила я с разочарованием.
— Я бы его арестовал, — без энтузиазма бросил Ингренс, с заметным усилием включаясь в мою игру.