— Ренс, ты здесь? Если ты здесь, заговори со мной, — говорю вслух, и, замерев, жду ответа.
В ответ только смеется ветер.
Замолкаю. Интересно, он будет праздновать? Шестьсот двадцать пять... Шесть плюс два плюс пять будет тринадцать. Один плюс три — четыре.
Четыре.
Ингренс женился на мне сорок четыре раза. Я загадываю, что совпадение четверок что-то значит. Сорок четыре прокола, сорок четыре дня, сорок четыре однодневные клятвы, которые мы произносили друг перед другом. Затем с каким-то злорадным удовольствием топчу поляну, малодушно мстя ягодам за то, что ничего не чувствую. Сейчас насыщения и удовольствия нет, как нет и вкуса. Я больше не ощущаю сладости, а в погожий летний день вспоминаю горячий поцелуй в холодной нише. Больше всего на свете я хочу отмотать дни, чтобы вернуться туда. Каждый день хочу отмотать, но время мне никто не возвращает. Я не могу и обратного — прокрутить стрелки часов вперёд до хорошего момента. Это кажется несправедливым.
Не знаю, что могу отдать за возможность попробовать с начала. Все, наверное. А что у меня есть? Да ничего... Руки, ноги.
Вот ногу отдам? Потом без ноги жить ведь ой как нелегко... И я представляю, что отдаю ногу за еще один шанс с Ингренсом. Разум кривится, но сердце согласно и на эту цену.
Порой я думаю очень крамольные вещи: а могу ли я отдать за Ингренса жизнь мамы?
Жизнь отца? Свою?
Иногда я сама себе отвечаю гордое «нет!».
Иногда унизительное «да».
Глупые вопросы, знаю. И ответы тоже глупые. Их жизни мне не принадлежат, только одна маленькая своя. Он мог убить меня, но я и так умираю без него. Смысл так мучиться?
С этой мыслью я бреду к дому.
Сдаюсь. Сейчас я зайду и потребую, чтобы меня доставили в столицу. А если откажут, пойду пешком. Нет у меня никакой гордости... Может и есть, но она больше не важна...
Да.
Я распахиваю дверь с такой силой, что она чуть не слетает с петель, и сразу начинаю говорить:
— Ма...
Первый слог застревает у меня в горле. Дом полон гостей — в общем зале царит какая-то сложная атмосфера, на креслах расположились незнакомые растерянные женщины, серьезно стоят незнакомые мужчины, волчком крутится красная юбка мамы, суровым столбом возвышается отец, из-за угла маячит длинный нос Агарта и белоснежно сияет он.
Ингренс.
Мы встречаемся глазами.
Вся я как есть, с сорванной вместе с кожей защитой, ослабевшая и полностью сошедшая с ума от заполняющей меня тоски и безумной решимости, на секунду прирастаю к месту.
На секунду. Пока идёт эта секунда, что-то сыпется вниз. Я слышу хрустальный звон. Льдинки? Осколки... чего?
— Леди... — говорит Ингренс своим обычным нежным голосом.
Я, кажется, взлетаю, а может прыгаю, не знаю, не фиксирую. В следующий миг я уже на его груди. Обвиваю руками шею, чувствую его руку на спине, зажмуриваюсь и согласна умереть хоть сейчас.
Глава 31. Тот самый день
Сердце Ингренса под камзолом бьется часто. Мое стучит в унисон, пытаясь достать до мужского сердца в грудной клетке, прижатой к моей.
Все отводят глаза, мама громко предлагает напитки, и никто не отказывается.
Ингренс меня не отстраняет. Он успокаивающе укутывает мою спину рукой, а я утыкаюсь лицом в белый камзол и беззвучно реву. Я не хотела бы, но слезы не спрашивают — они сами катятся из глаз, а я цепляюсь за Ингренса, смертельно боясь, что кто-нибудь или что-нибудь его у меня отберет. Их слишком много — гостей и правил — мне страшно, что кто-то сможет или он сам...
Обычно словоохотливый Ингренс прижимается к моим волосам подбородком и молчит. Отсутствие слов короля слышится остальным так громко, что неожиданно начинает говорить отец. Не со мной, не с Ингренсом. Он обращается к гостям и заводит какой-то вежливый разговор, из которого я слабо улавливаю, что серьезные мужчины и растерянные женщины — это знакомые ему соседи. Они с облегчением вступают в беседу, с негодованием обсуждают прожорливых личинок, обгладывающих свежие побеги, пьют освежающий травяной чай и делают вид, что в двух шагах от них правящий король не обнимает дочь хозяев. Только мама приносит и украдкой подает мне перчатки — находиться с непокрытыми ногтями в обществе неприлично. Так-то не очень прилично открыто хватать короля или даму, но это правило временно игнорируется.
Закрыв глаза, я проваливаюсь в Ингренса, и он кормит меня близостью, поит своим присутствием, так что я постепенно оживаю, как пустыня, к которой пришел долгожданный дождь. Я не знаю, зачем он пришел, понимаю, что сначала надо говорить и разбираться, но пока не могу.
— ...говорите, корица помогает от личинок? А сколько сыпать? — через несколько минут в голосе задающей вопрос женщины слышна откровенная неуверенность — не в собственном утверждении, а в том, сколько можно об этом говорить. Мы с Ингренсом стоим у всех на виду так неприлично долго, что гости уже заканчивают обсуждение вредителей, и начинают делать многозначительные паузы.
— Давайте начнем, — говорит Ингренс. Он осторожно поглаживает меня по спине. Я отмираю. Прячась за его плечом, вытираю глаза, и, наконец, с усилием отрываюсь от белого камзола, одновременно надевая перчатки.
— Леди Кларисса... Рад нашей встрече.
Слова дежурны, а тон и подтекст — нет, они ласкают меня невесомыми перышками, щекочут, а Ингренс захватывает мою руку в белой перчатке, прикасаясь губами к пальцам так горячо, как тогда на осмотре. Счастье внутри меня робко рождается заново — оно огромное, мокрое и горячее как солнце. Вокруг него птицами парят вопросы.
Пытаясь тоже сделать вид, что объятий не было, я жду объяснений. Пусть поздно, но я пытаюсь принять относительно неприступный, гордый и независимый вид.
Что происходит? Что начнем? Зачем он здесь? Ко мне или...? Зачем они здесь? И кто это?
Вслед за королем все тоже изображают первую минуту встречи, мы вежливо раскланиваемся. Пока я делаю реверансы, мне счастливо, страшно и непонятно.
Лица кажутся смутно знакомыми, но я никак не могу их вспомнить. Никто ничего не объясняет. Собственно, соседи выглядят так, будто ничего не понимают, как и я.
— Туда, — Ингренс решительно подхватывает меня за руку и ведет за собой вглубь дома так уверенно, словно бывал в доме не раз. Вслед за нами неуверенно шуршат гости и хозяева. Перед лестницей Ингренс останавливается. — Эта лестница?
Он смотрит на меня вопросительно. Я отвечаю таким же вопросительным взглядом. Он поясняет:
— Сказки. Про дракона, про девочку. Здесь рассказывали?
— Здесь... — оторопело произношу. В голове робко шевелятся спутавшиеся мысли. Они тоже ничего не понимают.
— Надеюсь, все помнят мои инструкции. Дети — под лестницу, — спокойно распоряжается Его Величество. Из присутствующих уверенно ведет себя только он. Рука все еще крепко сжимает мою, не отпускает. — Леди Ровена. Вы — несите варенье.
Мама без вопросов разворачивается, на скорости стартуя с места. Отец провожает ее взглядом и недоверчиво заламывает бровь, наблюдая, как четверо взрослых полногабаритных мужчин и женщин со всеми юбками пытаются втиснуться под лестницу в его собственном доме. Лестница у нас довольно широкая, но сейчас под ней теснее, чем в детстве раза в три.
С трудом утрамбовавшись, гости несколько умоляюще смотрят на меня. В этот момент я понимаю, что Ингренс тоже смотрит на меня. Я смотрю на всех поочередно, пытаясь понять, что происходит.
Его возвращение я представляла сотни раз, в каждом из них он много говорил о любви, страданиях, о том, что все понял, объяснял, винился, даже падал на колени и просил прощения, я гордо отворачивалась, а он добивался... Ни в одном из вариантов Ингренс не делал то, что делает.
— Правильно сидят? — уточняет он у меня.
В памяти всплывает сценка... Я начинаю вспоминать имена. Женщина в розовой юбке — Ирена. Гордый на вид, тщательно расчесанный тонконосый мужчина — это Макрус. А остальные — Томис и Адриана.
Бездна, как все выросли...
Но... зачем?
— Нет... — выдыхаю. — Ирена сидела с краю, а я около нее. А Макрус напротив меня.
Все меняются местами, вынужденные совершенно неприлично касаться друг друга коленями и плечами. Тишина стоит отчетливо неловкая и гробовая. Ирена тихо прижимает к носу платочек — она в него прячется.
— Варенье! — с торжественностью главного церемониймейстера провозглашает вернувшаяся мама.
Ингренс элегантно принимает золотую розетку и тут же протягивает ее Макрусу.
— Нанесите на лицо, князь Макрус, — серебряный голос звучит предельно вежливо. — В район рта и щек. Стоп. Оно же было красным?
Последний вопрос адресован мне. Я киваю. Мне неудобно перед Макрусом, да и всеми.
— Наносите, — разрешает Ингренс таким голосом, словно Макрус вымаливал у него разрешение на эту процедуру.
— Ваше Величество... — голос Макруса сочится недоумением.
— Дело государственной важности, — строго напоминает Ингренс, и обращается к родителям, не интересуясь ответом молодого человека. — Лорд Арсиний, леди Ровена, вы с Агартом следуйте в гостиную и непринужденно беседуйте.
Папа всплескивает руками и, наконец, созревает, чтобы что-то сказать. Наверное, желает высказать недоумение, концентрация которого в воздухе превышает все мыслимые пределы. А может он хочет уточнить, кому и в какую сторону следует пройти. Мама тоже всплескивает руками, но высоко и прицельно — чтобы закрыть рот папе. Странно, но, видно у папы не так много слов и все они не те. Он теряется, бессильно машет рукой и позволяет увести себя в гостиную. Там уже ждет Агарт. Я слышу неимоверно почтительный голос третьего советника:
— Расскажите, каково положение дел на ваших границах, лорд Арсиний? Не беспокоят ли вас дикие звери?
Папа тянет долгое: «Э-э-э», но я уже не слушаю, потому что Ингренс втискивает меня около Ирены и уточняет.
— Все так?
— Все так...
— И пылинки?
Я автоматически поднимаю лицо на просветы солнца между темными ступенями. Весело поблескивая, пылинки подмигивают мне. Они парят в солнечном луче медленно и уверенно, они давно готовы.