Его голос льется в меня без пауз, проникая и затапливая разум. Удерживая мои руки, Не-Ингренс наклоняется, жадно приникая к моей шее. Его бедра вжимаются между моих ног, недвусмысленно дразня, потираясь, будто танцуя. Губы прихватывают кожу жарко, пробуя на вкус языком и чуть покусывая зубами.
— ...конечно, не знаешь. Это такое же проникновение в тело, такой же интимный процесс. Можно насиловать, быть грубым, а можно быть ласковым. Много параллелей... Я умелый убийца, прелесть, я хочу заняться смертью с тобой и проводить тебя до конца, поймать последний выдох, последний взгляд. Хочу лишить тебя и этой невинности, сделать тебе хорошо. Хочу, чтобы это был я... С первой капли крови. Помнишь, та, твоя первая кровь на простынях? Уже после неё ты должна была принадлежать мне.
Страстный шепот звучит как признание в любви. Губы воздушно порхают по моей коже, легко касаясь шеи, век, щек, волос... Я уже еле отворачиваюсь, теряя силы.
«Хочу заняться смертью с тобой...»
Самое изощренное признание, которое только можно вообразить, кусочками льда вонзается мне в сердце, заставляя истекать притягательно-жутким желанием согласиться... И соединиться с ним навсегда в единственной возможности из всех невозможных. Дать ему то, что хочет он. Получить то, что он готов дать, и не упустить ни кусочка из жизни и грядущей смерти. Слышать только наши колокольчики в звоне всего кривого и неправильного...
Все неправильно...
Рука, жмущая на губы, соскальзывает.
— Уже не кричишь? Очень разумно...
Он наклоняется надо мной. Глаза лихорадочно блестят, источая открыто искрящее напряжение. Острый коготь проводит по моей шее, груди, останавливается на животе. Задержав дыхание, я распахиваю глаза и сразу зажмуриваюсь. В следующий миг моих губ касаются его губы — знакомо и незнакомо одновременно.
— Не надо страданий, — шепот страшен пронизывающей нежностью. — Не надо криков. Тогда я дам удовольствие. Ты останешься в саду, и все станет по-прежнему, как до тебя. Когда ты закроешь глаза и перестанешь дышать, больше не будет больно. Я срежу всю боль, отделю ее от тебя и сам перестану терзаться. Нам всем будет хорошо, понимаешь?
Камень еле слышно скрежечет — это Не-Ингренс проводит по нему раскрытыми когтями. Я сжимаюсь. Не знаю, сколько у меня времени.
— Ингренс, я люблю тебя... — шепчу.
Это маленькие слова, очень тихие. Они не грохочут как гром, не поражают как молния, и в шорохах губ, они не значат что-то больше трех слов...
Не-Ингренс приподнимается. Он возвышается надо мной как белая статуя. Моя надгробная статуя.
— О, Кларисса... — с легкой досадой произносит он, с отвращением кривя губы. — Ты даже сейчас говоришь о любви? Это так неразумно... Любви нет.
— Для тебя может и нет... — шепчу я. — Для меня — есть. И Ренс умеет любить...
— Самообман, прелесть, — Не-Ингренс насмешливо качает головой. — Брат солидарен с моим мнением по вопросу любви. Хватит слов. Закрой глаза, — его голос изменяется, вмиг похолодев. — Он не хочет, чтобы ты видела.
«Ингренс, Ингренс, Ингренс...»
— Покажи мне его... — не закрываю глаза, глядя в застывшее серебро. — Немного. Я хочу попрощаться.
Он смотрит на меня свысока, и с усмешкой качает головой. Там, на дне его глаз, где-то далеко блестит Ингренс.
Надеюсь, он слышит.
— Ренс... Я люблю тебя, — повторяю. — Все равно очень люблю.
Закрываю глаза. Я слышу, как острые когти тихо рассекают звенящий воздух, когда Не-Ингренс примеривается. Мгновения тянутся долго.
— Вдохни поглубже, прелесть... — шепчет его голос.
Я набираю воздуха в грудь.
А потом это происходит.
Алмазные когти дракона входят в мягкие ткани легко, как пальцы погружаются в воду. Я не чувствую боли, не чувствую страха, чувствую только облегчение и удивляюсь этому. Еще жду. Боль не наступает и через несколько секунд. Затем я слышу тихий стон. Открываю глаза и только тогда вскрикиваю.
По длинным пальцам белого Дракона струится собственная кровь. Он вонзил коготь себе в левый глаз, проткнул его глубоко насквозь.
В следующую минуту, пошатнувшись, Ингренс падает у алтаря на колено. Я вскакиваю.
Его губы трогает улыбка — та, невидимая никому, кроме меня.
— А па... па пра...в, — последнее, что он шепчет, заваливаясь на бок. Серебряный голос превращается в сиплый. Больше он ничего не говорит. Падаю на колени рядом.
— Ингренс... Нет! Пожалуйста, не умирай... Ингренс!
Глава 34. Я мало помню
Ингренс
Я мало помню о родителях. В памяти остались всего две детали: смерть матери и единственный разговор с отцом. Он говорил, что полюбил мою мать с первого взгляда. Ощущение он сравнил со стрелой, которая влетела в сердце и пробила его насквозь. Я запомнил отцовские слова: «У нас это родовое, ты тоже встретишь свою единственную». Это все, что осталось. Остальные воспоминания о родителях — лишь разбитые осколки, несвязные клочки, которые уже никогда не сложатся в цельную картину.
Совсем как я.
После смерти матери что-то во мне сломалось, расщепилось и в моей голове поселился сосед — он назвал себя братом. Поначалу брат хорошо поддержал меня. Я был еще ребенком, шла война... Нам удалось выжить только благодаря его фантастической циничности, смешанной с полным отсутствием границ. Когда я окреп и наступил мир, ситуация изменилась: мы начали конфликтовать, ежеминутно выхватывали друг у друга управление телом. Нас и так боялись, а теперь стали считать психами, сумасшедшими. Было много периодов... Но выбора не было, нам пришлось договориться, чтобы выжить. Тогда мы придумали и приняли правила.
Брат признал, что под его управлением наша жизнь будет насыщенной, но недолгой. Поэтому он отдал мне ведущую роль, а сам развлекается только в саду, только с осужденными. Я обязан отдавать ему любое время по требованию, все показываю, советуюсь, а взамен — веду. Кровавые свершения брата мне приходится брать на себя. Такова цена.
Мы хранили этот баланс почти два столетия.
Никогда не воспринимал слова отца всерьез. Брат в отношении чувств тем более циничен. Мы ладили далеко не во всем, но в нашей общей скептичности относительно «любви» вполне сходились. Я всегда предпочитал разум. Женщин я желал, но так, чтобы пробило стрелой... Это всегда было и оставалось для меня чушью, тем более с учетом моих личных особенностей. Любви не существует — есть только поэтичное название естественной тяги, определение химических процессов, созданных для размножения и воспитания потомства, которые включают в себя бессознательные рациональные мотивы. Выживание и размножение — вот и все реальные истоки «любви».
Я много раз напоминал себе об этом с тех пор как в первый раз увидел Клариссу. Тот момент я хорошо запомнил. Слишком хорошо.
До сих пор не понимаю, что произошло. Меня пригвоздило к месту, будто в ступни махом вбили стальные пруты. Все два часа, что я провел у нее в комнате, я не мог пошевелиться, меня вмуровало в пол рядом с ней. Тогда я ощутил это... Нет, не стрелу. У меня в груди росли и распускались розы. Нежные лепестки щекотали ребра. Острые шипы вонзались в мясо. Некоторое время я не мог дышать, потому что там, в легких, поселилось что-то другое, чуждое мне. Не могу сказать, что мне это понравилось. Нет, не понравилось, брату тем более. Нам пришлось серьезно поменять планы.
До Клариссы я был уверен, что не способен на чувства, никогда даже не помышлял о спутнице, детях... Но теперь не могу не думать. Я ведь проснулся в тот же день, когда она родилась. Знаю, не должен был проснуться, но открыл глаза, ожил и выполз из пещеры в тот самый день, когда она появилась. Когда узнал, вспомнил сказанное отцом и уже не смог выкинуть мысль о «единственной». Брата это раздражает. Он утверждает, что дата — лишь совпадение, избранность — романтические бредни для неразумных. Может он прав. Может я просто пожелал Клариссу сильнее обычного. Я старался не обманывать ее, не причинять боли, держал брата на расстоянии, как мог не подпускал его к ней, усыплял и обманывал, как умею. Признаю, что первым нарушил договор. Осознаю, что не может быть будущего с таким как я. Знаю...
Знаю! Выдрал бы его из своей головы, если бы знал как!!!
...
Я не хочу, чтобы Ри видела во мне — его.
Не хочу, чтобы она видела чудовище.
Глава 35. На закате
Брат в точности похож на меня и одновременно в точности не похож — он мое зеркальное отражение. Если у этого ублюдка есть сердце, его надо искать справа. Мы стоим друг напротив друга.
— Решил сразиться за нее? — брат поигрывает пальцами. — Со мной? Сам с собой?
Он не скрывает ехидной улыбки. Отзеркаливаю ее, прекрасно осознавая, что он — это тоже я. Я бился с ним бесчисленное множество раз — все безрезультатно. Наши силы бесконечны в воображении, повторять схватки нет смысла. Поэтому я отрицательно качаю головой.
— Нет. Я слушал тебя и...
Он перебивает.
— Понравилось?
Криво улыбаюсь, вспоминая оду смерти. Никогда и ни с кем брат не был настолько говорлив. Ему действительно нравится моя Ри.
— Безумно. Настолько, что я захотел сделать тебе подарок.
Проявляю вокруг нас родительский сад. Теперь над головой шумят кроны деревьев, ноги утопают в мягкой траве, а теплый ветер шевелит волосы, донося до носа сладкий запах роз. Мама занимается цветами и не видит, как на нее наступает темная мужская фигура. Всё как было. Брат без интереса оглядывается и поднимает брови.
— Это и есть дар? Травматическое воспоминание из детства? — издав едкий смешок, он картинно схватывается за бок и несколько секунд притворно корчится от боли.
— О-о-о-о, спаси-и-ибо, братец. Как приятно!
Позер.
— Это у меня — травматическое воспоминание, а у тебя — день рождения, — спокойно смотрю вперед. — Ты же родился в этот момент.