Глава двенадцатая2001 год, июнь
Надоевшая до оскомины «звездочка» продолжала торчать перед Виолеттой, тараща свои до тошноты наивные глаза.
— Да как же, Виолетта, мне же Юра сказал, что вы должны со мной позаниматься! У меня чего-то в голосе не хватает…
«Тебе как раз голоса и не хватает, — подмывало ответить Виолетту. — А так все на месте… Грудь, попка, ножки… Курица ты моя дорогая. Окорочок поджаренный…»
— Раз он находит, что кто-то должен тебе помочь, пусть сам и занимается… — мило улыбнулась она. — Я лично считаю, что ничем не могу тебе помочь… Абсолютно.
Девушка расценила ее слова по-своему. В глазах сверкнуло торжество — ну, как же, она ведь так гениальна, что сама Журавлева признает, что помогать ей не стоит!
— Спасибо… — Она вскочила.
Правда, потом задержалась, обернувшись на Виолетту с некоторым сомнением во взгляде.
— Но Юра сказал мне, что без ваших уроков из меня не получится звезды…
— Юра — идиот, — проворчала Виолетта. — Только из таких, как ты, и получаются звезды… Иди и сверкай…
— Спасибо вам за добрые слова!
Девица явно не спешила уходить — мялась в дверях.
— Послушай, — сказала Виолетта. — Ко мне пришел мой очень давний друг. Я хочу поговорить с ним. Как ты думаешь, воспитанные девочки ведут себя так, как ты?
Девица покраснела, — Леня так и не понял, от стыда ли или от злости. Скорее всего от второго…
— Достал меня этот беспредельный кретинизм, — сообщила Виолетта, когда дверь за ней закрылась.
Она сидела в огромном кресле, вытянув ноги, и курила. Леня играл с маленькой Аськой. Отчаянно мечтавший о ребенке, Леня уже давно смирился, что своих детей им с Любкой не видать, вот и не упускал шанса поиграть с Виолеттиной дочкой.
— Ты ее балуешь, — сурово заметила Виолетта.
— Это кретинизм? — обернулся он.
— Нет, хотя тоже в своем роде… Кретинизм — это мои песни. Это я сама в предлагаемых мне обстоятельствах… Это куча напомаженных дурочек и старая корова в центре этой попсовой вселенной.
— У тебя-то рейтинг выше, чем у них всех, вместе взятых…
— Твой рейтинг тоже полный кретинизм, — парировала Виолетта.
— Но ты звезда…
— Я не ощущаю себя звездой, — усмехнулась Виолетта. — Я себя дурой ощущаю.
— Ветка, тебе просто надо отдохнуть. Надо взять Аську, и мы все вместе махнем в Калифорнию. Хочешь?
— Прямо в отель, — хмыкнула Виолетта. — «Отель „Калифорния“»… Не могу, дорогой ты мой. У меня обязаловка перед этой мафиозной группировкой, именующей себя «Мираклем». И ты это знаешь не хуже меня.
Пока я не сдохну на какой-нибудь сценической площадке в Мухосранске, они не дадут мне отдохнуть… Отдыхает главный лидер.
— Ты стала вульгарной, — не выдержал Леня. — Все время ругаешься. При ребенке.
— Я такой была всю жизнь, просто ты этого не приметил… А ребенок и не такое слышит. Увы.
— Ветка, я сам обо всем договорюсь. Хочешь? Тебе надо отдохнуть…
— Мне надо умереть, — сказала Виолетта. — Тогда грянет посмертная слава. Но от меня уже ничего не потребуют. Будут зарабатывать на некрофилии. Как ты думаешь, хорошая мысля пришла в мою башку?
Он ничего не ответил. Виолетта и в самом деле выглядела бесконечно усталой. Он подозревал, что Фрайман ей просто мстит таким вот образом — за то, что Виолетта ушла от него, забрав дочь. Он просто с ним поговорит. Нельзя же личное путать с делами… Что Фрайман будет делать, если его «призовая лошадка» падет прямо во время забега?
Аська тихо лепетала что-то на своем личном языке, понятном только ей одной. Виолетта молчала, задумчиво наблюдая за дочкой.
— Знаешь, кого я сегодня встретила? — нарушила она тишину.
— Нет.
— Алену.
Он не сразу понял, про кого она говорит.
— Подруга моя, — пояснила Виолетта со странной усмешкой!. — Детская… Та самая, из-за которой мы тогда влипли. Помнишь?
Он вспомнил эту грязную историю.
— Как прошла встреча? Ты исполнила свое заветное желание? Дала ей оплеуху?
— Нет, — рассмеялась Виолетта. — Я, Ленечка, стала очень жалостливая. Жисть обломала… Или просто появились более серьезные враги. Но она задала мне один любопытный вопросец.
Она помолчала.
— Какой? — спросил Леня, чтобы заставить ее снова говорить.
— Кто убил этого урода Дыню? — тихо сказала Виолетта. — А я и сама не знаю. Представляешь?
— Тебе это важно?
Она немного подумала.
— Эта история… — сказала она затем, — ты даже не представляешь, как она сломала наши жизни… Нам всем захотелось срочно уехать. Бросить наш город. Забыть все, начиная с этой истории, с самих себя и собственного детства… Мы бежали. Но я до сих пор хочу вернуться, понимаешь? Я до сих пор не могу привыкнуть к Москве, хотя это очень славный город. Но там мой город. Там моя река. Там осталась я. А здесь только моя внешняя оболочка. Мне даже кажется, что облако, на котором, по Аськиным словам, жил Бог, осталось там, в Саратове. Как ты думаешь, Леня, может быть, нам уже можно туда вернуться?
Она смотрела на него, и в ее глазах он увидел отчаяние и надежду, что вернуться можно. Эта надежда была слабой, и все-таки она освещала Виолеттины глаза изнутри мягким и теплым светом.
— Давай попытаемся, — сказал он не очень-то уверенно. — Попытка не пытка…
И оба замолчали, прекрасно понимая, что иногда попытка все-таки оборачивается пыткой. Увы…
Тщетно было пытаться успокоиться… Воспоминания уже нахлынули на Алену, и справиться с этим она не могла.
Никто не узнал бы сейчас в заплаканной женщине светскую львицу, известную тусовщицу с надменностью во взгляде. Ее любимые брюлики валялись на столе, точно обычная дешевая бижутерия.
А сама владелица этого свидетельства высокого материального статуса сидела, поджав ноги, курила, и по ее щекам ползли слезы. Куда, скажите, убежать от воспоминаний? Или, может быть, кто-то подскажет место, где человек сможет спрятаться от самого себя?
— Я хочу вернуться, — прошептала Алена. — Я хочу увидеть снова Аську. Митю. Клауса. Виолетту эту чертову… Я хочу… домой. Я хочу домой. Я…
Она захлебнулась от слез и практически невыполнимого желания снова стать юной, оказаться в том, теперь далеком, городе, который стал вдруг недостижимее какого-нибудь Нью-Йорка, и Алена сжалась от не выплаканного до сей поры горя.
Неужели она никогда не сможет туда вернуться?
— Я хочу найти Аську. Я хочу найти Митю… Я хочу найти снова саму себя!
Она вдруг поняла, что просто надо решиться. Надо набраться мужества.
— Не так уж это и невыполнимо, — пробормотала она. — Все просто. Покупаешь билет. Садишься в поезд. Едешь всего одну ночь — и ты снова дома…
Она вскочила, чтобы успеть до того момента, пока проклятый здравый смысл не напомнил ей о том, что возвращаться не всегда полезно и хорошо и что именно в этом городе, куда она сейчас так стремится, ей довелось пережить самые страшные мгновения в своей жизни.
Она подумает об этом потом, пообещала она себе, как Скарлетт. Потом. Когда поздно уже будет что-то изменить…
Когда она уже не сможет пойти на попятную…
— Очень хорошо, — кивнула Ася, глядя в расстроенное и чумазое личико юной барышни. Чем-то Ксюня напоминала ей Виолетту в детстве.
— Я не буду больше, — заверила маленькая проказница.
— Я тебе верю. Ты же не можешь соврать.
Девочка вскинула удивленные глаза. Почему это?
— Вы мне так верите? — прошептала она.
— Понимаешь, Ксюня, — сказала Ася, — ты же не глупенькая девочка. Бог нас всегда слышит. И ангел-хранитель тоже… И уж наверное, тебе совсем не хочется, чтобы ангел от тебя ушел. А бесы приблизились, потому что им приятна ложь, а ангелу — нет… Зная об этом, ни один нормальный человек врать не станет. И бить по голове своего друга или недруга тоже. Он сразу вспомнит, кому доставляет этим радость, и тут же возьмет себя в руки. А ты ведь нормальный человек…
Ксюня нахмурилась и некоторое время стояла молча, борясь с собой.
— А если я все-таки его ударила? — прошептала она. — Мой ангел уже никогда не вернется?
Ася была готова рассмеяться. Но — нельзя. Над своими юными питомцами Ася никогда не смеялась.
Она просто обняла девочку, прижала к себе и тихо прошептала:
— Отчего же он не вернется? Разве он тебе не друг? А друзья умеют все прощать. Если ты в самом деле раскаиваешься в содеянном и больше такого не сделаешь, он непременно к тебе вернется. Я думаю, что он уже вернулся. Только больше не прогоняй его от себя, ладно? Очень ведь плохо… когда твои друзья отдаляются от тебя. Или — еще хуже, когда ты сам от них отдалился.
Ксюня успокоилась теперь совершенно, в глазах появился озорной огонек.
Ася посмотрела ей вслед и снова подумала, какая у нее тяжелая работа — ведь дети, которых ей доверили, несут на своих хрупких плечах ужасное прошлое. Сироты. Бывшие попрошайки, которых посылали на промысел, а потом отбирали все и били… Жертвы педофилов.
Да, Асе было трудно. Но если бы она сама не пережила грязь и унижение, разве она смогла бы сейчас так хорошо понимать этих детей с искалеченными судьбами?
Она оказалась здесь волею судьбы, волей Бога. Все происшедшее с ней тогда, много лет назад, теперь Аська воспринимала со спокойным смирением — иначе можно было сойти с ума, покончить с собой… Разве не этого от нее и добивались?
Она и сейчас помнила, как ей было больно, когда врачи сказали, что своих детей у нее никогда не будет. Ах, как ей тогда хотелось растерзать виновников, как же ей хотелось уничтожить их и смотреть, как они корчатся в крови за то, что сделали с ее хрупкой жизнью!
Она помнила их свидание с Дыней — последнее, самое последнее… Его усмешку, как будто только он один имел право жить, а остальные, включая саму Аську, были обязаны стать жертвами его похоти…
Зачем она тогда согласилась пойти с ними? Чтобы вернуться? Но ведь так и не получилось — вернуться к самой себе. Его смерть была ужасной — и Аська до сих пор испытывала к нему жалость. Может быть, он мог стать другим.
Отец Алексей запретил ей возвращаться к тому дню, но разве возможно это? Аська всегда туда возвращалась, снова и снова переживая случившееся с ней так остро, как если бы это было вчера.
Вот и теперь эти воспоминания коснулись ее, острой болью отозвались в сердце.
«У меня никогда не будет своих детей».
Эти слова тогда стучали молотом по ее мозгу — разгоряченному, как наковальня. Она теперь не может остаться с Митей. Она вообще должна исчезнуть. Она ведь не позволит себе испортить кому-то жизнь так же, как испортили жизнь ей…
Она чувствовала тогда, как становится мрачной и злой, и тогда случилось чудо. Аська не хотела быть такой. Она бы смирилась со всем, только не с этим… «Я стала монстром, — сказала она себе одним солнечным утром. — Я причиняю боль самым дорогим людям, как будто именно они виноваты в происшедшем со мной. Но ведь виновата прежде всего я сама…»
Она вдруг почти ясно увидела, что стоит на краю пропасти. Вокруг нее отвратительные серые тени. Теней этих много, и все они чем-то похожи на Горца и на Дыню, такие же безликие твари, исполненные зла. Аська вдруг ощутила страх, что они утащат ее в эту пропасть, и тогда ей будет не выбраться, никогда уже не выбраться… Она ведь не сможет увидеть свое облако, и вообще ее, Аськи, тогда не будет, она станет серой тенью с отвратительным запахом ненависти.
— Господи, — прошептала она. — Господи, помилуй мя, грешную…
Она говорила эту молитву долго, повторяя, как индийскую мантру, пока не сорвалась на отчаянный крик:
— Господи, да помоги же мне! Ты видишь, я на самом краю пропасти! Никто, кроме Тебя, не сможет мне помочь! Они столкнут меня!
И настала тишина. Аська навсегда запомнила то ощущение свободы и легкости, которое появилось почти мгновенно. Именно с того дня Аська и начала молиться. Каждый день. И все больше и больше уходила к Богу.
Однажды она пришла в этот приют — хотела усыновить девочку, да вышло так, что усыновила она сразу много девочек… Не смогла выбрать одну. Аське это показалось нечестным, все они нуждались в ее, Аськиной, любви. И сами дарили ей свою любовь, делая Аську счастливой.
Счастливой. Аська вернулась из своего прошлого. И улыбнулась.
Да, она счастлива…
И все-таки, оставшись сейчас одна, она снова испытала грусть.
Иногда ей так хотелось снова увидеть Митю!
Знать бы только, где его можно найти…
Впрочем, как говорил ей не раз батюшка, если Господу будет угодно, они непременно встретятся.
И иногда Ася садилась у окна и смотрела на небо, и если там появлялось большое облако, она замирала сначала по-детски, а потом шептала заветные слова просьбы.
Чтобы Ему это стало угодно. Хотя бы на несколько мгновений…
— «И если боль твоя стихает, значит, будет новая беда», — подпела Виолетта Никольскому и грустно усмехнулась.
Если бы она тогда слушала Леню и не слушала Фраймана! Сейчас Виолетте не было бы так противно. Она ведь так и осталась чужой в этой попсовой тусовке. Она никогда не станет там своей!
Но девять лет назад ей отчаянно были нужны деньги.
Вот она и стала Виолеттой, просто Виолеттой, отказавшись от фамилии. Даже внешность отныне принадлежала не ей — над ее имиджем трудились стилисты, визажисты и прочие граждане, приведшие в конце концов ее облик в норму. Именно — в норму. Теперь Виолетта удовлетворяла публику, и поначалу это ей даже нравилось. Пока она не поняла, что ее «необщее» обличье — пусть при бледненьком лице, с россыпью веснушек на носу — было именно ее, а теперь оно стало общим — красивая безликая мордашка… Одна из многих. Каждая девушка, если постарается, может сделать себе точь-в-точь такую же. И песни, которые Виолетта пела, были «любовь-морковь», и поначалу она хранила учтивость в отношениях с «королевой-коровой», потому что от этой стареющей накрашенной куклы зависело ее будущее.
«Противно, — сказала она себе. — И деньги-то эти чертовы нужны, как и прежде… Поскольку это тоже своего рода наркотик. Привыкаешь тратить больше, чем тебе надо. И их надо еще больше, еще и еще…»
Аська «намбер ту» уже угомонилась, и Виолетта немного посидела около спящей дочки, глядя на ее точеный носик, темно-каштановые кудри, разметавшиеся по подушке. Нежность затопила ее сердце.
«В конце концов, радость моя, — прошептала она одними губами, — ты самое главное, что у меня есть… остальное такая фигня, что я, пожалуй, перестану об этом не только говорить, но и думать. Куча народа в нашей стране делает совсем не то, чего хочет… Почему это Виолетта Журавлева решила, что она станет исключением?»
«Но ведь Аська-то делает именно то, что хочет, — вдруг вспомнила она. — И это еще к тому же так нужно!»
Она и теперь восхищалась своей подружкой — как много лет назад. Смогла бы она тогда выстоять и не сломаться?
Она задумалась, ушла в собственные мысли, не замечая даже, что ее сигарета давно догорела и седой пепел опадает на пол, как перхоть с волос.
И тут зазвонил телефон.
Виолетта встрепенулась, возвращаясь на грешную землю, опять оставляя без ответа вопрос о том, а сумела ли бы она выстоять. «Я даже не могу позволить себе решить что-то», — посетовала она, поднимая трубку.
Наверняка это звонит Фрайман. Какой-нибудь срочный концерт, мать его… Он-то получает за эти концерты куда больше, чем она. Пусть сам и поет свои идиотские песенки…
— Ветка, — услышала она в трубке знакомый голос, — я тут знаешь что придумала?
Она так удивилась, что даже не нашла в себе силы послать Алену к чертовой бабушке. Уж больно странно звучал сейчас ее обычно надменный голос.
— Что? — спросила Виолетта, пытаясь понять, почему она перестала испытывать к Алене ненависть.
— Давай поедем в Саратов, — сказала Алена. — Пожалуйста, Ветка! Давай поедем туда… вместе. Вдвоем, а?
Виолетта вдруг поняла, что для Алены это очень важно — туда поехать. Именно с ней. И почему-то в ее сердце впервые за долгие годы вспыхнула жалость и понимание. Она словно увидела эту новую Алену. Такую беззащитную. Виноватую. Одинокую. И сказала:
— Поехали.
День подходил к концу. Обычный Аськин день, неотличимый от череды предыдущих. Все эти дни были заполнены сопливыми носами, разрешением ужасных детских конфликтов — Аська невольно улыбнулась, вспомнив, каковы нередко бывают причины маленьких трагедий. И хорошо, что теперь так… Она так устала, что была готова заснуть прямо на ходу.
Приют располагался в живописном местечке рядом с Волгой, окруженный со всех сторон липами и дубами. Маленький оазис доброты, подумала она, глядя на шпиль небольшой церкви. Иногда Аське начинало казаться, что она попала именно на то самое, свое, облако. Когда она только что тут появилась, она и сама долго купалась в океане любви и понимания, лечилась добротой и теперь переносила эти чувства на своих питомцев.
Она вошла в свою маленькую комнату, похожую на келью, и упала на кровать.
«Я страшно устала сегодня», — подумала Аська, прежде чем дремота увлекла ее в свой теплый водоворот. Так сладко…
Она снова слышала стук: это ее руки прибивали к креслу, чтобы она не могла убежать. Попыталась зажмуриться, уже зная, что она увидит сейчас, но лицо обидчика было очень близко, она даже чувствовала запах его дыхания — смесь плохого портвейна и такой же мерзкой жевательной резинки.
Она открыла глаза — это только сон, это бесовское искушение, вспомнила она слова матушки Анны. «Асенька, ты должна помнить про молитву даже во сне…»
— Да воскреснет Бог, — прошептали ее губы, — да расточатся враги Его…
И тут же проснулась, оставляя беса в темноте сна, но все еще ощущая его недавнее присутствие в комнате.
Ощущение это было таким явным, что Аська не удержалась и вскрикнула, тут же отругав себя — нельзя, чтобы ее услышали дети. Сегодня она совершенно одна с ними. Она обязана держать себя в руках.
Задыхаясь, Аська упала на подушки, пытаясь успокоить бешеный ритм сердца. Прошли годы с тех пор, как ее перестали терзать эти ужасные сны. Почти десять лет прошло с тех пор, как она очнулась возле Виолеттиных дверей. Она помнила только, что ее выбросили на улицу — как ненужную вещь, как игрушку… Ей часто в снах являлись их тени — и прохожие, брезгливо обходившие ее стороной, как будто она уже и в их глазах перестала быть человеком.
Отец Алексей запретил ей вспоминать. Она гнала прочь все воспоминания, и иногда ей это удавалось — стать прежней.
Почему же сейчас они вернулись?
Стук… Этот ужасный стук все еще не умолкает. Аська слышит его и сейчас, но ведь она уже проснулась.
«Это бесы, — напомнила она себе. — Они прогоняются молитвой…»
Но стук не прекращался. Что же…
Она вдруг поняла, что стучат в дверь, и засмеялась.
Правда, ей было совсем не смешно, и поэтому получилось глупо и неубедительно.
Это просто какой-то бомж ломится в ночлежку, напомнила она себе. Надо его впустить… Сегодня же все ушли на ночную службу. Она одна — даже сторож, судя по всему, спит…
Она встала, открыла дверь, и тут же открылась дверь в спальню девочек. На пороге стояла лохматая и мрачная Ксюня.
— Кого это ночью приперло? — поинтересовалась она.
— Ксюня! — взмолилась Аська. — Сколько раз тебе надо повторять, что некоторые слова нельзя говорить, потому что они некрасивые?
— Зато меткие, — отрезала Ксюня. — Если это так важно, я могу исправиться. Приволокло…
Аська не удержала улыбки.
— Ложись. Я разберусь.
Ксюня окинула ее хрупкую фигурку с легким сомнением.
— Я постою за спиной, — сообщила она голосом, не терпящим возражений. — И вообще — где этот старый хрен дядя Петя? Он же сторож, черт его забери…
— Ксюня! — в ужасе закричала Аська. — Завтра я с тобой поговорю…
Она спустилась вниз по лесенке, давно нуждающейся в ремонте. При каждом ее шаге ступеньки издавали пронзительный визг. Открыла дверь. И — замерла…
Это лицо она никогда не могла забыть, как ни старалась. Даже сейчас в этом полупьяном старике в грязной одежде она его узнала.
С ее губ чуть не сорвалось — Горец, но она сдержалась.
Он-то ее не узнал.
— Говорят, тут добрые самаритяне, — прогундосил Горец, растягивая губы в беззубой улыбке. От него так разило, что хотелось зажать нос.
— Предположим, — кивнула Аська, все еще пытаясь справиться с волнением и страхом.
— Мне переночевать бы, сестрица, — сказал Горец. — И… хавчика какого дармового. Поверишь ли, двое суток ничего не жрамши…
Да что с ней произошло? Такой вопрос задавала себе Виолетта в который раз, удивляясь самой себе. Мало того что не послала эту Алену к черту с ее идеей отправиться в родные пенаты вдвоем, как задушевные подруги, так ведь еще и позвала ее к себе. А та не долго думая приехала и теперь сидит напротив, дует вино, и они — что уж совсем непонятно! — разговаривают по душам!
— Я знаю, ты думаешь, что я сука, — говорила Алена. — И вправду я сука. Мне тогда нельзя было уезжать! А я бросила Аську и наслаждалась этой гребаной Венецией.
Она ударила кулаком по столу так, что даже стаканы звякнули.
— Я себя ненавижу, Ветка. Все эти годы я живу только одним чувством — ненавистью к самой себе.
— Так и расплавиться недолго, — хмыкнула Виолетта. — А кому она на фиг нужна, твоя ненависть?
— Мне. Аське. Мите. Всем.
— Лично я из этого списка самоустраняюсь, — заметила Виолетта. — Мне все равно, как ты к себе относишься… Кроме того, от ненависти до любви один шаг… Это вообще стороны одной медали. Так что лучше себя любить. Не обожать, а просто относиться к себе нормально. Вот я, Алена, дура, конечно, идиотка, мозги набекрень, но уж такая я получилась у мамы с папой однажды ночью…
Чего же теперь себя изводить? Каждый, знаешь ли, не доволен тем, что из него получилось. Брюнеткам хочется уродиться блондинками, и наоборот… Это, Алена, боль всего человечества, так что ты оригинальностью и тут не отличилась.
— А ты ведь тогда считала, что я все сделала нарочно…
— Я бы хотела тебе возразить, но это будет ложью… Да, тогда я так считала. Что ты нарочно заманила Аську в эту ловушку. Из-за Мити.
— Митя…
Она вдруг улыбнулась.
— Где он сейчас? Ты знаешь о нем что-нибудь?
— Нет, — покачала головой Виолетта. — Иногда мне даже приходит в голову: а может быть, он нам всем только приснился? Был ли, собственно, мальчик? Или — Митькой звали?
И они неожиданно рассмеялись, глядя друг на друга, и так безудержно и звонко, точно годы ушли, растаяли, и снова Виолетта подумала с удивлением: «А куда же, собственно, подевалась моя так старательно пестуемая ненависть? Испарилась…»
И она даже испытывала сейчас к Алене нежность и жалость. Ведь столько лет прожить с таким адом в душе? Господи Боже мой…
«Я найду тебя сама. Правда, Митя! Когда я пойму, что все кончилось, я тебя найду. Но прошу тебя, сейчас уйди! И не пытайся со мной связаться… Помни, я сама приду».
Сколько лет назад были сказаны эти слова?
Митя уже почти перестал ее ждать. Скорее всего она уже забыла о его существовании… Он выполнил свое обещание — никогда не пытался ее найти.
Только ждал. Ведь это ее решение…
Стружки летели на пол. Когда он следил за их полетом, непременно вспоминал Билла. Тот умер в прошлом году, оставив Мите наследство. Оказывается, он всю жизнь копил деньги. Для Мити. Странный америкос, никогда не имевший детей. Мечтавший о мальчике. Усыновивший мысленно русского пацана…
Митя продолжал теперь его дело — о да, он стал настоящим художником, и лучше его плотника было не найти. Как Билл был лучшим, так теперь Митя был лучшим. Но все эти долгие годы старался не вспоминать ту песенку, которая связывала его с Аськой.
«Если бы я был плотником…»
Теперь он мог сделать корабль. Он мог увезти ее к золоту на голубом… Но где-то в глубине души Митя уже не верил, что она этого хочет. Мало ли что могло произойти за эти годы! Она вышла замуж. Уехала. Мало ли что…
А Митя живет до сих пор надеждой, что он и в самом деле сделает ей корабль. Глупо ведь, особенно если ей этот корабль не нужен!
Однажды он попытался сам найти ее — и не смог. Точно Аськи вообще больше не было в природе…
В Саратове не осталось тогда никого, кто мог бы пролить свет на эту тайну.
Ее мать уехала. Виолетту иногда показывали по телевизору — другую Виолетту. Эта, новая, вряд ли поддерживала с Аськой отношения. Митя не мог понять, как она смогла стать такой кричаще-вульгарной… Даже голос стал другим — очаровательная хрипотца стала надсадным хрипом. Люди меняются. Виолетта теперь была звездой. Звезды недоступны…
Он однажды рискнул подойти к ней, вернее, попытался, но толстомордые секьюрити не подпустили его, так и не поверив, что он ее знает с юности.
Алена…
Он и теперь содрогнулся, вспомнив о ней. Это она все устроила. Он не может смотреть в глаза змеи…
«Где же ты, Аська?» — снова спрашивал он небо, теперь казавшееся пустым. Правда, иногда на нем появлялось огромное облако — прямо посередине, но раз в этом мире не было Аськи, значит, и облако это было пустым.
Чтобы дойти до ночлежного дома, надо было идти внутрь двора по темному саду. Аську невольно пробрала дрожь от этой перспективы.
Она посмотрела на него снова. Да, теперь это зрелище было жалким — глаза слезящиеся, как у древнего старика… «А ведь он старше меня всего лет на десять, — подумала она с удивлением. — Значит, жизнь сломала его куда круче, чем нас всех, вместе взятых». Впрочем, разве они не могли бы сейчас растить с Митей собственных детей? Разве не были бы они счастливы? Она снова вспыхнула — на сей раз от ненависти. Нет, она его не боится! Это он должен бояться ее!
Словно почувствовав ее мысли, спрятанные глубоко, как казалось Аське, Ксюня взяла ее за руку.
— Пойдемте, Анастасия Игоревна, — сказала она. — Я с вами пройдусь… Что-то воздухом подышать захотелось.
При этом глаза ее полыхнули такой ненавистью к пришельцу, что Аська удивилась и забеспокоилась: неужели девочка, пережившая еще в раннем возрасте почти то же самое, что Аське довелось испытать куда позднее, инстинктивно почуяла в этом старике опасность?
— Нет. Ксюня. — решительно сказала она. — Тебе уже давно пора спать… Я сама отведу этого человека.
Ксюня только усмехнулась — Ася и сама понимала что эта упрямица не отступится ни за что, и только вздохнула.
Впрочем, когда они вышли в сад, она благодарно сжала руку девочки. С ней рядом было спокойнее…
Не так пугали темные деревья, неодобрительно шепчущие: «Зачем ты его сюда ведешь? Он враг… враг… враг…»
И все-таки она справилась с собой снова и даже выдавила из себя улыбку, когда они почти дошли до небольшого дома.
— Вот, — сказала она. — Вам тут непременно помогут.
— Спасибо тебе, сестренка, — просипел он, заходясь кашлем. — Бог вознаградит тебя за доброту…
Она уже вздохнула с облегчением, как вдруг его скрипучий голос за спиной заставил ее снова остановиться, вцепившись в Ксюнину руку.
— Сестренка, мне вот чего-то кажется, что я тебя где-то видал. Вот только где — не припомню… Или только показалось?
— Показалось, — соврала она.
— Что ж… Видать, все ангелы друг на друга похожи, — рассмеялся он своим жутким смехом, переходящим в надрывный кашель. — Ладно, сестренка, еще раз спасибо… Бывай. Может, еще свидимся…
«Не приведи Бог», — подумала Аська, торопливо таща Ксюню к дому.
Только закрыв двери, она отдышалась немного. Хотя знала уже, вряд ли ей удастся сегодня снова заснуть. А еще говорят, что сны не сбываются…
Она долго лежала, уставившись в одну точку на потолке, — вместо сна, как и предполагалось, пришли воспоминания о том, давнем, кошмаре.
«Нет, — запретила себе Ася. — Я не должна об этом думать… Завтра я его уже не увижу. Он уйдет… Переночует — и уйдет… Батюшка не раз сетовал, что бомжи эти как перекати-поле. Редко кто из них тут остается… Выпивки нет. Наркоты тоже. Так что они уходят… И Горец тоже уйдет».
Эти мысли немного успокоили ее — ненадолго, Аська словно заново переживала происходящее.
Как он вообще здесь оказался? Чтобы сюда добраться, надо пять часов ехать на автобусе из города, а потом еще идти пешком от поселка… Словно нарочно приехал, вздохнула она. Как сама Аська…
Она вспомнила, как первый раз приехала сюда. «Там святое место, — объясняла ей подружка. — Добираться сложно, надо сначала до поселка Семеново, а потом пешком — по лесу…»
Аська и поехала, плененная историей о церкви, растущей из-под земли. О месте, которое все почитают не хуже Дивеева или Троице-Сергиевой лавры…
Она приехала ночью. Остановиться ей было совершенно негде — да и зачем? Поселок оказался маленьким, без гостиницы, и никого тут Аська в ту пору не знала… Вот и пошла по темному лесу, удивляясь, что не боится. И в самом деле — лес был спокойнее, чем ночной город. Луна щедро освещала его своим белым светом, и очень скоро Аська вышла к небольшому поселению, огражденному изгородью. Два небольших дома-барака да полуразвалившаяся церковь…
Никаких чудес. Церковь из-под земли не росла, а наоборот — точно уходила туда. Аська от обиды села возле ограды прямо на землю и заплакала. Плакала она ровно столько, сколько ей было надо, чтобы вышли все ее слезы, а потом вытерла глаза, осмотрелась и только теперь заметила высокую темную фигуру неподалеку. Странно, но она нисколько не испугалась.
— Добрый вечер, — сказала она.
— Добрый, — согласился он с ней. — И вы поэтому плачете?
— Нет, — улыбнулась Аська. — Я так ждала чуда, а чуда не было…
— Вам это показалось. Чудо было, только вы его не заметили, — совершенно серьезно сказал ее странный и неожиданный собеседник. Теперь он подошел к ней, и Аська увидела перед собой ровесника — молодого человека с небольшой бородой и длинными волосами, собранными в хвостик на затылке.
— Разве такое возможно?
— Чудеса именно этим качеством и отличаются, — развел он руками. — Мы их не можем иногда заметить, потому что путаем Божии чудеса с дьявольскими… Это у дьявола все в фейерверках, а Бог дарит тихие чудеса, но до такой степени согревающие сердце, что помнится долго… И жизнь меняется у человека…
— А как же церковь, растущая из-под земли?
— Это дальше, — ответил он. — Вы не дошли до того места. Еще пару километров… А тут приют. Можете переночевать — и завтра продолжите путь. Вы ведь устали…
Она кивнула. И в самом деле, только теперь она поняла, как же она устала. И пошла за ним вслед, удивляясь: он же ее ровесник, так откуда, когда он успел почерпнуть столько мудрости и спокойствия?
Так она познакомилась с батюшкой. Отцом Алексеем…
Знала бы она тогда, что спустя год вернется сюда снова, чтобы остаться навсегда. Вернется, чтобы усыновить одного ребенка — и не сможет этого одного выбрать… Поэтому усыновит всех…
Она улыбнулась. Чудо тогда и в самом деле произошло. Незаметное чудо… Рядом с детьми Ася и сама вылечилась. Это ей казалось, что она их спасает, на самом деле они спасали ее. Маленькие и постарше, с болью в глазах и страхом в сердце, они так умели любить и быть благодарными, что поначалу Аська каждую ночь запиралась у себя в комнате и плакала. Она была готова возненавидеть мир — мир жил по непонятным законам взрослых людей, там правила жестокость, и Аське хотелось иногда, чтобы Страшный суд грянул немедленно и Бог от каждого из взрослых потребовал ответа. Ибо одни были виноваты в подлости, а другие — в равнодушии…
Они должны были ответить за все.
И снова ответ пришел через батюшку.
— Да не нам с тобой сроки устанавливать, — сказал он. — И не нам их судить… Они сами несчастны… Их жалеть нужно, не судить, Асенька… Сама ты словно ребенок.
— Почему вы называете их несчастными? — возмутилась Аська. А если и в самом деле — так поделом же! Она уже не помнила о своем унижении, о своей боли — да это вообще померкло перед детскими судьбами, искалеченными, изуродованными!
— Совершаемое зло, — устало ответил отец Алексей, — всегда болезненно в первую очередь для того, кто его совершает. Человек в тот момент этого не чувствует, понимание приходит позже…
Зло похоже на рак — так же незаметно разъедает тебя и так же болезненно становится последней стадии… Ася, когда ты видишь перед собой больного смертельной болезнью, ты ведь его жалеешь?
— Да…
— Так и тут, — развел он руками. — Они больны. Больны злом. А дети эти спасутся, поскольку мы с тобой пришли на эту землю именно с этой целью. Но и больным мы тоже должны помогать… Иногда больше даже чем детям…
Звон колокола оторвал ее от воспоминаний. Хороша же она, возмутилась Ася, право слово! Лежит и мечтает, как маленькая, а девочек пора вести на службу…
Она помнила, как однажды попыталась возразить против обязательного посещения службы детьми, но отец Алексей мягко возразил — они дети, больные душой, душе же нужно лечение… Если б он знал другое, лучшее, он бы им воспользовался. Но отец Алексей привык доверять во всем Богу, чего и Асе советует. Так что раз в неделю девочки должны исповедоваться, причащаться и посещать службу. Это не обязанность. Это именно курс лечения, прописанный малышкам самим Господом.
Очень скоро Ася убедилась, что девочкам нравится в церкви, более того — они воспринимают эти воскресные посещения как маленький праздник. Им нравилось исповедоваться, нравилось прибегать вечером и подпевать хору. Да и церковь, когда там появлялись ее питомицы, освещалась, становилась веселой и радостной.
Ася постучала в двери спальни.
— Пора, — сказала она строго, но тут же добавила: — Пора, мои хорошие…
Она остановилась возле окна, чтобы подождать, пока девочки оденутся.
Отсюда хорошо просматривался сад и аллея, ведущая к церкви. За то время, пока Ася была тут, церковь отстроили на собственные средства — точно так же, как и приют для девочек благоустраивали на пожертвования… Разве они нужны государству взрослых людей? Снова эти горькие мысли… Жаль ли Аське брошенный мир? Она снова призналась себе — нет, не жаль… Но и постриг принимать она не собирается. Она делает свое дело. Помогает отцу Алексею лечить детские души.
— Привет, Ася, — услышала она за спиной. Мимо прошла Лена, здешний врач. — На службу опаздываете, мадемуазель, — обернулась Лена.
Аська уже собиралась ей ответить, но застыла. То, что она увидела за окном, моментально вернуло ее к воспоминаниям о минувшей ночи.
Там, на аллее, стоял Горец. И разговаривал о чем-то с отцом Алексеем.
«У вас никогда не будет детей…»
Никогда.
Аська непроизвольно сжала кулаки. Он стоял там, на дороге. Виновник ее беды. Как ни в чем не бывало… О, как ей хотелось сейчас подбежать к отцу Алексею и рассказать ему все об этом человеке! Пусть это подло, но разве так вот — не подло?
На лбу выступили холодные капельки пота.
— Ася, что с тобой? Тебе плохо?
Участливый Ленин голос за спиной, прикосновение теплой руки… Аська мотнула головой, не оборачиваясь.
«Самое же мерзкое, моя дорогая, что ты просто боишься. Ты боишься снова встретиться с ним. Вечный страх жертвы…
Помнишь, как сказал тебе отец Алексей? Перестань бояться — и ты перестанешь быть потенциальной жертвой…»
Аська не могла сейчас заставить страх уйти.
— Хочешь, я сама отведу девчонок? — предложила Лена.
Аська упрямо мотнула головой. Нет. Он этого не дождется. Она победит страх.
Девочки уже были готовы и стояли на пороге — нарядные и чистенькие. «Милые мои, — подумала Аська, чувствуя, как сжимается от любви ее сердце. — Милые мои маленькие спасительницы…»
— Пошли, раз готовы, — улыбнулась она им.
Они ни в коем случае не должны поймать ее страх. Иначе тоже будут ослаблены…
«Да и кто он, этот Горец? — сказала она себе. — Бомж. Жалкий обрубок человека…»
И начала спускаться по лестнице — впереди своих питомиц.
Глава тринадцатая
«Лучше не возвращаться в родные места, — думала Виолетта. — Никогда… Не будет лишних разочарований…»
Мало того, что они с Аленой остановились в гостинице — как неродные, усмехнулась про себя Виолетта. Никого не найти… Все оказались птицами перелетными. Хорошо, что Аську-младшую с собой все-таки не взяли: что бы она ей сейчас показала? Ее любимый проспект теперь превратился в выставку бутиков. По нему разгуливали степенно дамы и господа, на лицах которых все еще жила неистребимая пошлость и низкопробное высокомерие.
Они даже поехали было в свои пенаты — и с тоской обнаружили, что Третья Дачная теперь стала сплошным «колхозным» рынком.
— Может, лучше не выходить из гостиницы? — спросила ее Алена. — Сидеть и воображать, что ничего не изменилось… Просто вот мы неудачно простудились и не можем выйти из номера…
— Просто надо смириться со всем, — рассудила Виолетта, закуривая новую сигарету. Она была надежно спрятана от любопытных взоров за темными очками и шарфом, покрывавшим ее голову. Еще бы чадру, думала она иногда, ловя на своем лице чересчур пристальные взгляды некоторых прохожих.
— Смириться, — повторила она спустя некоторое время, в течение которого ее рассматривала толстая дама, и Виолетта с трудом удерживала себя от желания немедленно скроить рожу дауна. Или по-детски высунуть язык. — Поскольку ежели мы с тобой стареем, то отчего бы и родному городу не постареть?
— Простите, — прошелестел голос рядом. — Вы не…
— Я не, — отрезала Виолетта, даже не оборачиваясь. — И не была никогда. И не буду. Я вообще ненавижу попсу, к вашему сведению. И эту дуру Виолетту. Просто сходство, за которое я нисколько не благодарна природе…
— Ради Бога, простите… Вы так похожи на мою любимую певицу…
Дама удалялась, изредка оборачиваясь, все еще надеясь, что это все-таки Виолетта.
— Знаешь, Ленка, — задумчиво проговорила Виолетта, выпуская дым и следя за его продвижением к небесам, — если бы мне десять лет назад сказали, что я стану любимицей вот таких «дамочек в цветочек», я бы сразу отправилась назад, на свое рыбное место…
Чертовщина получается. Я-то мнила себя рок-певицей. Взрывающей устои, повергающей в прах… А вместо этого попсовая кретинка с легким и почти незаметным налетом харизматического прононса. Тьфу, пропасть! Даже в парке не погуляешь, так я дорога сердцу среднестатистического обывателя!
— Я так думаю, ты и про меня предположить не могла, — усмехнулась Алена. — Что мы с тобой будем сидеть на лавке в парке, пить пиво и говорить по, душам, как столетние подруги… И ты будешь называть меня Ленкой. Мир изменился…
— Нет, не мир. Это мы стали другими. И я не знаю, радоваться этому или наоборот…
Они глотнули пива, синхронно, задумчиво глядя вдаль. На детской площадке раздавались детские голоса. Точно там были они, двадцатипятилетней давности… Стало даже немного полегче из-за этих детских криков, смеха и щенячьей радости.
— Всегда есть шанс вернуться, — заговорила первой Алена. — Ты можешь петь то, что хочешь. Например, те песенки на стихи Карло Гонсало, которые ты так неплохо пела в юности. Ты никогда не думала об этом?
— Думала, — кивнула Виолетта. — Только потом сразу представляла последствия… Я с этими песенками по миру пойду. И ладно бы я одна отправилась с сумой, так еще и Аську придется прихватить. В этом антураже, который нам был искусственно навязан, правят денежки. Баксики, шмаксики… Чем дальше, тем ощутимее невозможность предъявлять претензии… Мы затянуты в мамоново болото уже по уши. Так что ничего не остается иного, как только развлекать дам из бомонда, давая им иллюзию, что у них присутствует интеллект.
Прости, не хотела тебя обидеть…
— Да ладно! — рассмеялась Алена. — Если быть честной, мне самой порядком надоело в этом бомонде… Ничего интересного. Даже выпендриваться перед ними уже прискучило… Раньше я их хотя бы шокировала, а теперь… В нашем бомонде столько голубо-розовых, что мои выходки просто детские шалости. Может, удалимся в пустынь?
— Нас не возьмут с тобой в пустынь, — сказала Виолетта. — Слишком уж люди мы с тобой, Ленка, публичные. Аську вот запросто, потому что у нее душа была чистая… А нас и близко не пустят. Мы отравленные…
— Ладно, тогда останемся взрывать это болото изнутри, — вынуждена была согласиться уже собравшаяся было в монашество Алена. — Придумаем совместную акцию — и ударим по этому духовному бездорожью веселым автопробегом!
— Давай все-таки сначала отыщем Аську, — предложила Виолетта. — Для этого подобьем наши находки и потери…
— Давай, — развела Алена руками. — Только у нас с тобой пока полный апсайдаун… Света в Испании. Где Аська — ведомо лишь Богу и, как я надеюсь, Клаусу. Получается, надо его найти.
— Клаус… Как ты думаешь, как его зовут на самом деле?
— Наверное, Колей.
— Может, и нет. Не обязательно. Иногда это связано просто с ассоциацией. Не с именем. Кличка вообще является иногда случайно. Скажем, кому-то он показался похожим на Санта-Клауса…
— А он и был чем-то на него похож.
— Так что задача у нас не из легких… Ты хотя бы помнишь приблизительно, где он жил?
— Нет. Откуда? С ним ведь дружила Аська…
— Аська с ним познакомилась в рок-клубе. Но это же сто лет назад было!
— Да уж, — кисло улыбнулась Алена. — Со всех сторон посмотреть — мы погрязли в глупой авантюре. Вряд ли наши безумные поиски увенчаются успехом. Может, наймем частного детектива?
— Ну, если мы убедимся, что у нас нет другого выхода… Я не люблю детективов. Они все шантажисты.
— Значит, мы сами должны ими стать.
— Шантажистами?
— Детективами!
Только вот как? Виолетта вдруг поняла, что шансов у них и правда мало. И отчего-то ей стало стыдно. Ведь как же это все подло выглядит! Аська, Аська, их детская подружка, маленький ангел, и Клаус, с которым столько вместе пережито…
Они тогда сбежали, пусть у Виолетты не было другого выхода, ведь она выполнила свое обещание… Не до конца, но…
Лучше об этом не думать.
Надо думать об Аське. И молиться изо всех сил, чтобы Господь послал небольшое чудо. Раз уж он привел их зачем-то назад, в исходное русло той мутной реки, с которого началось ее падение вниз, значит…
— Он поможет.
Это Виолетта сказала вслух, и, как ни странно, ей показалось, что Алена прекрасно поняла, о ком Виолетта говорит.
В то утро Митя проснулся с тайной радостью в сердце. Он и сам удивился этому чувству, обычно он воспринимал грядущий день как очередной шаг к смерти, не более.
А этот день отчего-то показался ему иным. И вроде бы ничем особенным он не отличался: небо было серым, дождливым, и все располагало скорее к сплину. Мелко накрапывал дождь, и тучи затягивали небеса все больше и больше… А Митя первый раз за долгое время ощутил странное тепло в душе, глубоко-глубоко внутри.
Точно именно сегодня день станет не шагом к смерти, а шагом к Аське. Шагом к любви.
Он поднялся с кровати легко, одним прыжком, торопясь войти в этот день. Часы показывали половину шестого утра, и это значило, что Мите подарено время на чашку кофе, сигарету и размышления. Обычно этого времени оставалось мало, надо было спешить на работу. Впрочем, Митю это не тяготило. Он быстро привык к окружающей грубости и даже научился различать в каждом собрате по бригаде за грубоватым обличьем своего Билла. Да и сам Митя очень скоро снискал уважение, к нему перестали относиться как к мажорскому мальчику, из каприза подавшемуся в простые рабочие.
Крепкий кофе заставил его проснуться окончательно — теперь смутные воспоминания о снах окончательно ушли, уступив место будничности происходящего. Только то теплое чувство в груди осталось там, и он знал, как его зовут, это чувство.
«Может быть, она так меня зовет?» — подумал он уже в автобусе. Может быть, это просто прикосновение — ее теплое дыхание коснулось его, подарив душе радость?
Автобус уже подъехал, Митя вышел.
Быстро прошел вдоль длинного забора, думая по-прежнему о своем. Толкнул массивную дверь.
— Митя, — позвал его тонкий девичий голосок.
Он обернулся «Боже!» — чуть не вырвался у него досадливый стон. Он знал, что Катюха вечно сторожит его у входа. Первая любовь, куда денешься? Но — Митя вдруг это осознал — как неудобно быть адресатом этого первого и, увы, безответного чувства.
Катюхе было девятнадцать лет. Маленькая, хрупкая, с большими глазами — она напоминала ему иногда Аську, и тогда он поневоле смотрел на нее дольше обычного, отчего Катенькина душа трепетала надеждой и неслась к нему, подобно бабочке, чтобы погибнуть от яркого света… В такие моменты Митя отчаянно ругал себя — зачем давать этому ребенку ненужную надежду? Он и рад был бы забыть Аську, да не мог… В ушах все еще стояли ее последние слова: «Никогда не ищи меня, Митя Я сама найду тебя, если боль пройдет…»
Видно, не прошла еще эта боль… Но иногда ему приходило в голову, что кончилась ее любовь, она могла ведь встретить кого-то другого, в сто раз лучше, чище, благороднее самого Мити, и от этих мыслей его прошибал холодный пот.
Но потом он смирялся, пытался найти забвение в других женщинах, ведь он не был монахом, и возвращался снова и снова. Как моряк из плавания — к Аське, пусть воображаемой, сотканной из хрупких воспоминаний, становящихся все зыбче, все нереальнее, все печальнее.
Только Катя из-за своего сходства с Аськой не могла рассчитывать на его внимание. Он никогда не причинит ей боль… Потому что однажды уже причинил, или ему просто так казалось?
«Если бы я был решительнее тогда…»
— Митя, хочешь, я сварю тебе кофе?
Катя стояла перед ним — робкая, маленькая — и смотрела прямо в глаза так настойчиво, будто пыталась отыскать в его глазах хотя бы крупинку любви.
— Спасибо, не надо… Я уже пил кофе.
Он сказал эти слова и тут же пожалел о них. Ведь девочке так хотелось хотя бы в чем-то малом оказаться ему нужной!
Да и тон, которым эта фраза была сказана, показался Мите слишком отчужденным, слишком резким…
— Петрович все равно беседует с каким-то папиком, — сказала Катюха. — А ребятам пиво поставил, чтобы задобрить… Ты же не пьешь.
— А зачем кого-то задабривать? — удивился Митя. — И что там за папик?
— Мить, я так поняла, этот папик хочет хорошую бригаду подрядить… Надо ехать в Тмутаракань куда-то… Я даже не поняла куда, но, когда я им носила туда чай, они вроде о каком-то храме говорили. А ребята ехать не хотят, говорят, пусть там и ищет… Только этот папик странный, хочет, чтобы ехали именно мы. Псих, да? Так сварить тебе кофе?
В ее голосе было столько мольбы, точно от этого ее кофе зависела вся ее грядущая жизнь.
— Свари, — рассмеялся Митя. — Тем более что Петрович с этим папиком, похоже, до вечера собираются тусоваться…
Наверное, они бы досидели на этой лавке до самого вечера, забыв о времени.
— Странно все-таки, — рассмеялась Виолетта. — Я плачусь тебе в жилетку, а ты мне… И ведь только идиот мог бы назвать нас с тобой близкими подругами…
— Иногда близкие враги куда дороже друг другу, — заметила Алена. — Но я тогда и в самом деле была виновата лишь косвенно… Я ведь ей позвонила потому, что не могла дозвониться до Митьки. Откуда я могла знать, что приедет именно Аська?
— Значит, ты ее не знала совсем. Давай не будем сегодня о том инциденте вспоминать? А то я снова тебя возненавижу…
— Не надо, — попросила Алена. — Я ведь сама себя ненавижу. И всю жизнь только и делала, что ненавидела себя. Просто мне казалось, что все наоборот. Как у твоего Карло Гонсало — «кто собою любуется часто, доходит до отвращения к самому себе, ибо что может быть назойливее, чем постоянно видимое лицо?».
— Да ведь не было никакого Карло Гонсало, — усмехнулась Виолетта. — Не было… Жаль, но все это плод воображения. Ты была тогда права. А ведь как он был нам важен! Наше собственное открытие, наш личный, придворный поэт! И так здорово выражал наши собственные мысли… А оказалось, что была только Любка. Не делала она никаких переводов. Сама писала эти стихи.
Она замолчала, отчаянно ругая себя за это признание, и была готова сейчас откусить себе язык. Ну кто ее за него тянул? Сейчас Алена начнет издеваться над ней…
— Значит, твоя Любка была гениальной, — сказала Алена.
Виолетта не поверила своим ушам. Страшно ведь обнаружить, что человек, которого ты так ненавидел всю жизнь, оказался нормальным.
Алена говорила совершенно серьезно, без издевки.
— Если бы не этот Карло, — задумчиво сказала она, — мы бы стали другими. Даже мы с тобой… Он ведь нас сделал. Я, например, имела все шансы стать законченной стервой, но всегда останавливалась на грани безумия… Знаешь почему?
— Нет…
— Я все время вспоминала его строчки: «Скатиться вниз, по лестнице зла — или подняться ввысь… Казалось бы, нет разницы особой… Но радостно, что смог ты побороть себя, когда ты сам в себе убил дракона. И вот уже на месте дрожащей твари — храбрый рыцарь, Божие дитя…» Она теперь пишет?
— Нет. Теперь она слишком счастлива, чтобы писать, — вздохнула Виолетта. — Она почти полностью вылечилась там, в Америке. И Леня… Я ведь ей иногда завидую. Меня так никто не любил. Любую. Больную, здоровую, грешную или ангела…
— Это потому, что ты всем кажешься сильной. А мужчине надо, чтобы рядом был слабый ребенок…
— Да обломятся, — фыркнула Виолетта. — Перетоптаться придется. Не получат они слабенькую Виолетточку…
Они рассмеялись.
Хохотали они долго, без удержу и даже сразу не заметили забавного человека, идущего по аллее. Человек был немного пьян и задумчив, но, заметив хохочущих девиц, сам улыбнулся, остановился на месте, а потом в его глазах появилось удивление. Удивление, впрочем, продолжалось недолго, сменившись сначала восторгом, а потом — отчаянной решимостью.
— Не зря я сегодня решил прогуляться по свежему воздуху, — пробормотал этот человек и решительно двинулся в сторону скамейки, на которой веселились наши подруги.
Подойдя, он остановился и присел на корточки — так, что его лицо оказалось напротив Виолеттиного.
— Я ведь вас знаю, — сказал он, глядя прямо на нее, точно пытался отыскать ее глаза за темными стеклами очков. — Вы — Виолетта. Виолетта Журавлева…
Мите показалось, что время не движется. Секунды капают на дно сегодняшнего дня, как капли дождя, — медленно, неспешно… Кажется, прошел час, не меньше, но когда он спросил о времени Катюху, выяснилось, что только пятнадцать минут… Странная вещь время: то оно летит, точно кто его ворует, а то ползет, как улитка из известного японского стихотворения — «ползи, улитка, по склону Фудзи…»
— Может, сегодня не будет работы, — подумал он вслух.
— Нет, Петрович просил, чтобы вы не уходили… Особенно ты. Понимаешь, Мить, этот странный тип говорил в первую очередь про тебя. Будто все знают, что ты настоящий художник. То есть что это именно ты ему и нужен.
Митя застыл от изумления. Кто про него знает-то? Ну да, какие-то клиенты, безусловно… Может быть, кто-то из них составил ему протекцию?
— А имени его ты не знаешь?
— Знаю, оно тут записано… Я же все-таки секретарь. Вот… Андреев. Михаил Юрьевич. Знаешь такого?
— Нет. И даже не слышал… Ни про какого Андреева. Откуда он взялся?
— Из Саратова, — сказала Катя.
Митя невольно вздрогнул.
Саратов?
В глазах потемнело. Но… Он же не знает там никакого Андреева.
Или это перст судьбы?
Теперь он и сам не хотел никуда уходить, прежде чем тайна эта хоть немного не прояснится. Он молча допил кофе и теперь молил только об одном: чтобы время, зависшее в пространстве, пошло быстрее, Хоть немного быстрее…
Виолетта хотела уже по своей привычке разуверить его, но отчего-то прикусила язык, предпочитая молчание.
Неожиданный гость совсем не относился к типу «мужчина ее мечты». Был он круглоголовым, с короткой стрижкой, в дорогом костюме, и пахло от него каким-то дорогим ароматом. Что особенно пленило Виолетту, так это то, что это не был отвратительный, надоевший ей «Кензо». Не то чтобы Виолетте не нравился этот запах, просто все ее знакомые мужеского пола пахли именно этим ароматом. Из-за престижа…
Этот явно о престиже заботился относительно мало. Сидел перед ней на корточках, и глаза у него были детские, голубые, как у только что родившегося младенца.
— Пустите на лавочку? — спросил он.
Виолетта покачала головой.
— Мы тут вообще-то вели интимные разговоры, — проворчала она.
Алена, которой явно в рот смешинка попала, снова закатилась в полуобморочном хохоте.
— Ладно, я тут посижу… Не каждый день на лавках в этом грязном садике встречаешь Виолетту Журавлеву. Я даже не стану подслушивать. Просто посмотрю на вас — и побреду дальше…
Он сел прямо на тротуар — в своем дорогом костюме — и, подперев щеку рукой, грустно воззрился на Виолетту.
— Вы что, мой поклонник? — поинтересовалась Виолетта, стараясь скрыть от самой себя внезапно родившуюся симпатию.
— Нет, — развел он руками. — Голос у вас классный. Только поете вы хрень какую-то… Уж простите. Вам бы петь хорошие песни. А вы извергаете из прекрасных уст своих такую дребузню, что уши вянут. Ладно бы, пищали или рычали, как этот зверинец… Но вы похожи на Дженис Джоплин. Обидно, черт вас побери, что при таком голосе вы поете совковую дрянь.
Она застыла от удивления.
«Черт, — подумала она, разглядывая своего собеседника с внезапным интересом. — С виду ведь гоблин гоблином… а мыслит здраво».
— Я люблю настоящую музыку, — пояснил он. — От этих воплей кошачьих поташнивает что-то… Хотите послушать настоящую музыку?
«Вот нахал! — хотела возмутиться Виолетта. — Можно подумать, что я ее не слушаю… Знать ничего про нее не знаю. Просто с утра включаю группу „Руки вверх“ или „Стрелок“ и прусь от их сладкозвучия недуром…». Но ее опередила Алена.
— Да, — сказала она, глядя в глаза их нечаянному знакомцу. — Мы хотим. Мы очень хотим… Только вы бы для начала представились.
— Ох, и правда… Пардонне муа. Меня зовут Александр.
— Ну, как зовут мою подругу, вы и сами изволили догадаться, — улыбнулась ему Алена, — а меня зовут Аленой. Я, конечно, не так известна, как она…
— И ваше счастье, — заверил ее осмелевший бонвиван. — Ничего хорошего в известности нет… Только и делаешь, что расхлебываешь эту самую известность, забери ее неладная…
Алена окончательно развеселилась и, кроме того, была немного заинтригована.
— Надо думать, вы знаете, что это такое? Известность?
— А как же, — горько вздохнул Александр. — Я в Саратове довольно знаменит… вы-то не местные девушки, откуда вам обо мне знать? А так…
И точно в подтверждение его слов проходящая мимо пожилая дама с ласковой улыбкой сказала ему.
— Добрый вечер, Александр Васильевич… Вы бы встали с тротуара, костюм испортите…
— Да Бог с ним, с костюмом, — ответил странный гражданин. — Еще куплю… Тут бы сердце не разбить…
И он выразительно посмотрел на Виолетту.
А Виолетта отчего-то покраснела, чувствуя себя первоклассницей. «Фу, — сказала она себе, краснея еще больше. — Стыд-то какой, в самом деле…»
Митя устал ждать.
Если бы не прозвучало этого магического названия — Саратов, вряд ли бы это так глубоко его тронуло. Сидел бы спокойно, пил не торопясь кофе, слушал Катюхино щебетание…
Но теперь все изменилось. Теперь снова появилась Аська вдали, и нетерпение прояснить загадку мучило его больше, во сто крат сильнее, ибо он уже инстинктивно почувствовал — этот странный день каким-то таинственным образом связан именно с ней. Нет в этом мире ничего случайного. Все кем-то предусмотрено… Назовите это как угодно, но не скрыться от того, что от маленького человечка зависит ничтожно мало — собственно, только состояние его души. Остальное происходит далеко Не по его воле и зачастую не поддается осмыслению.
Наконец дверь в соседнюю комнату открылась, и пороге появился Петрович — грузный, уже перешагнувший за порог пятидесятилетия человек. Он сделал приглашающий жест и сказал Мите:
— Проходи, Дмитрий, ты мне нужен…
Митя вошел и сначала не понял, почему им заинтересовался этот совершенно незнакомый человек.
«Папик», как величала его Катя, сидел в кресле откинувшись, с усталым взглядом полуприкрытых глаз.
— Здравствуй, Митя, — сказал он неожиданно знакомым голосом. — Сто лет не виделись…
Митя вздрогнул.
Ну да, голос этот был ему знаком. Но, присмотревшись повнимательнее, он узнал и его обладателя. Да и как было сразу узнать в этом располневшем человеке своего старого знакомца?
— Здравствуй, Клаус, — сказал Митя. — Не ожидал, что это окажешься ты…
— Я нынче подшофе, — оправдываясь, проговорил Александр. — Поэтому придется добираться на извозчике… Видите ли, в нетрезвом состоянии я становлюсь лихачом и никак не могу позволить себе рисковать чужими жизнями…
Виолетта и сама не могла понять, почему она так охотно пошла на поводу у Алены и этого странного типа. Не ее же типаж, между прочим…
Он остановил машину довольно быстро.
— Александр Васильевич, что же это вы сегодня своим ходом? — поинтересовался водитель.
— Пьян-с… — пояснил их провожатый.
— Да вижу, — засмеялся водитель.
Из магнитолы неслись уже ставшие привычными слова «Белль» из «Нотр-Дам де Пари». «Слава Богу, французский вариант», — выдохнула Виолетта. Но Александр Васильевич, похоже, подустал и от этого варианта.
— Излишнее внимание публики нередко портит хорошую вещь, — проворчал он сквозь зубы. — Верите ли, Виолетта, когда-то я млел от этой вещицы, и она прочно отчего-то у меня ассоциировалась именно с вашим образом. То есть если бы вы закрыли рот и не пели эти ваши песенки…
Виолетта хмыкнула. Снова хамит. Ужасный тип…
— Поскольку внешне-то вы вполне даже «белль», и если бы, скажем, спели что-нибудь приличное, я бы так и стоял пред вами на коленях…
— Вы меломан? — прервала его невежливая Виолетта.
— В некотором роде, — признался он. — Мечтал когда-то стать рок-звездой… Но не вышло.
— Так станьте, — усмехнулась Виолетта. — Сейчас это просто. Платите башли, снимайте клип…
— Так ведь я бездарен, — развел он руками. — И понял это раньше, чем совершил такую глупость… И потом, у меня другие задачи. Каждому ведь Бог прописывает собственное лекарство от смуты в душе, разве не так?
«Все-таки забавный тип, — признала Виолетта. — То несет полную околесицу, то вдруг поражает философскими рассуждениями, угадывая при этом верные направления… Этакий клоун с печальным лицом. Но ведь клоун-таки?»
— А мы приехали, — сообщил «клоун». — Вот моя храмина, прошу любить и жаловать… Скорее всего там полный кавардак, за что заранее приношу посильные извинения.
Дура Вера стопроцентно сегодня не убиралась, надеясь, что я вернусь из командировки как минимум послезавтра. Но я отправил туда своего партнера по бизнесу, поскольку… — Он хитро улыбнулся и взял Виолеттину руку в свои ладони. Поднес ее осторожно к губам и тихо проговорил, глядя ей прямо в глаза: — Видимо, предчувствовал, что сегодня я должен встретить вас. Но надеюсь, Мишка и без меня управится. В конце концов, идея насчет именно того плотника принадлежала ему.
Он тут же прекратил свои рассуждения о неведомом Мишке и каком-то плотнике, сочтя свою болтовню ненужной. Открыл дверь и широким жестом пригласил девушек внутрь:
— Милости прошу в мое скромное бунгало…
Да, узнать Клауса было трудно. Ничего не осталось от высокого, длинноногого парня с копной светлых волос… Митя впервые задумался: а сам-то он? Может быть, ему только кажется, что он остался прежним?
— Ты почти не изменился, — словно угадал его мысли Клаус. — Разве что глаза стали не такими щенячьими, как были раньше.
— Как ты меня нашел? — спросил Митя.
— Я могу найти даже иголку в стогу сена, — развел руками Клаус. — А как ты догадался, что я тебя искал и наша встреча не случайна?
— Думаю, что в этом мире нет случайностей. Особенно с тобой…
— Молодец, — рассмеялся Клаус. — Найти тебя было непросто. Но если очень постараться… Наверное, я старался. Очень старался тебя найти.
Он встал.
— Ты… женат?
— Нет, — развел руками Митя. — Не вышло… Наверное, я не создан для семейного уюта…
— Просто не можешь забыть Аську, — уверенно сказал Клаус. — По-прежнему не рискуешь честно признаться себе в том, что, помимо мечты, существует реальность и она нередко бывает груба… Почему ты тогда уехал?
Почему ты спрятался?
— Она этого хотела…
— Мало ли что говорят губы, — усмехнулся Клаус. — Душа с разумом всю жизнь спорит… Аська не исключение.
— Как она?
— Хорошо, — ответил Клаус. — Я думаю, что она в данный момент находится именно в том месте, где ей хорошо. И именно с тем человеком, который понимает ее лучше, чем все мы, вместе взятые…
Митя почувствовал укол ревности в самое сердце — неужели его Аська вышла замуж?
Он не спросил об этом напрямую, но Клаус усмехнулся, поняв Митино смятение. И предпочел промолчать… Как будто не мог до сих пор простить Мите чего-то.
Может быть, его нерешительность?
— Иногда женщины любят непонятно за что, — пробормотал Клаус. — Казалось бы, могли найти кого-то сильного. Смелого. Способного отдать за них жизнь… А они выбирают… что-то эфемерное. Неземное. Как они сами…
Он, впрочем, быстро оборвал свой монолог.
— Поедешь со мной? — спросил он.
— Объясни сначала куда.
— В Саратовской области есть одно святое место, — сказал Клаус. — Там живут люди, совершенно непонятные.
То есть мне-то понятно, почему им все это важно. А остальным — нет. Понимаешь, Дмитрий, вокруг все думают о деньгах, золоте и прочей блевотине, а эти люди спасают детей… И даже бомжам приют дают. Так вот, у наших государственных мужей, как всегда, нет на них денег. Сами они деньги умеют только зарабатывать, а сейчас такой способ обогащения не в моде… Потому я вроде как их покровитель. Вкупе с моим товарищем Сашкой. Сейчас у них серьезные проблемы — церковь нуждается в срочном ремонте. Более всего нужны плотники. Поскольку эта церковка деревянная. Старая очень… А ты, как говорят, гений в этом деле. Я заплачу тебе, и хорошо заплачу… Можешь на этот счет не волноваться. Поедешь?
— Поеду, — согласился Митя. — Только… сразу оговорюсь, что не из-за денег. Просто…
Он посмотрел Клаусу в глаза.
— Не надо думать, что мужество заключено в бицепсах, — сказал он сквозь зубы. — Ждать куда труднее, на это надо больше мужества иной раз… Так что прежде чем вешать кому-то ярлык, стоит подумать…
Сказав это, он сел снова на скамейку.
— Ладно, Дмитрий, я понял… Забудем этот разговор. «Господи, зачем я все это делаю? — тоскливо подумал Клаус, глядя на Митино лицо — красивое, с тонкими чертами. — Я ведь его ненавижу… Только ради тебя, Аська. Только ради тебя… Хватит тебе маяться. Раз ты никого не желаешь видеть рядом с собой, кроме этого слизняка, так получи его с доставкой на дом… И храм заодно отремонтируем…»
Аська набрала в легкие побольше воздуха, чтобы не задохнуться от страха. Да, она все еще испытывала животный страх, когда видела перед собой Горца.
Тщетно было себя уговаривать, что Горец теперь выглядел иначе, что он вовсе уже и не Горец, а обычный полуразвалившийся от пьянства бомж. Она почти физически ощущала — от него все еще исходит опасность. Или это остатки того, давно пережитого, ужаса?
Наверное, девочки испытывали такое же чувство. От Аськи не укрылось, что когда они проходили мимо Горца, некоторые из девчонок сжались, а некоторые, наоборот, выпрямили спины, как выгибает спину кошка, инстинктивно чувствуя приближение врага. Значит, исходил-таки от Горца пряный аромат опасности…
Она покрепче сжала Ксюнину руку и, стараясь не смотреть в сторону Горца, пошла по дорожке к церкви.
Когда они проходили мимо него, Аська даже начала беззвучно шептать молитву — по наставлениям отца Андрея, который настойчиво утверждал, что лишь молитва может оградить нас от зла…
— Сестра, — тихонько позвал ее Горец, вынудив остановиться.
Она отчего-то пониже опустила платок и сама невольно улыбнулась этого порыву — разве на лицо-то его натянешь?
Да и время неумолимо, Аська изменилась… И сколько таких, как она, жертв было в свое время у этого негодяя?
Вряд ли он всех помнит в лицо…
— Сестра, ты меня прости за беспокойство, но мне сказали, надо бы с главным тут у вас поговорить по одному дельцу…
Она старательно избегала его взгляда, отвернувшись.
— В церкви найдете отца Алексея, — сказала она глухо. — Только вам придется подождать… Он сейчас занят…
— Да я понимаю… Погожу, чего там…
Она сделала шаг дальше — теперь точно надо ей исповедаться, ибо в душе вспыхнула ненависть. Горец, как ей казалось, играл роль бомжа, даже переигрывал… Иначе как объяснить, что он словно нарочито использовал простонародные слова? Насколько она помнила, в свое время он говорил нормально. Даже… (она усмехнулась, настолько это не вязалось с этим монстром) изящно…
«Слава Богу, — подумала она, отойдя уже на приличное расстояние. — Сегодня меня чаша сия миновала».
И в это время, когда ей казалось, что опасность уже не грозит, она снова услышала за спиной шаги и голос:
— Сестра, а мне все-таки кажется, что я тебя откуда-то знаю… Не могу избавиться от этого ощущения. Больно мне твое лицо знакомо, покоя не дает. Как тебя зовут-то?
Глава четырнадцатая
Дом у Александра Васильевича и в самом деле был большим, но изрядно замусоренным. На шикарном кресле с изящными кручеными подлокотниками — «стиль Людовика», усмехнулась про себя Виолетта, — расположился банный халат, причем халат этот Виолетте показался отчего-то фривольным, и ей даже почудилось, что наглый этот халат ухмыляется. Посередине ковра из-под кучи разбросанных журналов торчали носки.
— Пардонне муа, — пробормотал Александр Васильевич. — Ох, взгрею я это ленивое создание… Что за девка такая — только и знает, что перед зеркалом торчит да макияжется… Как будто я ей за это деньги даю.
Виолетта хотела заметить, что ее не интересуют подробности личной жизни этого господина, но отчего-то смолчала, наверное, удивилась внезапно вспыхнувшей ревности к этой «дуре Вере».
Тем временем Александр Васильевич, сокрушенно бормочущий извинения — «Да что же мне было делать? Кажется, мог бы я попросить вас подождать и быстро прибраться, но как-то неудобно двух очаровательных леди заставлять торчать в прихожей», — бросился убираться.
— Знаете что, — сказала Виолетта, — мы вам поможем. Хотите?
— Хочу, — улыбнулся нахал. — Только вот с носками я сам разберусь — это интимный процесс… А вы, если вас не затруднит, изобразите кофе. Кухня у меня вон там. Надеюсь, что хотя бы на кухне нет такого ужасающего беспорядка.
Он ошибался. На кухне девушек ожидала такая же картина, что и в гостиной. «Боже мой, что же у него творится в спальне?» — подумала Виолетта, с тоской оглядываясь. Прежде чем заняться кофе, надо было перемыть гору грязной посуды, разобраться с нагромождением ненужных здесь, на Виолеттин взгляд, книг, занимавших стол, и…
— Все это взвалено на плечи девушек из высшего общества, — простонала Алена. — Господи, за что?
— Это смирение, друг мой. Воспитывай смирение, оно так необходимо!
Они принялись за дело.
— Странный, однако, парень, — заметила Алена, разбиравшая книги. — Догадайся с трех раз, что он читает?
— Хайдеггера, — предположила Виолетта, моя посуду. — Или Ортегу. Отсюда у него такая страсть к философии.
— Он читает Павича, — рассмеялась Алена. — Первый раз вижу парня при деньгах, который читает Павича…
— Павич в моде, его все читают.
— Ну не скажи… Большинство крутых все-таки предпочитают отечественную прозу, наполненную понятными словами типа «блин», «даешь», ну… погонями и перестрелками, с мордобоем. А это какой-то лирик.
— Крутой лирик, — фыркнула Виолетта. — Неплохо. И что читает крутой лирик?
— «Звездную мантию».
— Точно, псих…
Она закончила с посудой и принялась разыскивать кофе.
— Как ты думаешь, где наш крутой лирик спрятал кофе?
— В банке из-под перца, — предположила Алена. — Мне кажется, это было бы для него последовательно… Люди, почитывающие Павича, стопроцентно держат кофе именно там.
— Ты это по себе судишь?
— Нет, я упорядоченная. Кроме того, у нас есть горничная. Моя мама не видит своей жизни без горничной. Не потому, что самой в лом убраться, а потому как статус обязывает…
— А у меня только няня для Аськи. Иногда я и сама удивляюсь. Знаешь, так странно! Я столько лет сама была нянькой для Любки, а теперь у меня есть нянька…
— Это справедливо.
Кофе нашелся. Вопреки Алениным предположениям он хранился в красивой банке с райскими птицами.
— Он большой оригинал…
— И сам с собой разговаривает во время уборки, — засмеялась Алена.
Виолетта прислушалась. В гостиной и правда кто-то бубнил. Может быть, заявилась любительница долгого макияжа? Но женского голоса не было слышно. Только один, мужской.
Виолетта открыла дверь, стараясь не скрипеть.
— «…Российская империя тюрьма, и за границей тоже кутерьма, — услышала она. — Родилось рано наше поколение, чужда чужбина нам и скучен дом…»
— Он стихи читает, — сказала Алена.
— Нет, — покачала головой Виолетта. — Он поет. Или плачет.
«Да, гад, я тебя знаю!» — хотелось выкрикнуть Аське. О, как она ненавидела эти выцветшие глазки, утонувшие в мелких морщинах! Сейчас эти глазки были добрыми, такими, как в известном анекдоте, добавила она про себя, — «а глаза у него добрые-добрые»… И вроде бы невинные, как у младенца, или просто их уже коснулась бессмысленность? Когда-то эти самые глаза смотрели совсем по-другому. Властно, зло, надменно…
Она почувствовала, как дрожит рука.
— Знаете… — вдруг услышала она Ксюнин голос и подумала: а ведь она забыла про девочку. Вот легкомыслие! Надо уходить. Срочно.
— Что? — спросил Горец, переводя взгляд на Ксюню.
— Нашей воспитательнице нельзя разговаривать с мужчинами. Она у нас почти монахиня. Так что прошу вас оставить ее в покое, — совершенно спокойно соврала во спасение Ксюня. — Если вы снова начнете изводить ее вопросами, где вы могли ее видеть, я пожалуюсь отцу Алексею…
Горец улыбнулся. Улыбка у него вышла странная — жалкая и одновременно жестокая.
— Да я ведь не со зла, — пробормотал он. — Может, мне это только кажется…
— Кажется — перекреститесь, — посоветовала Ксюня и повела Аську по дорожке прочь, не выпуская ее руки. Когда они отошли на приличное расстояние, она сказала совсем по-взрослому: — Вам надо поговорить с отцом Алексеем. Нельзя же так все оставить. Тем более что этот гадкий тип собирается тут остаться. Я сама слышала, он с дядей Ваней разговаривал. Вроде как сторож нам нужен. Хорошо же будет с таким вот сторожем!
— Подожди, — остановилась Аська. — Ты уверена в этом?
— Уверена. Сторож и в самом деле нужен, а батюшка у нас — младенец невинный. Ему всех жалко, и этого урода тоже.
— Ксения, — вспомнила Ася про свои обязанности воспитателя, — нельзя так говорить про людей!
— Про людей — нельзя, — согласилась Ксюня. — Но что-то мне этот мужик совсем не кажется человеком. Глаза такие поганые… Я наших бомжей видела — они придут, поживут и уходят. А этот собирается остаться. И мне кажется вот что… — Она понизила голос: — Никакой он не бомж. Он нарочно прикинулся, чтобы сюда проникнуть и втереться в доверие. А у него какие-то свои планы. И вы ему мешаете, потому что он вас узнал. И боится, что вы его вспомните. Он вас нарочно пытает, чтобы понять, помните вы его или нет. Я все время рядом с вами буду, чтобы подальше от греха…
— Ксюня, — устало проговорила Аська, прижимая девочку к себе, — я очень благодарна тебе за участие, но… Не кажется ли тебе, что ты слишком много читаешь триллеров?
И все-таки в душе уже поселилась мысль о том, что девочка права и Горец здесь находится с определенными целями. «Да ерунда, — тут же оборвала себя Аська. — Сама стала как Ксюня. Ну что у нас тут могут быть за цели? Обитель-то бедная. Если бы не Клаус со своим приятелем, пошли бы по миру с сумой».
Клаус… Аська вздрогнула, остановившись от внезапной догадки. Клаус должен приехать. И Горец оказывается тут именно перед его приездом. Случайно ли? Если Горец знает про Клауса, то и Аську он, несомненно, узнал…
«Надо обязательно поговорить после службы с отцом Алексеем, — твердо решила она. — Ксюня права — что-то в этой истории есть странное и подлое. Впрочем, все, связанное с Горцем, плохо пахнет…»
— «…расформированное поколение…» Ой!
Он заметил наконец-то Виолеттино присутствие. Словно ребенок, остановился посередине комнаты и смотрел на нее.
— «Мы в одиночку к истине бредем», — допела Виолетта. — Значит, любите Рыбникова?
— Ну да… Выходит, люблю.
— И Павича… Странно.
— Отчего же? Все прекрасно сочетаемо. Славянский менталитет. Одинаковая религия. Соответственно и восприятие жизни, так сказать, близко…
— А я вот люблю Сэлинджера, — призналась Виолетта.
— Так он тоже по духу не американец, — рассмеялся Александр. — Читали его «Френни»? Там же все основывается на «Откровенных письмах странника своему духовному отцу», а это наша книжка, православная. Говорят, после того как Сэллинджер прочитал эту книжку и написал свою «Френни», он от людей удалился и ничего больше не пишет. А я недавно познакомился с нашей Френни благодаря своему другу Мишке. И знаете, Виолетта, настолько это чистое существо! После общения с ней, честное слово, хочешь не хочешь, а твоя жизнь таинственным образом меняется.
Она снова испытала укол ревности и удивилась: да что же это с ней такое? Что ей, в самом деле, этот Александр с его «дурой Верой» и «Френни отечественного разлива»? Случайный прохожий, не более того… Сейчас выпьют кофе и разойдутся по своим норкам. Они с Аленой — в гостиницу, к своим тщетным попыткам разыскать собственную юность, от которой, похоже, в этом городе не осталось и следа, а Александр Васильевич останется тут, в своем нехилом бунгало, дожидаться неведомой Веры. Или помечтает об этой чистой душе, Френни…
— Я раньше вот по духу был американцем, — сказал Александр Васильевич, разливая принесенный Аленой кофе по чашкам. — Считал, что время — деньги, а деньги — жизнь… Потом судьба свела меня с Мишкой. А Мишка возьми да и познакомь меня со своей подружкой. Сначала она мне чокнутой казалась. Да все они там были какие-то непонятные. Пожили мы там с неделю, и то ли воздух повлиял, то ли эта девочка, но когда я вернулся домой — все вдруг переменилось. С виду все по-прежнему, а в душе — смута. Снова туда поехал, один, не выдержал… Без этого места, честное слово, душа болеть начинает.
А там побудешь — и все меняется. Сейчас вот церковь там собираемся реставрировать. Потом перестроим дом для девчонок. Главное, чтобы Мишке удалось этого парня найти и уговорить. Говорят, лучше его нет мастера.
Он явно говорил о том, что его сейчас интересовало больше всего на свете. Но потом, рассудив, что тема для беседы, возможно, не интересует его гостей, переменил ее.
— А что до музыки, Виолетта, — сказал он, — я эту попсу голимую слушать не могу. Потому что, если только это слушать, получается, что люди созданы только для траха бесконечного и каких-то других порочных глупостей. А тогда ведь что выходит? Что человек не должен считать себя творением Божиим. То есть в попсе вашей, якобы безвредной, проповедуется животное происхождение человека. А жизнь другая. И слава Богу… Куда глубже, куда интереснее. Если те жалкие семьдесят лет земной жизни тратить на бессмысленное скотство, что же останется? И вечность закроют, и здесь ничего не узнаешь, не почувствуешь. У вас вот есть дао, харизма, вы можете людям дарить иные чувства, а вы… Обидно.
— Мне и самой обидно, — развела руками Виолетта. — Только жить надо. И дочку мою кормить. Да и так сложилось — что же теперь пытаться все переделать?
— А переделывать-то интересно, — улыбнулся он. — Вы попытайтесь…
От разговора его внезапно оторвали — раздался телефонный звонок. Он пробормотал: «Простите, я ненадолго», — встал и бросился к телефону.
— Да, Мишка, я дома. Конечно, приезжай. С ним приезжай. Я тоже не один. Все, жду…
Вернувшись назад, он улыбнулся и сказал:
— Ну вот, девушки. Сейчас я познакомлю вас со своим другом. А заодно мы все вместе познакомимся и с его другом. О котором он говорил, что нет на свете лучшего плотника…
Митя ужасно устал от самолета и куда охотнее отправился бы в гостиницу. Но Клаус и слышать об этом не хотел. Какая гостиница? У Клауса свой дом. Там достаточно комнат. Но сначала надо заехать к Сашке. Правда, этот негодяй, похоже, склеил снова каких-то барышень, но — он усмехнулся — дела для Сашки всегда превыше всего.
Митя только кивал, удивляясь сам себе. Он думал только об одном — ему ужасно хотелось спросить, не знает ли Клаус, где Аська, но он боялся. Да и Клаус предпочитал не говорить о ней — более того, как только Митя решался и приступал к интересующему его предмету, Клаус прерывал его, говоря о совсем иных вещах, менее интересных для Мити.
Они подъехали к высокому дому, огороженному забором, и Клаус выдохнул:
— Приехали… Слава Богу, у меня уже голова опухла от перелета. Ненавижу самолеты. Сейчас, если нам повезет, выпьем кофе и еще чего-нибудь более существенного. Надеюсь, Сашка даст нам несколько минут, чтобы прийти в себя.
В окнах горел свет. Клаус пошел к дому, и Мите ничего не оставалось, как идти за ним. Дверь оказалась открытой.
— Кретин все-таки, — проворчал тихо Клаус. — Дождется, что эти ублюдки проломят его романтичную башку. — Он вошел внутрь и крикнул: — Александр Васильевич! Ты никогда не думал, что опрометчивые поступки приводят к негативным последствиям?
Или ты узнал о гибели врагов?
— Ты про что, Мишенька, ругаешься?
На пороге появился типичный представитель нуворишей. Митя удивленно смотрел на его круглое лицо и думал: что же их может связывать? Клауса и этого гоблина?
— Здравствуйте, — широко улыбнулся «гоблин» Мите. — Так вот как выглядят современные Микеланджело. Прямо скажем, именно таким вас я себе и представлял. Угрюмым мечтателем…
— Снова несет, — поморщился Клаус. — Честное слово, Сашка, тебе бы поэтом надо быть. Мечтатель угрюмый…
— Я радостный мечтатель, — сообщил странный друг. — Я наконец-то встретил женщину моей мечты. Свершилось чудо. А ты, Мишка, говорил мне, что чудес не бывает. Представь же себе, бывают! Идем, я познакомлю тебя. Да проходите же быстрее! Знакомьтесь…
Митя зашел вслед за Клаусом, и оба они застыли, недоуменно переглянувшись. На низком уютном диванчике сидели Алена и Виолетта.
Аська не могла избавиться от напряжения всю службу. На сей раз она даже особо не вслушивалась в слова молитв и не подпевала тихонько, как обычно, хору. Ее мысли были далеко. Рядом с Клаусом. Рядом с Горцем…
«Это только фантазии, — говорила она себе. — Цепь случайностей… Что их может теперь связывать?»
Горец стоял за ее спиной, в отдалении, возле двери, но Аська постоянно ощущала на своей спине его пристальный взгляд, и от этого взгляда ее кидало в холодную дрожь.
«Я все-таки обязательно поговорю с отцом Алексеем, — решила она. — На всякий случай… Хотя бы предупрежу его, с кем он имеет дело. Разве можно оставлять такого человека рядом с девочками?»
Эта мысль принесла ей некоторое облегчение — именно так она и поступит. Все решится само собой. Отец Алексей никогда не допустит такой опасной близости для их воспитанниц.
Когда служба закончилась, Ася шагнула к алтарю, намереваясь попросить кого-нибудь позвать батюшку, но не успела. Он вышел сам, кивнул ласково Асе, сказал:
— Сейчас, Асенька… Только поговорю с одним человеком, а потом сразу к тебе. Я ведь ему обещал… Подождешь?
Она кивнула. Обернувшись, она сразу пожалела о том, что согласилась. Отец Алексей быстро подходил к Горцу.
Отчаяние родилось в Асиной душе — поздно… Уже поздно. Она не успела. Ей хотелось подойти, остановить батюшку, но она не могла. Не решалась… В голове все еще звучал чей-то голос: «Разве человек не может измениться? Разве только ты имеешь право на прощение? И должна ли ты серьезно относиться к выдумкам маленькой девочки, начитавшейся детективов?» И хотя она все еще сопротивлялась внутренне, она признала, что все может быть именно так.
И даже если она расскажет отцу Алексею правду об этом человеке, разве он изменит свое решение? Но по крайней мере она должна все ему рассказать, чтобы он был осторожнее.
Хотя бы осторожнее…
Первой в себя пришла Алена. Про себя она отметила, что Мите идет возраст.
Мальчика с длинными ресницами теперь не было, а усталая складка у губ, которая, казалось бы, должна изуродовать его, напротив, придавала Мите шарм. Тот самый мужественный шарм, которого у него раньше не было.
Она не видела его девять лет. И теперь перед глазами пронеслись картины их прошлого — с того самого момента, как он вошел в класс. Мальчик из Америки.
«Господи, — подумала она, — как же летит время… Отчего мне кажется, что это было только вчера?»
Он молчал, переводя взгляд с одного лица на другое — с Алениного на Виолеттино и потом на Клауса.
— Я и сам не знал, — сказал Клаус. — Честное слово. Откуда ты их взял, Сашка? Или ты у нас фатум?
— Кого? — удивленно воззрился на него «фатум».
— Их, — кивком головы показал на девушек Клаус.
— Хам ты бесстыжий, — обиделся Александр. — Кто же так с дамами обращается? Что за жаргон? С чего это я вдруг стал фатумом? Может, еще и ангелом смерти меня обзовешь? Я шел. Они сидели и пили пиво. Я их обольстил. Сам понимаешь, мне это нетрудно. Хорошо описал происходящее?
— Для тебя вполне приемлемо, — кивнул Клаус.
— Тогда быстренько извинись перед дамами за свое более чем фривольное хамство.
— А мы не дамы, — рассмеялась Виолетта, поднимаясь. — Ну, здравствуй, Клаус. И здравствуй. Митя. Мы — друзья детства.
— Юности, — поправил Клаус.
— Нет, Клаус, дружочек… Сейчас мне кажется, что девятнадцать лет — это детство.
— Постойте, — взмолился растерявшийся Александр. — То есть ты, скотина, знал Виолетту Журавлеву и по-скотски же молчал об этом? Ты знал, что я ее люблю больше жизни, и совершенно равнодушно смотрел, как я погибаю, вместо того чтобы нас познакомить?
Клаус усмехнулся и громким шепотом заметил:
— Ты только что объяснился в любви… Она теперь все знает.
— Ну и хорошо, — ответил Александр. — Женщина всегда должна знать, что кто-то ее любит. У нее тогда совершенно другой взгляд на жизнь. Женщин надо баловать, они ведь как дети…
— Какой ужасный мужской шовинизм! — возмутилась Виолетта. — И чего только в голову не придет! Кто же из нас как дети? Может быть, это вы ребенок, а я нет!
— Я не хотел вас обидеть, Виолетта! — испугался он. — Правда же…
Он оказался рядом с ней и теперь стоял перед ней на коленях, обхватив ее руки своими ладонями.
— «Мне сорок лет, — грустно сообщил он. — Нет бухты кораблю…»
— Началось, — вздохнул Клаус. — Сейчас вам процитируют всю «Юнону» и «Авось».
— «Мне сорок, но успокоенья нет, — не обращая внимания на Клауса, продолжал свою исповедь в стихах Александр. — Всю жизнь бегу за призраком свободы. В мои-то годы нет иной заботы…»
Виолетта хотела засмеяться, но что-то в глубине его глаз заставило ее остановиться, потупить глаза и — покраснеть, снова зардеться, как маленькая девочка. «Да что это со мной творится? — испуганно подумала она, поднимая глаза на Митю, точно ища у него защиты. — Как будто я подросток… Или — мы все таинственным образом вернулись в прежнее время? В ту самую точку отсчета, начиная с которой мы расстались?»
Аська стояла, укрывшись в тени деревьев, и перед ее глазами проносились картины прошлого — и теперь все было странно связано. Даже смерть Фрини. Как будто с нее и начались все ее несчастья, с Фринииой смерти… Или — с того момента, как они пытались угадать судьбу там, в молчаливом зеркале?
Она подняла голову и удивилась — облако снова вернулось… И она теперь почти наверняка знала — что-то обязательно случится. Проанализировав все, она вспомнила, что облако это всегда появлялось перед очередным Аськиным несчастьем.
«Скорее бы они закончили, — полумгла она, переводя взгляд на отца Алексея, который продолжал слушать Горца со свойственным ему терпением, слегка наклонив голову. — Неужели он не чувствует того, что Горец озлоблен, что эта самая озлобленность плетется через край?»
Ей стало стыдно. Она вспомнила слова о тол, что победить зло можно, только поняв, что оно исходит не от человека. От бесов…
— Боже, ослаби, остави согрешения мои, — прошептала Аська. Ибо ведь на самом деле грешно. Врага жалеют, когда он повержен. А Горец — теперешний Горец — прежде всего повержен. И озлобленность его поэтому… Кто-то сломал его, кто-то…
И снова в голову пришел Клаус. Какая же связь между ними? Ведь она есть, Аська это чувствует. Почему Горцу так важно остаться здесь? Вон как он уговаривает отца Алексея, Аська видит это. Сейчас упадет на колени. И даже слезы по грязным щекам размазывает. «А если и в самом деле ему просто некуда больше деться? Только здесь он может исправить свою жизнь».
Она снова задаюсь этим вопросом и тут же опровергла сама себя.
Его глаза. Они остались прежними. Стали только еще подлее. Нет, Аську трудно обмануть! Если бы он раскаялся и действительно хотел начать новую жизнь, изменились бы прежде всего его глаза. Но они не изменились. Просто он выучился лгать еще лучше, чем раньше.
Она дождалась, когда их разговор закончится. Теперь отец Алексей шел к ней, увидев ее сразу, и Аська подумала: значит, и Горец ее видел. Она посмотрела на него, и ей стало страшно по-настоящему.
Горец стоял в самом конце аллеи, не сводя с нее пристального взгляда, и даже не пытался скрыть угрозу, которая полыхала в нем.
Они сидели долго, не уставая рассказывали о своих жизнях, пролетевших девяти годах, и Виолетта снова ощутила себя странно — точно и не было никаких лет, все ведь по-прежнему. Только Аськи не хватает.
— Ладно, пора разбегаться, — сказал вдруг Клаус. — Завтра едем в Знаменское.
— Что ты кайф ломаешь? — возмутился Александр. — Завтра же ехать, не сейчас.
— Надо отоспаться.
— Не надо, — отмахнулся Александр. — Жизнь коротка. Успеем все отоспаться. Я лично собираюсь оставить свою порцию сна на далекое потом. Всегда успею выспаться, скажем, в гробу.
— Фу, Александр! — закричала Алена. — У вас шутки подростка!
— Он у нас и есть подросток, — фыркнул Клаус. — Самый настоящий… Ему навеки девятнадцать… Питер Пэн.
— Я думаю не о смерти, — ответил Александр с неожиданной серьезностью Алене. — Я думаю о любви…
— Только избавь нас от певческой цитаты! — взмолился Клаус. — А то я отправлю тебя с Веткой на пару петь песни со сцены.
— Если она согласится петь хорошие песни, — сказал Александр. — Я не хочу подпевать глупым песенкам.
— Так стань ее продюсером и спонсором, — посоветовал Клаус. — У тебя для этого есть шанс.
— Стану. Только сначала отстроим церковь в Знаменском. — Он повернулся к Виолетте и заговорил быстро, опасаясь отказа: — А хотите поехать с нами? Вам там будет хорошо. Вот увидите! Вам обязательно там понравится!
— Собственно, я и сам хотел это предложить.
— Нет, — покачала головой Виолетта. — Мы не можем ехать в Знаменское. У нас с Аленой есть дело. И очень хорошо, что ты обнаружился, Клаус, потому что только ты знаешь ответ на этот вопрос. Где Аська? Мы приехали сюда, чтобы попытаться ее найти. Ты знаешь, где она?
Клаус ответил не сразу. Сначала он молчал, неуверенно оглянулся на Митю.
— Послушай, — попросил он его, — свари нам кофе, а?
— Я… — вскочил Александр.
Клаус остановил его. Митя понял, что Клаус не хочет говорить об Аське при нем. Что ж, он это заслужил… Разве он не предал ее в трудную минуту? Ему следовало быть более настойчивым. Нельзя было уезжать тогда. Он встал и вышел на кухню.
Когда они остались одни, Клаус хитро улыбнулся и сказал:
— Сначала мы все вместе поедем в Знаменское. Там живет одна особа, которая будет рада познакомиться с вами.
— Мы должны найти…
— А потом вы найдете Аську, — пообещал Клаус. — Может быть, вам повезет, и вы найдете прежнюю Аську. Но сначала мы все поедем в Знаменское…
И они поняли, что им надо соглашаться. Клаус что-то задумал, вот только что?
— Ты просто Санта какой-то загадочный, — проворчала Виолетта. — Санта-Клаус…
— Отец Алексей, я снова испытываю ненависть. Что мне делать?
Она выпалила это на одном дыхании. Она боялась этого признания, прятала его от самой себя — и теперь, когда слова, спрятанные в самой глубине ее разума, вырвались наружу, ей стало легче. Пусть не намного, но все-таки легче…
— Подожди-ка, — удивился он. — Я знаю тебя давно. Мне казалось, что ты любишь всех и никто тебе не причинял зла, как и ты никому его не причинила. Ненависть же рождается как ответ на причиненное зло. Что-то случилось?
— Нет, это… это не связано ни с кем из живущих тут. Это старая история. Наверное, я должна была вам это рассказать с самого начала.
Она вдруг поняла, что даже теперь ей больно об этом говорить. И все-таки надо… Может быть, расскажи она все давно, не было бы здесь сейчас Горца? Может быть, Господь так наказывает ее за то, что она не осмелилась признаться в совершенном грехе?
Ася начала рассказывать. Говорила она долго и снова удивлялась, что с каждым произнесенным словом уходят боль и страх, точно слова уносят их вместе с собой, облегчают ее дыхание. Когда она дошла до самого страшного, она замолчала. Это касалось уже не ее. Это была чужая тайна…
— Этот человек здесь? — спросил отец Алексей.
Она кивнула.
— И ты его боишься…
— Я боюсь за другого человека, — прошептала Ася. — Мне кажется, что Горец тут потому, что хочет ему отомстить.
— Я тебя не понял, — сказал отец Алексей. — Ведь это тебе причинили зло. За что же должен мстить твой Горец? И кому?
— Клаусу. Мише.
— За что же? И при чем тут Миша?
— При всем, — вздохнула Ася. — Это он слома? Горцу жизнь. Он поклялся ее сломать, чего бы ему это ни стоило. Когда второй мой обидчик погиб, все думали, что это сделал именно Кл… Миша. Но он просто был там, и то, что случилось, заставило его измениться. Он сказал, что не имеет права лишать кого-то жизни, что существует нечто иное, неподвластное нашему рассудку. Он не любит говорить об этом. Но Горец казался ему воплощением зла. И он сделал так, что Горец потерял все. Он преследовал его до тех пор, пока тот не стал тем, что он есть теперь. Я думаю, Горец понял, кто лишил его денег, кто расправился с его сатанистской сектой, приносящей ему доход, по чьей вине ему пришлось бежать и скрываться столько лет неизвестно где. Я даже думала, что его уже давно нет в живых. Но теперь он вернулся. Он здесь, чтобы отомстить.
— Одно зло рождает другое, и так по цепочке, вечным потоком. Надо поговорить с Мишей. Он ведь завтра приедет.
— Уже завтра?
— Не надо бояться, — попросил ее отец Алексей. — Я столько раз говорил тебе, что нельзя бояться, это грешно… Разве сатана сильнее Бога?
Он с тревогой посмотрел на Асино осунувшееся лицо и ласково погладил по щеке.
— Тебе надо отдохнуть. И немного успокоиться. Спасибо, что ты нашла мужество все мне рассказать. Я поговорю с Мишей сам. И не бойся! Никто не посмеет тронуть тебя здесь. Не станет же этот Горец бросать вызов самому Богу…
Она смотрела ему вслед, и ей очень хотелось поверить, ощутить себя снова в безопасности, но она знала, что на этот раз отец Алексей ошибается.
Горец может бросить вызов Богу. Потому что Горец в Бога никогда не верил и теперь не верит. Чего же тогда ему бояться? Он вполне может позволить себе быть подлым.
Глава пятнадцатая
Утро выдалось пасмурным. Ася проснулась рано и отчего-то сразу поняла — сегодня ей будет тяжело. Приезд Клауса с его смешным приятелем обычно приносил ей радость, но не теперь. Теперь из всех углов смотрела глазами Горца опасность. И тщетно было уговаривать себя, что бояться грешно, потому что ты все равно боишься…
Это за себя можно перестать бояться, потому что и в самом деле иногда лучите умереть, чем жить, как крыса, забившись в нору, а если страх связан с другим человеком?
«Ах, Клаус, зачем же ты тогда ввязался в эту историю? — подумала она. — И ведь я же знала твою тайну — не меня ты любил. Зачем же тогда? Или ты и за нее пытался отомстить? За то хорошее, что в ней погубили? За то, что сделали ее подлой и жестокой?»
Она и теперь не могла найти ответа, как ни пыталась… Ответа просто не было.
Она подозревала, что Клаус никогда не скажет ей, почему он так поступил тогда. И что случилось там, на самой верхней площадке, откуда когда-то поднималась лестница на небеса?
Она сделала свои обычные утренние дела, даже не заметив их за обыденностью. Умылась, почистила зубы, помолилась, не вдумываясь в слова молитвы, слишком ее мысли были далеко… Лучше бы он сегодня не приезжал!
В дверь постучали. Она открыла — на пороге стояла одна из девочек. Асе показалось, что девчонка напугана, но она тут же постаралась отнести это на счет собственных переживаний.
— Что случилось? — спросила она.
— Вас Ксюня просила прийти, — сказала девочка. — Ей надо с вами поговорить. Она вас в церкви ждет.
Выпалив все на едином дыхании, девочка побежала прочь, не оборачиваясь, и снова Асе показалось, что она боится обернуться. «Как странно, — подумала она. — Что это Ксюня придумала? И в такую рань». Сердце кольнуло недоброе предчувствие. С Ксюней что-то случилось.
Горец! Она вскочила. Догадка озарила ее. И теперь она поняла, чем была так напугана девочка. Раньше чем включился разум, включилась Асина душа. Конечно, она могла позвать на помощь, но Горец звал именно ее. Именно от нее сейчас зависела Ксюнина жизнь.
«Ты снова все придумываешь», — сказал разум, но душа уже почуяла неладное. Душа заставила ее резко открыть дверь и броситься к церкви бегом.
Так быстро, как только она была способна.
Как и ожидалось, всю поездку в небольшом автобусе с молчаливым водителем их сопровождала бессмертная музыка Рыбникова. «Просто камергер Резанов какой-то», — подумала Виолетта, украдкой глядя, как Александр погружен в эту музыку, и тайно завидуя ему — за годы своей «сценической карьеры» она почти отучилась вот так живо воспринимать музыку… А уж тем более тексты. Хотя этот не трогал, что зря говорить. «В море соли и так до черта, морю не надо слез… Наша вера верней расчета, нас вывозит авось…» Слова, от которых хочется вскочить, потому что они задевают что-то очень важное в душе, и еще хочется быть сильной… Почему-то пришла в голову дурацкая мысль, что эту вот песенку и надо было сделать гимном, ибо что-то есть в этих словах такое, что понятно только им, какой-нибудь мексиканец этого не поймет, ни за что…
Алена сидела рядом с Клаусом, и оба они молчали, но Виолетте показалось, что они молчат именно вместе, точно пытаются понять друг друга.
— Кто ты? — спросила Алена тихо.
Он усмехнулся:
— В смысле?
— У вас много денег. Твоего друга знают в городе. У вас бизнес? Или…
Он прервал ее, не дав договорить.
— Или, — ответил он коротко, И Алена все поняла. Больше расспрашивать не стоило. На квадратный вопрос получишь такой же ответ.
— А почему ты не женат? — спросила она.
— А почему ты не замужем?
— Меня никто не брал, — рассмеялась она. — У меня слава дурная.
— У меня тоже дурная, — совершенно серьезно ответил он.
«Даже не улыбнулся, — подумала Алена. — Странный все-таки тип». Она снова украдкой посмотрела на него — от светловолосого мальчика ничего не осталось. Разве что упрямый подбородок, теперь скрытый бородой. Глаза стали другими. Холодными… Она отчего-то вспомнила, какой у него раньше был взгляд — мечтательный, добродушный, но теперь ничего этого не было.
«Странно, что я тогда не замечала, какой он, — подумала она. — Почему я прицепилась к Мите? Я ведь и не любила его никогда, если подумать… Какая же я была дура!» Сейчас ей казалось, что еще тогда ей был нужен только Клаус. И мгновенно вспомнила, что Клаус всегда находился возле Аськи. И теперь он тоже с ней рядом…
— Послушай, — сказала она, — мне кажется, ты что-то задумал, но не хочешь нам говорить.
— Не хочу, — кивнул он. — Так что давай пока все оставим в тайне… Кстати, отчего ты бросила в одиночестве свою былую привязанность? Может, пересядешь к нему?
Она обернулась. Митя сидел, погруженный в собственные мысли. Но отчего слова Клауса вызвали у нее такую досаду?
— Могу и пересесть, если я тебя по-прежнему раздражаю.
Это вырвалось у нее помимо воли, и она тут же отругала себя — слишком по-детски это получилось.
— Глупенькая, — ответил он неожиданно ласково. — Ты меня не раздражаешь. Хотя ты все такая же закомплексованная дурочка.
Алена хотела возмутиться, что она нисколько не закомплексованная и уж точно не дурочка, но почему-то поняла, что это очень приятно звучит. И более того — ей нравится быть дурочкой. Впервые нравится…
Дверь была закрыта. Аська остановилась и огляделась. Странно было, что дверь закрыта — по утрам здесь должно быть открыто. Сторож всегда пускает желающих, даже если нет службы. Но она тут же вспомнила, кто теперь сторож. Неужели отец Алексей все-таки не поверил ей, сочтя ее слова фантазией?
— Ксения, — позвала она тихо.
Она и сама была бы рада считать свои подозрения фантазиями, может быть, все обстоит именно так… Это былой страх не желает оставить ее, властвует над чувствами и разумом, рождая чудовищ. Может быть, чудовища нет и в помине? Есть только спившийся бомж со злыми глазами — мало ли таких бродяг, обиженных судьбой?
А Ксения просто спряталась. Может быть, что-то натворила и теперь боится предстать перед разгневанным взором отца Алексея и хочет заручиться Аськиной поддержкой.
Ася снова осмотрелась, все еще надеясь увидеть тонкий силуэт девочки за высокими дубами, окружающими церковь.
— Ксюня, — уже ласково позвала она. — Да хватит же тебе прятаться! Зачем ты меня звала? Выходи же!
Ответа снова не последовало, и Аська подумала, что все это чья-то дурная шутка. Кто-то проведал про ее страхи и решил посмеяться. Но девочки никогда так раньше не делали! Да, никто не мог бы назвать их ангелочками, но и на подлые шутки они не были способны! Тем более Ксюня.
— Ксюшка, милая, да хватит…
Она застыла.
Дверь начала медленно открываться. Так медленно и так зловеще, что у Аси пропали последние сомнения — Ксения в беде. Аськины подозрения оказались правдой. Страхи ожили и приобрели конкретные человеческие черты. Они сложились, как в калейдоскопе, и получилось лицо Горца.
— Ася! — услышала она отчаянный Ксюнин крик. — Не ходи сюда, Ася! Пожалуйста, не заходи!
Сердце замерло на секунду, а потом заколотилось так, точно приготовилось вырваться из груди. Страх уступил место ярости. Ася ворвалась в церковь и тут же увидела перед собой растерянное лицо девочки.
— Зачем? — спросила Ксюня одними губами. — Я же говорила…
Ксюня была привязана к распятию — и это выглядело кощунством, еще более ужасным от того, что губы девочки были ярко накрашены, словно кто-то хотел придать детской невинности и чистоте черты порока.
За спиной раздалось хихиканье. Затем дверь закрылась. Ася услышала скрежет закрываемой двери и резко обернулась.
— Ну вот вам, значит, и здравствуйте, — проговорил Горец. — Я ведь тебя сразу узнал. И ты меня узнала, крошка, только виду не подала.
Да… Она узнала. Но она не только не хотела показать виду, она не хотела и не могла поверить в то, что спустя столько лет этот кошмар, преследующий ее по ночам, опять возвращается.
— Отпусти девочку, — попросила Ася. — Ты же хотел меня…
— Тебя? — Он засмеялся. — До чего же у женщин развито самомнение! Почему ты думаешь, что я хотел тебя? Нет, ты мне нужна только как приманка. Всего лишь приманка для твоего ушлого друга. Он ведь, наверно, решил, что я забыл про него или, чего доброго, простил. Но Горец долгов не прощает… Я, может быть, за эти годы и не сгнил только потому, что должок у меня здесь остался, кровный должок. И сегодня вы мне его заплатите! А девочку твою я отпустить не могу, хотя она сослужила мне добрую службу. Я быстро понял, как ты к ней привязана. Своих-то детей нет? Бог не дал? Ах, какой нехороший…
Он издевался над ней. Ася ощутила почти физически, как в груди разгорается ярость, превращаясь в яркий полыхающий огонь. Этот человек, виновный в ее беде, еще смеет издеваться над ней!
— Бог дал мне детей, — сказала она. — Бог как раз отдал мне то, что пытались отнять вы с Дыней… Тебе не со мной надо разбираться, Горец. Не со мной и не с Клаусом. Не мы платили тебе за то, что ты сделал со мной и с Аленой! Нет, Горец! Это были не мы. Тебе надо прежде всего разбираться с Богом. А что, Горец, слабо тебе? Устроить славную такую разбираловку с Господом? Тебя же только на детей хватает да на женщин.
Ах, какой ты сильный, Горец! Какой же ты сильный — с ума сойти. Просто чемпион по реслингу. Паяц, жалкий паяц… Вы думали, что вам все дозволено, а вышло иначе. Хочешь, я расскажу тебе, как погиб Дыня?
Он нахмурился:
— Ты не можешь знать. Его твой дружок убил. Скинул с лестницы.
— Клаус был тут ни при чем… Твой дружок просто перепугался. Знаешь, как было приятно смотреть на его лицо? Только что было надменным, уверенным в том, что ему ничто не угрожает и что бы он ни делал — папочка укроет, папочка поможет… Он смеялся над Клаусом, а потом вдруг перестал смеяться. Знаешь, Горец, как у него физиономия вытянулась?
О, она и теперь это помнит! Словно это было вчера… Ту бесплотную тень на облаке и само облако, вдруг ставшее близким, заполонившее все небо. Она представила себе, как Дыня взмахнул руками — и вдруг полетел вниз с отчаянным криком. Аська снова подняла глаза вверх, но словно ей это лишь показалось — облако просто висело как воздушный шар, такое же, как обычно. А две фигурки там, на этом облаке, — они ей просто привиделись. Почудились… Ведь она всегда верила в чудо?
Горец слушал ее, насмешливо улыбаясь. Он ей не верил — да кто же поверит в такое? Людям всегда удобнее верить в то, что это Клаус скинул Дыню с лестницы. Тогда можно и себя оправдать. Но она-то знала, что все было не так!
— Сказки рассказывай детям на ночь, — сказал Горец. — А мы тут посидим, пока не приедет твой дружок сердечный. Говорят, он за тебя готов в огонь и в воду…
Вот и проверим. Зажжем свечи, чтобы угодить твоему любимому Богу. И посмотрим, что у нас получится.
Он рассмеялся своим холодным смехом. Аська хотела ему ответить, что Клаус и в самом деле готов отдать за нее жизнь, но она этого не допустит. Никогда не допустит.
Но только теперь она заметила, что в церкви очень странно пахнет — не ладаном, нет, и даже не так, как обычно. Запах был похож на запах серы, но это была не сера. На самом деле в церкви пахло бензином.
— Господи, — прошептала Аська в ужасе перед этим безумием, осознав, насколько они с Ксюней беззащитны перед ним. — Ты сумасшедший…
Он не обратил на ее слова никакого внимания, просто тихо рассмеялся. И Ася поняла, определила по смеху, насколько безумен этот человек.
— Это не твой дружок сломал мне жизнь, — проговорил Горец. — Это ты.
Она покачала головой, глядя на него с жалостью. С жалостью, именно так.
— Ты сам ее сломал, — проговорила она. — При чем тут я? Из добра и зла ты выбрал второе… Может быть, ты просто оказался слаб. Каждого человека бесы пытаются учить злу — но не каждый человек становится прилежным учеником. — Она опять не боялась. Словно за ее плечами кто-то был.
И Горец должен был доказать «кому-то», что этот мир принадлежит ему и таким, как он. И да будет так всегда…
Он поймал себя на мысли, что это он, Горец, боится. Боится ее правоты… Словно ее правда окончательно его раздавит, сломает, ничего не оставив ему в жизни. Даже права на месть. Если он сам виноват — кому же мстить?
Она смотрела, как он зажигает свечи — везде. Особенно много свечей он зажег перед алтарем, и Ася догадалась, что именно там он и собирается устроить пожар.
«Нам остается надеяться только на чудо, — устало подумала она. — Только на чудо…»
— Что там происходит? — спросила Виолетта.
Она вышла из автобуса и первая увидела, что вокруг церкви собрались люди, что эти люди чем-то встревожены.
— Не знаю, — пожал плечами Клаус. — Подождите меня здесь.
Он пошел туда, вернее сказать, побежал.
— Ну да, конечно, — хмыкнула Виолетта, — будем стоять и ждать…
В воздухе пахло опасностью и дымом.
— Похоже, у них пожар…
— Тогда какого они собрались вокруг и никто не собирается его потушить? — спросила Виолетта.
— Непонятно… — признал Александр и так же быстро рванул за Клаусом.
Спустя несколько минут они уже были там.
— Что происходит? — спросила Виолетта, хватая за рукав седого мужчину в коричневом пиджаке.
— Да это я виноват во всем, — сокрушенно сказал старик. — Пришел этот сумасшедший, сказал, что нынче он дежурит, что его отец, Алексей поставил вторым сторожем, а отец Алексей сказал мне, что ничего подобного, он, наоборот, просил его немедленно уехать отсюда. Он, оказывается, за нашей Асенькой охотился. Я виновен, только вот как исправить-то? Ах, какая беда с Асенькой: они там с Ксеней заложницы у этого негодяя!
Митя, услышав Асино имя, тут же молнией рванулся к дверям.
— Туда нельзя! — закричал старик. — Нельзя! У него пистолет, он девочек убьет и тебя тоже. Ему Михаил Евгеньевич нужен!
Митя только отмахнулся. Он высадил дверь с третьего удара, мысленно попросив у Бога прощения и пообещав сделать еще лучше.
В дыму можно было различить только смутные абрисы человеческих фигур, но Митя узнал Асю. Она почти не изменилась — или ему сейчас так кажется? Он, как и тогда, должен защитить ее, спасти, и Мите показалось, что кто-то неведомый ему нарочно прокручивает ту же пленку, чтобы дать Мите шанс исправить то, что случилось тогда. Впрочем, все эти рассуждения пронеслись в голове подобием вихря.
— Я буду стрелять? — заорал этот урод, но Мите было наплевать. Быстрее молнии он рванулся к Асе и обнял ее. Теперь он закрывал ее от выстрела, а что будет с ним — не важно! Главное, чтобы она осталась жива…
Он обнимал ее — и точно не было вокруг гари, не было томительных девяти лет одиночества… Только они вдвоем, в целом мире… Церковь, может быть, и есть тот самый корабль, на котором он должен непременно отвезти Аську к «золоту на голубом»?
— Он убьет девочку, — прошептала Ася одними губами. Митя видел, что ей трудно дышать — теперь дым заполнил уже всю церковь.
Словно в ответ на ее слова Горец подходил к Ксюне. И в этот момент раздался голос Клауса за спиной:
— Горец! Ведь тебе был нужен я! Вот он я. Отпусти девочек. И этого парня тоже. Пусть уходят.
А мы с тобой поговорим о смысле жизни, раз уж ты так настаиваешь.
Приехали пожарные. Алена стояла сжав губы, она боялась за Аську. И — она боялась за Клауса.
— Везет же нам, — пробормотала она. — Вечно попадаем в передряги. И всегда отчего-то это случается на дороге безоблачного счастья.
Она слышала вопли «Я убью их, если кто-то зайдет сюда!», а потом — о, она узнала этот голос, прекрасно узнала, и ей стало гадко от воспоминаний! Алекс стоял, грызя спичку, и задумчиво наблюдал, как растерянные пожарные застыли, ожидая распоряжений.
— Да что они, в самом деле? — проговорил он. — Как будто это выход. Если он их не убьет, то они задохнутся. Там же гарь, дым.
Он вдруг отбросил спичку, посмотрев в небо — там было одно-единственное облако, то есть облаков было много, но они в основном были серого цвета, а это, странное, было белым… Александр удивился.
— Ладно, — махнул он рукой. — В конце концов, наша вера верней расчета. Нас вывозит авось…
И неторопливо, но решительно двинулся вперед.
— Туда нельзя! — закричал ему кто-то. — Вы что, безумцы?
— Ну да, — ответил он. — Безумцы. Не видно, что ли? Он вошел в церковь спокойно, неторопливо. Алена слышала, как он спросил с порога:
— Ну что, кретин? Нравится играть в террориста? Давай со мной поиграем!
Больше она ничего не слышала. Раздался отчаянный крик, а потом — выстрел.
Собравшиеся вокруг замерли, предчувствуя самое худшее. У Виолетты в глазах потемнело. «Нет, — прошептала она одними губами. — О нет, Боже мой, нет же…» Перед глазами возникла картина, как Сашка падает. Она ни минуты не сомневалась, что беда произошла именно с ним. Он падает — мертвый, истекающий кровью. Виолеттино несостоявшееся счастье… Да что над ней висит за проклятие? Она вдруг поняла, что никто другой ей не нужен и не будет нужен никогда. Только этот тип с торчащими ушами и детским взглядом, с его склонностью к философии, с его любовью к старой рок-опере…
Она бросилась внутрь, не слушая крики, только отмахнулась. Нет-нет, она сама должна убедиться во всем. Если он жив, она изменится…
— Господи, я изменюсь, если он жив, — обещала она. — Я даже петь брошу ради денег! Я в церковный хор пойду…
Она даже не заметила, что говорит все это вслух, она вообще не помнила, как и что она делала. Очнулась только в тот момент, когда уже стояла на коленях над Сашкой. Он не подавал признаков жизни, а где-то за спиной корчился этот урод — его скрутили Клаус и Митя. Еще она слышала Аськин голос, но она почти забыла сейчас даже об Аське, впрочем, та была занята. Отвязывала девочку от креста.
— Сашенька, — шептала она, и ее глаза ничего не видели, потому что она плакала и сама не понимала, отчего это глаза такие влажные и почему все как в тумане. А когда поняла, что это те самые слезы, которых ей не хватало всю ее жизнь, она попыталась удивиться, но это тоже сейчас было не важно…
Важен только он, этот тюлень ушастый, этот…
— Тебя не возьмут петь в церковный хор, — слабым голосом произнес «умирающий». — Ты хриплым басом поешь… Если, конечно, с тобой немного позаниматься, может, что-то путное из тебя и выйдет. Но возиться с тобой придется долго. Очень долго. Может быть, мне придется потратить на это всю свою жизнь…