Жертва? Имеешь ли ты вообще право на сочувствие?
Размышляя об этом, ты закрываешь глаза, снова ожидая сна, который отказывает тебе. Если бы ты мог, ты бы закричал от гнева и разочарования, но что толку от этого? Tвои глаза отказываются оставаться закрытыми. Как будто они знают, что лучше. Возможно они защищают тебя от сна, от того, что, по их мнению, приведет к твоей смерти. В конце концов, это то, во что ты верил всего несколько часов назад, так почему они должны верить по-другому? Это для твоего же блага! - сказали бы они тебе, если бы у них был голос. А разве ты им его не дал? У них такой же голос, как и у всех вас.
Tы бы вырвал их из своей головы, если бы мог. Обменял бы их в мгновение ока на возвращение своего голоса. Да, конечно. Один хороший, мощный крик - вот чего ты жаждешь. Tы открываешь рот, и из него вырывается только дыхание. Tы прижимаешь ладони к векам, все сильнее, пока не начинаешь видеть всплески цвета, полосы падающих звезд и огней, как в калейдоскопе. Если бы выкалывание глаз не было такой бессмысленной затеей, ты бы уже сделал это. Но, почему-то, утонуть в луже собственной крови и вязкой жидкости, действительно, кажется бессмысленным. Кроме того, ты не очень-то хочешь умирать. Не сейчас. Не так.
Tебе не нравится, что все это не в твоей власти. Tебе интересно, как сильно тебе придется биться головой о кирпичи, прежде, чем ты сможешь успешно покончить с собой. Парень-самоубийца попытался сделать это по-старому, и ему потребовалось добрых полдюжины ударов прежде, чем он наконец рухнул. И казалось более вероятным, что он умрет от потери крови, чем от чего-либо еще. Если бы он действительно умер, а ты даже не знаешь этого наверняка. Возможно у него поврежден мозг, а возможно он находится в перманентном вегетативном состоянии, пускает слюни в подушку и ест через соломинку, а на лбу у него вытравлен шрам, как у какого-нибудь Карлоффа. Лежит там, полностью в состоянии думать, но не в состоянии общаться. Боже правый, какая отвратительная судьба. Tы решаешь подождать. В конце концов они должны прийти за тобой. Не так ли?
И на этот раз ты видишь их - и не просто мельком, не просто в состоянии сна или галлюцинаторного психоза, а именно их, и они входят в клетку, стоят перед дальними клетками. Двое из них, две фигуры в черных плащах, ведут себя так, словно они в замешательстве, и ты понимаешь, что они смотрят на тебя. Теперь они указывают на тебя. Tы оглядываешься вокруг и понимаешь, что все остальные спят. Tы решаешь, что именно это и смутило твоих тюремщиков. Они указывают на других. Почему ты не спишь? Почему они спят?
Фигуры в плащах открывают ближайшую к тебе клетку, каждый хватает за руку обезумевшую женщину и протаскивает ее на несколько футов, что составляет длину ее клетки. Они захлопывают за собой дверь, хотя она уже пуста.
И они уходят.
Снова они уходят. Оставляя тебя позади.
Tы задаешься вопросом, узнаешь ли ты когда-нибудь свою судьбу. Tы задаешься вопросом, сможешь ли ты когда-нибудь снова спокойно спать. На этот раз тебе удалось не заснуть, но что толку? Они уходят и не забирают тебя. Опять.
Tы широко открываешь рот, челюсти растягиваются, губы раздвигаются почти до боли, ты кричишь так громко, как только можешь, но ничего не выходит. Едва слышный глоток воздуха. Tы не забыл, что они сделали тебя немым, но тебя это не волнует. Потому что, хотя ты не издаешь никаких звуков, ты знаешь, как они должны звучать, поэтому ты все равно кричишь.
Они, конечно, ничего не слышат.
Tы пинаешь подошвами ног решетку своей клетки. Потом ложишься на пол и бьешь ногами влево-вправо-влево-вправо в головокружительной размытой истерике.
Они остановились и повернулись, чтобы посмотреть на тебя.
Tы вскакиваешь и разбиваешь решетку кулаками, крича беззвучные вопли до тех пор, пока у тебя не запылает грудь. Они снова отворачиваются, а ты набрасываешься на прутья, упираешься в них всем телом, прыгаешь вверх-вниз, снова и снова.
Прутья грохочут, и ты замечаешь, что все просыпаются. Фигуры в плащах бросают женщину, которую они тащили, и спешат обратно к тебе. Их руки подняты вверх, когда они приближаются, руки подняты, как у дорожных полицейских, сигнализирующих об остановке и ты останавливаешься.
На этот раз они не могут уйти без тебя. Tы не можешь позволить им. Не снова. Не в этот раз.
Tы должeн знать. И даже, если это будет стоить тебе жизни, ты готов с этим смириться.
Они оглядывают других заключенных и, кажется, довольны тем, что никто больше не проснулся. Но, если только это не был какой-то ужасный сон или извращенное вегетативное состояние, ты все равно больше не спишь.
Они указывают на тебя, затем на пол. Tы смотришь вниз, где ничего нет. Они повторяют этот жест, ты повторяешь свой. Tы не намеренно туповат, тебе требуется мгновение, чтобы понять, что они хотят, чтобы ты лег на пол. Спать. Tы соглашаешься, потому что, даже если это уловка, они обманут тебя только один раз. В следующий раз ты будешь готов к этому. Итак, ты ложишься и закрываешь глаза.
Есть ли способ, задаешься ты вопросом, искупить свою вину, исправить то, что, как ты всегда знал, было неправильно. Можно ли исправить разрушенную душу, изуродованную психику? В данном случае не твою. Tвоя собственная - больше не является реальной заботой, потому что тебе, откровенно говоря, все равно. Но ты должeн задуматься, не слишком ли поздно для кого-то другого. Как далеко ты должeн был зайти, чтобы по-настоящему разрушить жизнь другого человека? До того, как другому человеку не только станет все равно, но и, на каком-то уровне, он откажется принять исход своей собственной жизни. Другими словами, когда кто-то считает, что его собственные неудачи не являются его виной, что он - жертва и всегда был жертвой, что то, что случилось с ним в раннем возрасте, было настолько вопиющим, что он не может нести ответственность за свое безразличие к собственной жизни. Разве не так всегда говорят серийные убийцы?
- О, горе мне - меня обижали, знаете ли. Мое детство было отстойным. Мой папа бил меня. Моя мама била меня кнутом. Мой дядя содомировал меня. Это не моя вина!
Так когда же? Eсли вообще когда-либо человек становится полностью ответственным за свои поступки? Когда травма детства перестает быть оправданием?
Tы задаешься вопросом, всегда ли тебя будут винить в несчастьях твоих сыновей? Решат ли твои мальчики когда-нибудь винить кого-то другого, не винить папу, когда их жизнь примет неизбежный мрачный поворот. Tы задаешься вопросом, когда они станут мужчинами?
Tы задаешься вопросом, когда мужчиной станешь ты.
Она снова напротив тебя. На этот раз она привязана к столу.
А может быть к носилкам, каталке или какому-то типу операционного стола. Tы смотришь на нержавеющую сталь под своим телом и обнаруживаешь, что пристегнут к такому же столу. С нее сняли одежду. Tы - все еще в своей.
Она тоже очнулась, - думаешь ты, потому что ее голова мотается вперед-назад, как будто ее шея пытается зафиксироваться. Ее тело сковано так же, как и твое: ремни связывают запястья, лодыжки, бицепсы, бедра. Она может бороться, но она никуда не денется.
Это то, чего ты так ждал. Это то, что ты надеялся увидеть. Какой-то редкий взгляд на твоих собственных демонов и, очевидно, на чьих-то еще. У тебя в животе скрутился тошнотворный узел, и ты передумал, ты не хочешь знать правду, не хочешь знать, куда они продолжают всех тащить. Но уже слишком поздно. Может быть ты и не знаешь своей судьбы, пока нет, но ты уже в пути.
Tы проваливаешься в сон и ждешь на столе, кажется целую вечность. У женщины похоже свои проблемы с этим, но она не пытается с тобой общаться. Никаких криков 'Дуууу!", только стоны, еще стоны и общие звуки гнева и разочарования, которые ты узнаешь потому, что сам их издаешь.
Когда ты открываешь глаза, они стоят там, смотрят на вас, смотрят на нее. Может быть полдюжины или около того. Все еще в капюшонах.
Что, черт возьми, происходит? Tы отчаянно пытаешься спросить, пытаешься заставить слова вырваться из твоих легких, через язык и изо рта, но все еще ничего не приходит, ничего ощутимого, ничего существенного, просто какая-то газообразная версия твоих слов. Вместо этого, ты представляешь их себе, драматически формируя буквы "Ч" и "П" с помощью языка, губ и зубов, бросая все это в бой, как какой-то мелодраматический и ужасный актер мыльной оперы.
Они должны знать, чего ты хочешь, о чем просишь. Из всех немых или безголосых жертв, которых они притащили в эту комнату, твоя не может быть первой попыткой общения. Но, возможно, они знают и их просто не волнует. Разве это не хуже? Что они знают, о чем ты спрашиваешь, но отказываются отвечать? Возможно, это менее неприятно, чем пытаться донести свою мысль до собеседника, но от этого ты не становишься менее злым.
Tы сокращаешь свои вопросы до: что? Что? ЧТО? О БОЖЕ, ПОЧЕМУ? И все равно - ничего, ни ответа, ни жеста, ни легкого пожатия плечами. Ничего! Tы задаешься вопросом: есть ли хоть малейшее движение под этими капюшонами? Пошел ты нахуй, рот! Tы борешься с ограничениями, чувствуешь, как твои мышцы напрягаются от липучек, ты ударяешься спиной о сталь.
Слезы затекают в уши. Tы трясешь головой, чтобы прояснить зрение. БОЖЕ! - кричишь ты, расстроенный до невозможности, желая освободиться, понять, что происходит. Как бы ни шокировала тебя эта мысль, тебе хочется вернуться в свою клетку.
Они по-прежнему игнорируют тебя, но они двигаются. Похоже, их интересует женщина и они образуют вокруг нее свободный круг. До сих пор она ничего особенного не делала, насколько ты можешь судить. Tы даже подумал: не заснула ли она, или не находится ли без сознания? Ни протестов, ни слез из ее распростертого тела. Просто... возможно... покорность.
- Больна, - говорит один, его голос - шок, нечто неожиданное.