Для всезнающих зэков сюрприза не было: торговал отрядник наркотой. То ли весомого довеска к жалованью сильно хотел. То ли какие-то договоренности с блатными отрабатывал. Конечно, засветился. Возможно, сами «клиенты» и сдали.
С его коллегой из четвертого отряда судьба еще круче обошлась – возвращался со службы, зашел в собственный подъезд, получил кастетом в висок. Скорая опоздала. Ползало по зоне объяснение этой смерти: будто хотел тот мусор из своего отряда образцовый сделать, чтобы себе и почет, и досрочно новую звездочку на погоны, и будто все эти вопросы затеял он руками блатных решать. Соответственно, и сам какие-то обязательства-обещания на себя в этой ситуации взял, ну и… не вывез. Завертелся, запутался. Жизнью поплатился. По другой версии, слишком сильно достал он своими режимными требованиями одного из серьезных арестантов из местных. Тот на волю кому надо отшумелся, помощи попросил. Помощь и подоспела. Аккурат кастетом в мусорской висок.
Обе версии на равных в арестантской молве и сосуществовали, за первенство вовсе не соперничая. Возможно, и в жизни оба сюжета соседствовали, дополняя и усложняя друг друга. Впрочем, важно ли сейчас это…
Зато в мыслях у капитана Кулемина все слишком просто оказалось. Так просто, что даже скучно: сплошные «краска-побелка», килограммы да квадратные метры. Плюс шпаклевка, плюс линолеум в комнату воспитательной работы, плюс еще какая-то ремонтно-строительная дребедень. Даже пожалел Никита, что лишний раз напрягся, в башку к отряднику заглядывая.
Думать по-прежнему больно было, потому и длинных мыслей не складывалось, а короткие, что обрывками в гуще боли сновали, вполне предсказуемое звучание имели: что дальше с такой способностью делать, на пользу ли пойдет или проблемами обернется?
Впрочем, был еще шанс надеяться, что обретение это – не окончательное, а что-то минутное, случайное, почти разовое, что больше и не повторится. Шанс-то был, только не получалось у него реализоваться. Скорее наоборот – все дальнейшие события только подтвердили: это серьезно, это не подарок, а дополнительный груз в придачу и без того к нелегкой арестантской ноше.
На утреннем общем построении очень близко от себя увидел он начальника колонии, которого неспроста хозяином звали, который на лагерном замкнутом пространстве был и богом, и царем, и прокурором. Неспешно прохаживался полковник Алесенко между черными арестантскими рядами и, будто между делом, на ходу процеживал, рта не раскрывая:
– Побриться… Бегом… В строй вернуться…
– Феску сменить… Чтобы завтра с нормальным козырьком была. Проверю…
И все прочее, в таком же роде. Так же коротко и колюче. При этом голова у говорившего в арестантскую сторону и не поворачивалась.
Между тем над головой той, украшенной на заказ пошитой фуражкой с задранной донельзя тульей, слова неспешно поплыли. Так же неспешно и смысл их до Никиты доходил:
– Полторы тысячи зэков в лагере… Вроде рабочая сила… Скорее стадо дармоедов… На промке никто не перерабатывает… Потому что нет толком работы на этой промке… Не нужны государству нынче рабочие руки арестантов… И вообще этому государству ни хрена не нужно… Другое дело при Сталине… И даже позднее…Тогда каждая зона серьезным предприятием была… С гособеспечением, с госзаказом, с премиями… И зэки зарабатывали, и все те, кто в системе нашей работал… Иные зоны продукцию на экспорт отправляли. Не то что сейчас: мешки копеечные, никому не нужные… А лагерь на хозрасчете… За воду, электричество, прочую «коммуналку» платить надо… Живыми денежками… А брать откуда… А самим жить на что? А на что проверяющих задабривать? Да ладно бы, если только поить-кормить… Эта сволочь привыкла, чтобы по итогам всякой ревизии после банкета им не только нарды или шахматы, что зэки на лагерной ширпотребке производят, дарили… Им конверт с наликом напоследок обязательно подавай… Опять деньги…
После этого над красивой фуражкой забористые матюки закачались. Не такие адресные, как у Дельфина, но не менее злые. А следом опять же вывод. Не такой скучный, как у отрядника, а масштабный, с обобщением, в котором для брата-арестанта ничего хорошего опять же не проблескивало:
– Нечего ждать, пока про нас и про нашу систему там, наверху, вспомнят… Да и не вспомнят ведь никогда, потому как прочих забот в государстве хватает… Самим шевелиться надо… С бухгалтерией на промке разобраться надо… Она и так в трех вариантах ведется, чтобы всем капало… Сдается, там еще резервы есть… Зэки перетопчутся… Можно и еще с нарядами покрутить… Подрезать, где можно… Знаю, кому это поручить… Есть на зоне мини-цех по ремонту автомобилей… Расширить его надо… Умельцев в лагере полно, платить им необязательно… Вместо денег – валюты зэковской «закурить-заварить» подбрасывать… Заказы, понятно, с воли подтягивать… Привлечь в помощь местных авторитетов, кто в свое время здесь сидел, с кем отношения сохранились… Но главное – не это… Главное, каждое возможное УДО – на карандаш, и чтобы никакой халявы, все на коммерческую основу, как и все везде в стране нынче… Каждый недосиженный месяц должен для арестанта, точнее для родни и близких его, денег стоить… И не так, как раньше: одни платят, другие – нет, а чтобы все только за бабки, жестко… Месяц воли досрочной должен минимум пятерку стоить, еще лучше – двести гринов… Чтобы без всякой поправки на нефть и прочую международную хреновню…
Многие из деревенских, что здесь сидят, никаких долларов в глаза не видели… Их проблемы… Верно, делиться придется… С судьей и прокурором, без них ни одного решения по УДО не принимается… Ладно, свои люди, тем более что такое с ними уже не раз прокручивали… Теперь все это в систему на поток надо… И, чтобы никаких посредников-отрядников тут не путалось… Они пусть бараки ремонтируют, арестантов воспитывают, отчеты составляют.
Забавно: в одно время с тем, как на белом поле над головой полковника Алесенко строчки менялись, сам он продолжал между арестантскими рядами прохаживаться. Более того, не замолкал при этом. На старые темы бросал отрывистые фразы: про непорядок во внешнем виде, про перешептывания в строю, про то, как плохо убирается территория, закрепленная за отрядами. Не столько говорил, сколько стращал да упрекал. При этом по-прежнему ни на кого конкретно не смотрел, а только мимо, исключительно в сторону.
Напоследок над нарядной тульей уже отдалявшегося лагерного хозяина слова были изрядно цифрами разбавлены:
– В зоне одиннадцать отрядов… В каждом всякий месяц один, а то и двое-трое кандидатов на УДО… Каждое УДО – это как минимум год недосиженного срока… Понятно, в седьмом инвалидно– пенсионерском – там сложнее, там голь перекатная… И в шестом, где почти одни блатные, – трудно… Все равно хватает… Пусть по минимуму… По среднему… 11×2… 22… 22×12… 264… 264×200… Все это еще пусть на двенадцать… Ух, до фига в год получается… А если по курсу с баксов в рубли? Очень прилично… Пусть судье-прокурору отстегнуть… Все равно нормально останется… И как все вовремя… Дочери отдельное жилье справить давно пора… Дачу достроить… А там сына после школы пристраивать… Обязательно в юридический… Неважно, кем потом… Следаком, адвокатом, на худой конец сюда, в зону определю… А юридический – это репетиторство плюс взятка за поступление… Расходы… Расходы… И ведь все можно найти, все изыскать реально…
В этих мыслях ничему не поразился Никита Тюрин. Показалось даже, что все это он уже то ли слышал от кого-то, то ли читал. Совсем ничего нового. Про то, что УДО здесь за деньги, и про то, что хозяин лихо умеет эти деньги считать, и что деньгами этими делится он совсем нехотя, – обо всем этом он узнал уже в первые дни пребывания в зоне. Уже тогда казалось, что все так всегда было и по-другому просто не бывает. Уже тогда к этому спокойно он отнесся, а теперь, спустя четыре года… какое уж тут удивление. Куда серьезнее его главный на сегодня вопрос тормошил: как распорядиться своим, своим собственным обретением, к чему новые свои, совсем непростые способности приложить?
Рассказать об этом тем немногим, с кем он позволял здесь себе быть хотя бы немного откровенным? А дальше что? Разве кто-то из них сможет дать толковый совет в этой ситуации? Куда более предсказуемо, что такой дар на общую потребность выставят и придется типа роли фокусника играть – зэков развлекать, долгие их срока новой забавой скрашивать. С какой стати в таком цирке участвовать? Разве это для порядочного арестанта приемлемо?
И другая засада налицо: если про такие способности зэки узнают – значит, очень скоро про них и мусора, в первую очередь кум и вся его братия, пронюхают. У этих хватка мертвая, а гребут они только в одну сторону. Здесь расклад предсказуем – непременно на себя работать будут жестко заставлять: и за арестантами, и за теми же мусорами обяжут шпионить. Сейчас принято компроматы копить. Такой вариант еще гаже, да и попросту опасней: любой стукач за свое малодушие рано или поздно непременно сполна расплачивается. И никакой здесь дар не спасет…
Еще один вариант использования своих новых способностей несмелым, но блестящим пунктиром мелькнул. Дерзкий, еще более фантастический, чем суть самих этих способностей. Может быть, направить их целиком и полностью на то, чтобы… отсюда на волю? Не терпя до нескорого звонка, не покупая на барыжных условиях УДО?
Только… как? Понятно, чужие мысли читать – способность уникальная, без преувеличения сказочная, только можно ли с ее помощью тройной забор с запреткой преодолеть? Что-то не складывается…
Здесь и другое вспомнилось. Реалистом надо быть: беглому арестанту по нынешней жизни засухариться[34] практически невозможно: на вокзалах, в магазинах, во всех людных местах – камеры, и никуда позвонить нельзя – голос в любом месте с первых секунд пеленгуется. Разве что в тайге, в медвежьем углу хорониться. Только и туда ухитриться добраться надо. Да и какой смысл в таком побеге, в такой свободе? Есть ли резон одну неволю на другую менять?
Еще и еще пытался примерить Никита Тюрин открывшуюся уникальную способность к нынешнему своему бытию. И ничего путного из этих попыток не складывалось. Выходило даже, что никакой это даже не дар, никакое не озарение, а что-то очень нелегкое и, похоже, даже лишнее. Такой вывод сам по себе напросился, и совсем не готов к нему бывалый арестант оказался.