Во время другого перелета нам подали жестяные баночки с яблочным соком, но открывашку экипажу найти не удалось. И что? Они воспользовались топориком из эвакуационного набора и стали передавать нам слегка ржавые баночки с зазубренными отверстиями сверху.
Однажды, на заснеженной взлетной полосе, сидевший со мной рядом нервный пассажир посмотрел, как бушует ледяной ветер, и спросил у стюардессы, будет ли самолет перед взлетом обработан от обледенения. «Не переживайте, – сказала стюардесса, – мы как разгонимся, лед сам отвалится».
Как-то в Петербурге было минус 25, а из-за пронизывающего ветра казалось, что еще холоднее. Выходя из автобуса, который подвез нас к трапу, я заметил, что на земле стоят несколько человек (и наверняка замерзают), но нас посадили первыми. Я только потом сообразил, что дожидались пассажиры первого и бизнес-класса – им посадку разрешили только после того, как заполнится салон эконом-класса. Вообразите себе – платить за билеты больше, а после этого получить вот такое: никакой вам радости от богатства.
В начале 1990-х годов Россия переживала тяжелейший экономический кризис, начавшийся на деле несколькими десятилетиями раньше. Не хватало основных продуктов питания и потребительских товаров. С раннего утра жители выстраивались в очереди у продовольственных магазинов в надежде купить хлеб, молоко и другие необходимые продукты. Свежие фрукты и овощи можно было достать только на черном рынке или если у вас была валюта и вы могли ходить в специальные долларовые магазины, предназначенные для привилегированного класса.
В те дни ходил такой анекдот: коммуниста из Красноярска за многолетнее служение партии премировали дорогой поездкой в Москву. Жена, понимая, что сама никогда не сможет позволить себе такой роскоши, попросила мужа записывать в дневник все, что он увидит. Куда бы он ни пошел, он отмечал отсутствие основных продуктов и честно все это записывал: «Нет молока, мяса, мыла, обуви и пр.». Это продолжалось три дня, а на четвертый к нему подошел незнакомец и представился офицером КГБ. «Вы шпион, – объявил ему офицер КГБ, – я давно слежу, как вы ходите по нашим магазинам и что-то записываете. Считайте, что вам повезло: пять лет назад за такое государственное преступление вас бы арестовали и расстреляли». Гость из Красноярска честно записал в дневнике: «Нет патронов».
Был и другой популярный анекдот – про человека, который долго копил деньги, чтобы купить машину российского производства. В очередь он встал 4 апреля, и ему сказали, что за машиной он может прийти через пять лет, 18 апреля, в 11 утра. Сверившись с записной книжкой, покупатель попросил перенести ему время на более позднее в тот же день, ближе к трем часам, потому что на 11 он вызвал водопроводчика.
И слушатели, и рассказчики покатывались со смеху, однако в истории этой была не одна крупица правды.
Традиции
В период становления московского отделения «Гилеля» я научился ценить давние русские культурные традиции – кто-то, возможно, назвал бы их суевериями. На входе в московский «Гилель» всегда стояла батарея домашних туфель. В России при входе в помещение всегда снимают уличную обувь. В доме ходят исключительно в домашней. Даже если вы пришли в гости, вам положено разуться в прихожей. Как правило, русские держат в доме лишние пары домашней обуви для гостей. Если на всех гостей обуви не хватило, можно ходить в носках. Помещения «Гилеля» в Москве были не просто студенческим центром, но домом. Российские студенты зачастую ютились в тесных квартирках вместе с родителями, бабушками, дедушками и другой родней, а в «Гилеле» хватало места, чтобы пообщаться со сверстниками в домашней обстановке. Тапочки на входе в «Гилель» свидетельствовали о гостеприимстве, о том, что это место открытое и дружественное. Студенты усматривали в этих тапочках нечто очень уютное.
После того как «Гилель» проработал в Москве год, мы задали студентам вопрос: «Что вас привлекает в “Гилеле”?» Студенты ответили, что «Гилель» – это «островок покоя» в море стресса, из которого состоит их повседневная жизнь. Один студент сказал Жене, что мать его только что уволили с фабрики, где она проработала 25 лет, и теперь семье не на что будет жить. «Гилель» был для таких студентов вторым домом, уютным местом, куда можно прийти, заняться интересным делом, укрыться от повседневных проблем, пообщаться со сверстниками.
Кошки для россиян – не просто домашние животные. Они члены семьи, с ними в дом входит чувство изобилия, радости, покоя. Переезжая в новое жилище, люди, как правило, первым впускают туда кота «на удачу», а потом уже входят сами. Считается, что, увидев черного кота, нужно дотронуться до пуговицы, чтобы отпугнуть злых духов. В первое свое посещение Москвы в 1988 году я был в доме у отказников и был поражен (даже шокирован), когда хозяйка позволила кошке ходить по обеденному столу и совать морду в тарелки. Я в тот вечер не смог ничего есть и отговорился тем, что у меня болит живот. В России коты – как коровы в Индии, их почитают и оказывают им уважение. Неудивительно, что на логотип московского «Гилеля» мы поместили кошку.
В середине 1990-х годов в еврейских общинах бывшего СССР происходили стремительные перемены. Многие евреи решили покинуть страну и обосноваться в Израиле, США и Германии. Это отражалось и на «Гилеле»: студенты приходили к нам, чтобы почувствовать себя евреями, а потом уезжали из бывшего СССР. Когда одного из студентов из «Гилеля» спросили, как он относится к этому потоку уезжающих, он привел очень интересное сравнение между Галилейским морем (ям-Киннерет) и Мертвым (ям-ха-Мелах). «В Киннерет впадает множество рек, и множество из него вытекает, это море свежее, чистое, оно дает Израилю воду. А вот в Мертвое море втекает много рек, но из него ни одной не вытекает – и там нет жизни». Таким ему виделся «Гилель», свежим и живым, как и Киннерет, – потому что потоки в него и втекали, и вытекали из него.
5. Держись, Наполеон!
Киев
Студент, процитировавший слова Наполеона о том, что ключ к завоеванию Европы лежит в трех городах – Москве, Петербурге и Киеве, – точно предугадал первый этап экспансии «Гилеля» в бывшем СССР. К концу 1995 года настало время открыть отделение «Гилеля» и в Киеве, помимо Москвы и Петербурга.
Еврейской общине Киева более тысячи лет, она перенесла много страданий, в том числе татаро-монгольское завоевание 1200-х годов, казацкие бунты 1600-х, декрет Николая I о выселении евреев из больших городов в начале 1800-х, погромы конца 1800-х и начала 1900-х, ужасы нацистской оккупации. В 1941 году более 100 тысяч евреев были убиты и закопаны в землю эсэсовцами и местными коллаборационистами в Бабьем Яре под Киевом. В советские времена украинское общество было отравлено антисемитизмом, что привело к исходу евреев с Украины сразу после того, как стала возможна эмиграция. Однако в 1991 году Украина объявила себя независимой, была возвращена свобода вероисповедания, и еврейская община начала восстанавливаться.
Итак, мы сосредоточили свои усилия на Киеве, где проживала третья по численности еврейская община в бывшем СССР после Москвы и Петербурга; я посетил город после Песаха в 1995 году.
Меир Зизов, обаятельный и энергичный местный представитель «Джойнта», принял меня в Киеве и показал мне город. Мы посетили верховного раввина Яакова Блейха, руководителей Еврейского агентства и «Натива», директоров всех местных еврейских организаций. Выяснилось, что в Киеве уже функционирует как минимум пять молодежных организаций: клуб «Макор», который спонсирует рабби Блейх, молодежная группа Еврейского агентства, программа «Натива», спортивный клуб «Маккаби» и клуб «Авив», спонсируемый Международным университетом Соломона. Наши собеседники считали, что еще одна молодежная организация Киеву совершенно ни к чему.
Клуб «Авив» показался мне наиболее организованным. Руководил им Йосеф (Осик) Аксельруд, серьезный молодой специалист, сумевший завоевать любовь и уважение других членов клуба. При этом «Авив» напоминал мне университетский студенческий клуб: жесткие правила и процедуры приема, упор на социальные программы.
В начале 1995 года в Международный центр «Гилеля» в Вашингтоне пришло письмо от Аркадия Монастырского, который назвался общинным лидером из Киева и просил рассмотреть вопрос об открытии студенческой программы «Гилеля» в его общине. Письмо переправили мне в Израиль, я на него ответил, выразив надежду, что рано или поздно в Киеве появится отделение «Гилеля». Когда мы с Аркадием встретились весной 1996 года, он напомнил мне о своем письме и предложил всестороннюю помощь и содействие в этом начинании. Монастырский стал ключевым еврейским лидером в Киеве, человеком, которого стремились сделать своим представителем очень многие западные еврейские организации. Он с гордостью перечислил все организации, которые на тот момент представлял или в которых председательствовал. Я про себя подумал, не является ли он одновременно и президентом, и всеми наличными членами.
Меня заинтриговала фамилия Аркадия – Монастырский, я спросил о ее происхождении. Он ответил, что изначально фамилия их была Коган, поскольку они ведут происхождение от клана жрецов Израиля. Несколькими поколениями раньше они сменили фамилию на «Монастырские», чтобы защититься от антисемитизма; этим рассказом он намекал на то, что предки его были видными религиозными деятелями.
Эта история напомнила мне случай в Нью-Йорке с шофером моей сестры Рейчел, Октавио. Октавио эмигрировал из Португалии. В каждый мой приезд в Нью-Йорк он за рулем делился историями о своей юности и семье. Я рассказал ему о пребывании евреев в Испании и Португалии, о том, что это был золотой век нашего народа, о том, как всё трагически завершилось в 1492 году изгнанием евреев с Иберийского полуострова. Я сказал Октавио, что некоторые евреи стали марранами: они вынуждены были креститься, но втайне продолжали придерживаться еврейской веры. Однажды, вернувшись из