Таким образом, к концу пятилетней командировки мудрые хозяйственные и запасливые семьи откладывали действительно на всю оставшуюся жизнь: не меньше 50 тысяч рублей накоплений оказывалось у бережливых и старательных в результате пяти лет непрестанной торговли. То есть – на двадцать лет будущей вполне хорошей, сытой и красивой жизни. Как минимум.
На фоне не жалеющих себя ради будущего семей дико смотрелись некоторые нездоровые ячейки общества, заявлявшие, что раз уж им повезло пожить в человеческих условиях, то и будут они жить и наслаждаться тем, что есть сейчас. Именно к таким нездоровым элементам относились и Антон с Сашей. Может быть, они были слишком молоды, беды не нюхали, как им не раз в глаза заявляли старшие соотечественники. Может быть, и так. Только купить-продать-скопить – было не для них.
Всего через несколько недобрых лет все накопления «на всю оставшуюся жизнь» превратятся в ничто. Но пока об этом никто не знает, каждый наслаждается по-своему, кто-то от выгодного гешефта, кто-то, сидя в парковом ресторанчике, любуется своими малышами на зеленой лужайке.
А беду нюхать… Ее хватит на всех и каждого, только ничем заранее против нее не запасешься, вот в чем счастье!
Было еще и другое в чужой, но так любимой Сашей стране. Все эти годы в душе ее шли непрестанные поиски внутренней родины. Так она определяла что-то в себе, что металось, рвалось куда-то, не зная пути и цели. В Чехии она не раз заходила в храмы, видела молящихся всех возрастов, маленьких детей, подростков, певших вместе со всеми псалмы, знавших наизусть слова молитв. Саше хотелось быть с ними. Она вдруг стала жалеть о годах, проведенных вдали от Бога, почувствовала необходимость привести детей под Его защиту, под покров Богоматери. Она поняла, что вера жила в ней всегда. И если она двадцать с лишним лет прожила как неприкаянная, то у детей должна быть духовная родина.
Они крестились всей семьей в православном соборе Св. Горазда. Колокола этого храма звонили, когда родился их третий сынок.
После крещения владыка Никанор вручил им бесценный дар: Библию и молитвослов.
– А теперь начинайте потихонечку молиться, – благословил он.
Библию Саша держала в руках впервые. Ее в те времена нельзя было просто пойти и купить. Мало у кого в домах была она, а если и была, об этом предпочитали молчать. С библейскими текстами Саша тем не менее была знакома благодаря студенческим семинарам по старославянскому и древнерусскому языку. Ведь изучали развитие языков, основываясь на евангельских текстах. Других не имелось.
На первом же занятии разбирали притчу о зерне.
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Евангелие от Иоанна.12.24).
Саша понятия не имела, что слова эти из Священного Писания. Но с трудом разбирая старославянскую вязь, почувствовала она неведомый до тех пор трепет душевный, такой, что горло перехватило.
Она должна была говорить о грамматических формах, а почему-то спросила:
– Это значит, что через скорби и страдания рождается новое, да?
Профессор, старая дама с седым пучком, взглянула на Сашу поверх очков и улыбнулась:
– Мы сейчас занимаемся не духовной составляющей текста. Однако отмечу, что слова эти на многих, даже очень неподготовленных, оказывают сильное воздействие. Почему – на этом останавливаться не будем. На ваш же вопрос отвечу: да, через скорби и страдания.
Много позже стало Саше понятно, что учила их старославянскому глубоко верующая христианка, постоянно наблюдавшая чудо воздействия Божия слова на юношеские умы.
Зерна падали. И – прорастали.
После крещения – медленно, медленно – происходил в ее душе переворот. Верить надо было учиться. На это ушли годы.
3. Детский мир
У детей был свой мир. Ведь они, даже очень крепко связанные с матерью, родились на свет отдельными людьми, с особенными реакциями, представлениями, страхами. Объединены они были любовью и общностью течения жизни. Играли вместе, баловались, слушали сказки. А еще было любимое, сейчас позабытое развлечение: диафильмы. В комнате гасили свет, включали проектор. На белой стене возникала яркая светящаяся картинка. Мама или папа, а потом Эля или Ромка читают, что под ней написано. Потом новая картинка и новая надпись. Здорово! Дети сидят, прижавшись друг к другу, в тепле родного дома, пахнет яблочным пирогом с корицей (в добром доме должно пахнуть пирогами – этот тетин завет Саша хорошо усвоила).
На Новый год подарки под елку всегда приносил Дед Мороз. Дети никогда с ним не встречались. Это было совершенно невозможно, потому что он в принципе невидимый. Но добрый. И всех любит, неважно, плохой ты, хороший. Главное, что ты ребенок, и если делаешь что не так, у тебя еще много времени впереди, чтоб понять и исправиться.
Все видимые Дед Морозы: по телевизору, в кино, в детсаду – доверием не пользовались, поскольку были поддельными, это дядьки в них наряжались. А иногда и тетки.
Однажды у Миши в саду готовились к утреннику. Он замучил всех идиотскими стишками:
К нам на елку – ой-ой-ой!
Дед Мороз пришел живой.
Борода-то, борода!
А на шапке-то звезда,
На носу-то крапины,
А глаза-то папины!
Близнецы издевались над «ой-ой-ой» и повторяющимися «то, то, то».
– Интересно, кто эти стихи сочинил? – вздыхала Саша.
Впечатлительный Мишка позже признался, что концовка стихотворения приводила его в ужас: почему у этого жуткого поддельного Деда Мороза в военной шапке (раз на ней звезда) и с крапчатым носом были папины глаза? Ответ приходил самый чудовищный, из готических немецких сказок: может, это монстр и глаза он у папы вырвал?
Ребенок как раз подсмотрел тогда захватывающий дух фильм «Реаниматор». Именно подсмотрел, так как такому небольшому ребенку ужасы смотреть не полагалось, но он в дверную щелку достаточно увидел, чтобы потом впечатлений на год вперед хватило.
Миша, чтоб себя успокоить и не думать про выдранные у папы глаза, переделал стихи на свой, более позитивный лад.
Когда воспитательница репетировала детское выступление, он быстро и бездумно выпаливал официальную версию про крапины и глаза, а про себя (для успокоения) повторял свой, казавшийся ему более приличным и некровожадным, вариант. Только так мог он примириться со всей происходящей чушью.
Наступил день Икс.
Елка. Детский праздник. Поводили хоровод, попели.
Раздался многозначительный стук.
– А сейчас, дети!!! Кто к нам придет?
Все, как дураки, заорали:
– Дедушка Мороз!
Мишка молчал.
Раскрылись двери зала. Запахло ненавистным борщом (столовая находилась рядом).
Вошел Дед Мороз. Толстый, приземистый, в валенках с галошами.
Мишка расстроился, подумав: «Что ж это он, галоши не снял, а на него не ругаются, он ведь нам грязь с улицы сейчас занесет».
Дед шел, переваливаясь, и странным низким голосом что-то натужно бормотал.
В Мишкиной голове пронеслось обоснованное подозрение: «Чудной какой! А вдруг это маньяк? Или зомби? Оделся Дед Морозиком, и к нам на елочку! А сейчас такое начнется!!! Страшнее любого кино!»
От страха у Мишки свело живот. Он забыл про все на свете. Только смотрел во все глаза на Деда Мороза – оборотня, ожидая самого ужасного.
Примерные, хорошо вымуштрованные воспитанники детского сада, как ни в чем не бывало, читали у елки заранее выученные стихи, изо всех сил стремясь угодить страшному деду. Подарки зарабатывали. А чего их зарабатывать? Подумали бы своими головами! Ведь сами же деньги воспитательнице сдавали. И она еще напоминала по сто раз:
– Скажите мамам, чтоб деньги на подарки передали, не забудьте, а то без подарков останетесь!
А теперь все почему-то дружно валяли дурака, хотя и честно сдали эти несчастные деньги. Из кожи вон лезли перед этим посланцем ада, воплощением зла.
Мишке было не важно, что Дед Мороз не спешил перевоплощаться и показывать свое настоящее обличье. Может, он пока таится именно потому, что облюбовал его, Мишу. Недаром, ох недаром именно ему велели учить это… про глаза.
Когда Дед Мороз начал приближаться, не сводя с Миши глаз, мальчик понял, что не ошибся в своих опасениях.
Чудовище подошло почти вплотную своей жуткой походкой ожившего снеговика и прогудело:
– А что нам Миша сейчас прочитает?
«И имя мое ему известно», – с отчаянной тоской подумал ребенок, решая ни под каким видом не читать страшные стихи, чтобы не будить в ложном Дед Морозе память о прошлых злодеяниях.
– Я пи€сать хочу, – громко объявил маленький герой, надеясь спрятаться в туалете.
Дед Мороз навис своей тушей над его головой и тихо, но внятно произнес голосом их воспитательницы:
– Писай, но стихи читай!
И тогда Миша узнал ее! И понял, откуда взялся такой голос. Ведь у тётек не получается по-мужски говорить!
Он жутко рассердился на нее и на себя. На нее – за вранье, на себя – за дурацкий страх.
И чисто случайно, от всей гаммы переполнявших его противоречивых чувств прокричал собственные стихи:
К нам на елку – Бог ты мой!
Дед Мороз пришел зимой.
С очень длинной бородой,
В теплой шубе меховой,
На носу царапины,
Глаза свои, не папины.
– Что это ты такое читаешь? – еле слышно прошептала Марья Павловна.
А вслух, поднатужившись, забасила:
– Молодец, Миша, получи и ты свой подарок!
Теперь жертва собственной богатой фантазии могла беспрепятственно бежать в туалет.
Заведенные в детских учреждениях порядки десятилетиями не менялись. Рассказы детей возвращали Сашу в собственное детство. Время будто остановилось.
Туалеты детсадовские, кстати, были особой темой, достойной раздумий. Совершенно непонятно, почему маленькие люди, которым вполне знакомы стыд, стеснение, должны были делать все свои дела вместе, на виду, не тогда, когда действительно надо конкретному о