Делал все по хозяйству он сам, готовил обед, пек хлеб. Прожить на одно пособие было невозможно, деньги приходилось тратить на покупку керосина, соли, табака, спичек. Надо было искать дополнительных способов пропитания, и тут на помощь приходили охота и рыболовство, благо рыба, птица и зверь водились тут в изобилии.
Сталин научился мастерить рыболовецкие снасти, ходил на ловлю сначала с местными рыбаками, а потом приобрел собственную лодку. Летом на Половинских опечках (островах) он делал шалаш и промышлял, заготовляя рыбу впрок, солил икру.
Охотился Сталин и на песца, также применяя самодельные снасти. Охота с ружьем ему воспрещалась. Поэтому он пускался на хитрости: соседи шли в лес, оставляли там ружье в условленном месте, а Сталин забирал его. Стрелял больше всего куропаток, но бил и гусей, и уток.
На рыбной ловле и охоте Сталин не раз попадал в положения, грозившие несчастьем. Рассказывать о них впоследствии он не любил, но все же о нескольких нам известно. Выступая в апреле 1929 года на Пленуме ЦК с докладом «О правом уклоне в ВКП(б)», Сталин, характеризуя бухаринскую группу, вдруг обратился к слушателям:
– Видали ли вы рыбаков перед бурей на большой реке ироде Енисея? Я их видал не раз. Бывает, что одна группа рыбаков перед лицом наступившей бури мобилизует все свои силы, воодушевляет своих людей и смело ведет лодку навстречу буре: «Держись, ребята, крепче за руль, режь волны, наша возьмет!»
Но бывает и другой сорт рыбаков, которые, чуя бурю, падают духом, начинают хныкать и деморализуют свои же собственные ряды: «Вот беда, буря наступает, ложись, ребята, на дно лодки, закрой глаза, авось как-нибудь вынесет на берег!»
Общий смех был ответом оратору. Он вспомнил, конечно, свои собственные переживания, и не приходится сомневаться, что сам он был в первой группе рыбаков.
Один раз, зимой, Сталин чуть не погиб. Рыбу промышляли, спуская снасти в проруби; дорога к ним отмечалась вешками. Отправившись в очередной раз с соседями за несколько верст, Сталин отделился от них и пошел к своим снастям. Улов был богатый, и, перекинув через плечо большую связку рыбы, он направился в обратный путь. Но вскоре завьюжило, поднялась пурга, вешек не стало видно.
В лицо бил ветер, глубокий снег не позволял идти быстро, тяжелая ноша мешала, но бросить ее нельзя: дома продовольствия нет. Упорно, не обращая внимания на ветер и усталость, Сталин шел вперед.
Но уверенности, что он идет правильно, не было, жилье не встречалось, хотя пора бы и быть деревне. И тут – впереди смутно различимые сквозь пургу фигуры, голоса.
– Го-го-го! – закричал Сталин. – Подождите!
Голоса тотчас смолкли, и фигуры пропали. И вновь один бредет Сталин, остановиться – значит погибнуть. Тело коченеет от холода, силы кончаются… Вдруг – лай собаки, затем запах дыма! Жилье!
Войдя в избу, Сталин без сил опустился на лавку.
– Осип, это ты? – хозяин был явно испуган.
– Конечно, я. Не лешак же! Вы что, не видите, что это ваш жилец?
Выяснилось, что рыбаки видели Сталина, но его обледеневшую, занесенную фигуру приняли за водяного.
Восемнадцать часов проспал Сталин после этой рыбалки…
Он так наловчился промышлять рыбу, что соседи стали говорить, глядя на его добычу:
– Ты, Осип, верно, слово какое знаешь!
С жителями станка отношения у ссыльного были хорошими. По вечерам то один, то другой заходил к нему, сидел молча и следил, как «Осип» что-то пишет за столом. Затем они курили трубки, иногда вместе ужинали, подкрепляясь мороженой рыбой. Хвост и голову получал Тишка – пес, которого подарили хозяева.
Тишку Сталин вспоминал и годы спустя. В долгие зимние вечера чаще всего лишь пес был его собеседником. Сидит ссыльный за столом, пишет или читает (если есть керосин), а Тишка прибежит с мороза, жмется к ногам, урчит, просит есть. Наклоняется хозяин, треплет его за уши:
– Что, Тишка, намерз? Ну, грейся, грейся!
Однажды Тишка нашкодил. Из Монастырского Сталин привез кусок говядины – редкость для Курейки. Стал его варить, положил в чугунок (да не накрыл) и куда-то вышел. Возвращается – чугунок опрокинут, а Тишка за столом притаился, мясо жрет. Остался хозяин голодным до следующего дня – до нового улова. Долго он потом учил Тишку:
– Взять! Нельзя! Принеси!..
Не уклонялся Сталин и от участия в скромных празднествах жителей станка. У хозяев часто собирались соседи. Тогда открывалась дверь и появлялся постоялец. Пел песни, даже плясал. Чаще всего, конечно, пелись русские народные песни, революционных здесь не знали, и Сталин учил им соседей. Сам же учился народным песням. Только иногда, видимо, в особо тяжелые дни, начинал он петь на родном языке, и с удовольствием глядели на него хозяйские дети, пораженные звуками чужой речи. В Куренке, как обычно, Сталин был очень ласков с детишками. Хозяйка его, Анфиса Степановна Тарасеева, вспоминала, как ездила верхом на постояльце, вцепившись ручонками в его густые волосы, маленькая ее дочурка Дашутка:
– Ты, дядя, кричи по-конячьи!..
Оторванность от остального мира, конечно, ощущалась постоянно. Но нельзя сказать, что эта оторванность былa полной. Во-первых, хоть и редко, бывала почта, приходили газеты, письма. Во-вторых, Сталин ухитрялся поддерживать связи и со своими товарищами по ссылке в Туруханском крае, и в России, и даже за границей.
Вопрос о возможности устройства побега Сталину и Свердлову обсуждался на заседании ЦК РСДРП 2–4 апреля 1914 года. В повестке дня, написанной Лениным, имелся и этот пункт. В агентурных сведениях охранки сообщалось: «Помимо сего в определенной форме поднят вопрос о побеге в самом непродолжительном времени «Андрея» (Свердлова) и «Кобы», кои по оставлении ссылки сохранят свои полномочия членов ЦК».
О подготовке побега было, видимо, известно и Сталину, так как в письме в думскую фракцию большевиков от 20 марта 1914 года он просил сообщить, как обстоит дело с его «переездом в Петербург», и писал, что он еще не получил на этот счет точных данных.
Подготовка побега была сложным делом, она тянулась до лета 1914 года, а тут началась мировая война, и все обстоятельства до чрезвычайности осложнились.
Мир раскололся на две противоборствующие стороны, землю перепоясали траншеи и ряды колючей проволоки, шовинистический угар охватил широкие круги трудящихся и одетые в шинели рабочие и крестьяне разных наций сошлись в кровавой схватке ради интересов империалистических шейлоков.
Известия о начале войны в Курейку пришли не скоро, противоречили друг другу. Еще позднее дошли в Туруханский край сведения о позиции, занятой Лениным в начале войны: только глубокой осенью 1914 года Крупская прислала в Красноярск на явочную квартиру тезисы Ленина об отношении к войне.
Навещал Монастырское Сталин в зимнее время сравнительно часто – 180 верст в Сибири не расстояние. 19 марта 1915 года Спандарьян писал домой: «Посылаю еще раз мою фотографию. Более удачная. Со мной стоит наш общий приятель. Мама его знает. Он приезжал ко мне на днях погостить, и вот надумал сняться. Особенно эффектно вышел мой пиджак из арестантского халата. Совсем как английского министра. Оба мы перед этим снятием смеялись и дразнили нашего фотографа, а потому в последний момент вышли улыбающимися». Действительно, на фотографии Спандарьян и Сталин выглядят очень веселыми.
Здесь необходимо коснуться одного неприятного вопроса. Уже в двадцатых годах, во время острейшей борьбы с троцкистами, они распространили слух, будто имеются документы о связях Сталина с царской охранкой. Но тогда это шло лишь сугубо устно.
В сороковых годах, с началом «холодной войны», эту пикантную версию подхватила уже западная пропаганда. С началом же пресловутой «перестройки» антисталинскую сплетню вытащили ее «прорабы», преимущественно двойного гражданства. Защитить память Сталина было некому. Сплетня осталась тогда без ответа.
И вот лишь в 2002 году появилась обстоятельная монография питерского историка А. Островского «Кто стоял за спиной Сталина?». Автор на огромном фактическом материале рассмотрел все версии этой сплетни, подробно и основательно. Теперь можно сделать однозначный вывод: сплетня о связях Сталина с царской полицией есть ложь и клевета, причем вполне сознательная со стороны ее вдохновителей.
А. Островский свидетельствует, что в советской печати впервые появилась эта сплетня в беседе журналиста Г. Павловского (позже советника президента В. Путина!) со скромным историком М. Гефтером (позже главой общества «Холокост»), Опубликована сплетня в августе 1987 года в журнале «Век XX и мир», имевшем зарубежную подпитку. Таково было примечательное начало.
В июне 1988 г. в газете «Советская культура» (орган ЦК КПСС) была опубликована статья журналиста А. Лазебникова, в которой автор обвинил И. Сталина в сотрудничестве с охранкой, не приведя при этом никаких доказательств (упоминая в своей статье об одном из побегов Сталина из ссылки, Лазебников ограничился лишь восклицаниями типа: «Такой побег можно было совершить только с помощью властей»). А в ноябре того же года журнал «Дружба народов» публикует главу «Дублер» из повести А. А. Адамовича «Каратели». Адамович повторил то же самое. Островский задается вопросом: «Кто же подсунул ему эту фальшивку и кто вообще занимается производством подобной «контрабанды?..» – и отвечает на это так: «…необходимо вспомнить, что в 1988–1989 гг. в Советском Союзе существовала цензура, без разрешения которой не могла выйти в свет ни одна публикация. Цензура подчинялась двум хозяевам: ЦК КПСС и КГБ СССР… Если же в данном случае она проявила «халатность» и допустила подобную информацию, значит, эта публикация была инспирирована ЦК КПСС и КГБ СССР, которые, используя Адамовича и редакцию журнала «Дружба народов», запустили в обращение фальшивку… И следовательно, хотел того Адамович или же нет, его публикация – это попытка оболгать имя честного человека». Публикация «Дублера» Адамовича «совпала» с открывшейся 29 октября 1988 г. подготовительной конференцией по созданию общества «Мемориал».