– Это задача очень ответственная, – говорил Сталин, – она потребует максимума сил и напряжения. Конной армии придется идти через Донбасс, ее может ожидать отсутствие фуража. Но, с другой стороны, ее будет встречать пролетариат Донбасса, который ждет нас и отдаст все, что может, – с этим фактом нужно считаться. Руководство фронта примет, в свою очередь, все меры к тому, чтобы в кратчайший срок доставить Конной армии необходимый фураж и продовольствие.
Заседали долго, до вечера, с перерывом на обед. Были решены вопросы организации Конармии, ее задачи. В заключение командарма Буденного приняли в партию. Рекомендации он получил весомые: от Сталина, Ворошилова, Щаденко.
На следующий день командование фронта пожелало поехать в район действий армии. Сталин и Егоров ехали в санях, с ними – кинооператор Э. Тиссе. Буденный, Ворошилов, Щаденко, Городовиков верхом. Сзади – резервный кавдивизион. Был ясный, морозный день. Ничто не предвещало опасности – и вдруг пулеметные очереди, разрывы снарядов. Оказалось – угодили ненароком прямо на поле сражения, где в очередной раз конница Мамонтова сошлась с кавалеристами Буденного и в очередной раз была бита.
Сталин и Егоров, поднявшись на холм, в бинокли следили за разворачивающейся картиной боя. Буденный, заметив, что на левом фланге противник обходит его кавалеристов и возникает угроза для командования фронта, стал просить Егорова и Сталина уехать.
– Нет! – коротко и резко ответил Сталин.
Делать нечего – командарм сам, во главе резервного кавдивизиона, пошел в атаку. Отбросили врага. Поле боя осталось за буденновцами.
«После боя, – вспоминал Буденный, – наступила гнетущая тишина, нарушаемая стонами раненых да голосами санитаров, хлопотливо подбиравших их.
Сталин, Ворошилов, Егоров, Щаденко и я медленно проезжали по почерневшим холмам, устланным трупами людей и лошадей.
Все молчали, скорбно оглядывали следы жестокой кавалерийской сечи. Тяжело было смотреть на обезображенные шашечными ударами тела людей.
Сталин не выдержал и, обращаясь ко мне, сказал:
– Семен Михайлович, это же чудовищно. Нельзя ли избегать таких страшных жертв? Хотя при чем здесь мы? – И он снова погрузился в раздумье…»
Вечером этого же дня командование фронта уехало. В Серпухов возвратились 12 декабря.
В истории мировой военной мысли громадное значение Первой Конной армии до сих пор не вполне осознано и оценено. Да, в новейшее время крупные кавалерийские соединения не раз действовали, и успешно. Вспомним Зейдлица, Мюрата, Платова. Однако все они входили в состав общевойсковых армий, а не как самостоятельные в оперативном отношении группы войск. Тут возникло принципиально иное – Первая Конная армия. Она новаторски образовалась именно как соединение армейского масштаба, где пехотные части и артиллерийские были приданы и подчинены командованию конницы.
Это не только прообраз, предвестник, но и практическое воплощение крупных подвижных соединений Второй мировой войны (немецкие танковые и советские танковые армии).
Одни приписывают это новшество в военной стратегии немецкому танковому генералу Гудериану, а наши борцы с «культом личности» – Тухачевскому (вот уж совсем не по адресу! Он как раз был против). Но объективные историки скажут прямо и недвусмысленно: впервые в мире создали и опробовали в бою подвижные соединения крупного масштаба Буденный, Ворошилов и Сталин.
На Кавказском фронте (так с 16 января 1920 года стал именоваться Юго-Восточный фронт) в конце января положение осложнилось. Белогвардейские войска вопреки ожиданиям сохранили и часть сил, и волю к сопротивлению. Попытки войск 8-й, 9-й и Конной армий фронтальными ударами опрокинуть врага не удавались. Особенно страдала в этих лобовых атаках через Дон на Батайск ударная сила фронта – Конная армия, детище Сталина. Гибли, и бессмысленно, сотни великолепных бойцов и тысячи лошадей – успеха не было. Командование Конармии пыталось доказать комфронта В. И. Шорину, что неправильно использовать кавалеристов как общевойсковую армию, что ее усилия не поддерживаются частями соседних армий, но не сумело переубедить комфронта. 1 февраля Буденный и Ворошилов пишут письмо Ленину, 2 февраля направляют доклад Главкому Каменеву. В этих документах они характеризовали сложившуюся ситуацию и просили помочь. Не ограничиваясь этим, утром 3 февраля они связались с Курском, со Сталиным.
Буденный подробно охарактеризовал обстановку и просил приехать Сталина «хотя бы на 2–3 часа». Формально Сталин не имел отношения к делам Кавказского фронта. Но формалистом в скверном смысле этого слова Сталин никогда не был. Он отвечал Буденному: «Дней восемь назад, в бытность мою в Москве, вдень получения мной вашей шифротелеграммы, я добился отставки Шорина… В Ревсовет вашего фронта назначен Орджоникидзе, который очень хорошо относится к Конармии. Если у вас нет связи с Саратовом, мы можем вам каждый раз предоставлять провод для разговора с Орджоникидзе, который, безусловно, поможет вам и поддержит вас.
Что касается моего выезда, я, вы знаете, не свободен, назначен председателем Совета труда Юго-Западного фронта, и без согласия Совета Обороны не смогу выехать. Во всяком случае же передам вашу записку Ильичу на заключение, если вы не возражаете. Окончательный ответ могу дать только после переговоров с Ильичом. Об одном прошу: берегите Конную армию, это неоценимое золото республики. Пусть временно пропадают те или иные города, лишь бы сохранилась Конная армия».
Обнадеженные таким разговором, Буденный и Ворошилов вечером того же дня вновь связались с Курском и спросили Сталина о результатах его переговоров с Москвой. Сталин отвечал: «Результаты таковы, что я к вам пока выехать не могу, – это первое; второе – мы перебрасываем в район Иловайская две лучшие дивизии, из них одна Латышская».
Не ограничиваясь достигнутым, Сталин на следующий день добился разговора с Саратовом – с Орджоникидзе. Известив его о положении дел, Сталин тут же набросал исчерпывающую программу действий, изложенную в четких и предельно кратких формулировках. «Узнав все это, – говорил Сталин, – ЦК партии потребовал от меня немедленного выезда в район правого фланга для разрешения вопросов на месте, но я не мог выехать по некоторым причинам, о которых я здесь говорить не стану. По моему глубокому убеждению, члены Реввоенсовета должны принять следующие меры. Объединить группу Думенко с Конармией в одну мощную силу, подчинив первую последней. Передать Конармии в оперативное подчинение две стрелковые дивизии для опоры на флангах».
Дело действительно наладилось: Тухачевский произвел перегруппировку войск, изменил направление удара Конармии; из района Платовской она начала стремительный прорыв в тыл врага. В нескольких ожесточенных сражениях 19–28 февраля Конармия наголову разбила основные кавалерийские соединения белых и тем нанесла решительный удар врагу на Северном Кавказе.
Отдыха, как такового, Сталин в годы гражданской войны почти не имел. Лишь иногда он позволял себе загородную поездку на машине, так как любил быструю езду. Вот как вспоминал об этом С. К. Гиль – личный шофер Ленина: «Вызывать машину по телефону или поручать кому-либо сбегать в гараж Сталин не любил. Он обычно сам являлся в гараж и просил свезти его в то или иное место.
– Здравствуйте, – говорил он, входя в гараж, – можно машину получить? Мне только на полчаса…
Бывало и так. В летние сумерки он иногда приходил ко мне в гараж и просил прокатить его за город. Такая прогулка заменяла ему отдых. Закрытых машин он не любил.
– Если можно, товарищ Гиль, – открытую! Есть?
Я выбирал небольшую открытую машину, способную развивать большую скорость. Мне были известны темпы езды товарища Сталина.
Иосиф Виссарионович садился рядом со мной. Ездили мы обычно по Ленинградскому шоссе, до Покровского-Стрешнева и обратно. Дорога была для того времени сравнительно гладкая и позволяла мчать машину быстро. Езда со скоростью 30–40 километров в час не удовлетворяла Иосифа Виссарионовича.
Выехав на дорогу, я все увеличивал скорость. Товарищ Сталин следил за счетчиком. Я ждал его указания остановить бег машины на определенной быстроте. Ветер свистел в ушах, скорость достигала 50, затем 60 километров в час, а мой спутник все молчал. Мы переглядывались, улыбались Иосиф Виссарионович все еще не выражал желания остановиться на достигнутой скорости. Наконец – 70 километров.
– Хватит! Вот так поедем! – говорил он, указывая на счетчик.
Быстрая езда доставляла ему, видимо, большое наслаждение. Он улыбался и переводил дух.
Через час-два мы возвращались в Кремль…»
Кроме обязанностей члена ЦК, Политбюро и Оргбюро, кроме участия в работе СНК и СТО, кроме постов члена РВС Юго-Западного фронта, за Сталиным по-прежнему оставались посты наркомнаца и наркомгосконтроля.
Систему контроля решено было реорганизовать. 23 января 1920 года вопрос обсуждался на Политбюро; решили не создавать новых учреждений, а всячески развивать рабочую и крестьянскую инспекцию. На основе этой директивы Ленин на следующий день написал Сталину развернутую инструкцию. 28 января вопрос о Рабоче-крестьянской инспекции вновь обсуждался в Политбюро, а 31 января Пленум ЦК утвердил решение Политбюро. 7 февраля ВЦП К принял решение реорганизовать Народный комиссариат госконтроля в Народный комиссариат Рабоче-крестьянской инспекции. Сталин сохранил пост наркома РКП. Даже и в периоды длительного отсутствия в Москве он руководил работой наркомата. 23 февраля 1920 года он, к примеру, телеграфно потребовал от своего заместителя Аванесова присылать ему каждую неделю краткое сообщение-отчет о делах наркомата и информировать о ходе реорганизации.
Не прекращал Сталин работы и в Наркомнаце. 22 ноября 1919 года он выступал на открытии II Всероссийского съезда коммунистических организаций народов Востока. 7 февраля на сессии ВЦИК его включили в комиссию по разработке вопросов федеративного устройства РСФСР.
Прямое отношение к национальной политике партии имела и работа Сталина на Украине. Харьков, где в феврале – марте 1920 года жил Сталин, тогда был столицей Украины. Разногласия среди коммунистов Украины еще не были преодолены до конца, и авторитет Сталина не раз приходился кстати при выработке правильной политической линии. 17–23 марта он активно участвовал в работе IV конференции КП(б)У, несколько раз выступал.