В письме членам Политбюро от 26 сентября Ленин изложил и обосновал принцип образования СССР на началах полного равноправия всех союзных республик. «Мы признаем себя равноправными, – писал он, – с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию…»
6 октября Пленум ЦК утвердил новый проект; тогда же была создана комиссия под председательством Сталина, которой поручалось руководить подготовкой к образованию СССР и разработать основы его конституции. В конце ноября проект основных пунктов Конституции был готов, и 30 ноября Политбюро одобрило его.
18 декабря Пленум ЦК, рассмотрев проект Союзного договора об образовании СССР, высказался за созыв первого съезда Советов СССР. 30 декабря 1922 года в Москве и открылся этот съезд. С докладом об образовании СССР выступил Сталин.
– Товарищи! – говорил он. – В истории Советской власти сегодняшний день является переломным. Он кладет вехи между старым, уже пройденным периодом, когда советские республики хотя и действовали вместе, но шли врозь, занятые прежде всего вопросом своего существования, и новым, уже открывшимся периодом, когда отдельному существованию советских республик кладется конец, когда республики объединяются в единое союзное государство…
Нас, коммунистов, – продолжал Сталин, – часто ругают, утверждая, что мы не способны строить. Пусть история Советской власти за пять лет ее существования послужит доказательством того, что коммунисты умеют также и строить…
Затем Сталин зачитал Декларацию и Договор об образовании СССР. 2215 делегатов утвердили их…
Так возник первый серьезный спор между Лениным и Сталиным по вопросу о федеративности СССР. Победил Ленин, но заметим: именно Сталин руководил образованием СССР и объявил на съезде о создании нового государства. Почему же это доверили именно ему, возражавшему Ленину в данном вопросе? А потому, что Ленин в любых случаях мог на него твердо положиться. А почему Сталин не изменил ленинское положение о федеративном государстве в Конституции 1936-го года? Создав крепкое централизованное государство, он мог не беспокоиться за его прочность – даже в страшном сне Сталину не могло померещиться то, что произошло затем в годы «перестройки»…
Ленин от рождения был крепок здоровьем и позже поддерживал его физическими нагрузками: страстный охотник, любитель велосипеда и пеших прогулок, особенно в горах. Никогда не курил, крайне редко и неохотно пил пиво или хорошее вино. Но невероятное напряжение не могло не сказаться даже и на крепком здоровье Ленина. В мае 1922 года Ленина настиг первый инсульт, временно резко ослабли речь и память. В опубликованных семьдесят лет спустя записках Марии Ульяновой говорится: 30 мая «врачи предложили ему помножить 12 на 7, и он не смог этого сделать…» Позже ему заново пришлось учиться писать.
К кому прежде всего обратился Ленин с просьбой о помощи после относительного облегчения? Ясно к кому: «Т. Сталин! Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения… Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных и компетентных разговоров. Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и К° отошьете. О Пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать…»
Облегчение длилось недолго. 16 декабря врачи дружно заключают: «Состояние ухудшилось». Однако больной Ленин 24, 25 и 26 декабря и 4 января диктует заявления, которые совершенно неправильно именуются в лексиконе «борцов с культом личности» его «завещанием». Нет, это лишь краткие и несколько сбивчивые отзывы о некоторых деятелях из ленинского окружения. Не более того. Подлинное завещание создателя государства Советов – совокупность его мыслей и свершений.
Ленин продиктовал несколько записок в ЦК, которые хорошо известны, их не надо подробно излагать. Касаются они в основном Сталина и Троцкого, а также ряда иных тогдашних вождей партии. Эти документы – что немало важно – не рукопись Ленина, а машинописные отпечатки, им не подписанные. Почему так получилось, вряд ли удастся когда-либо установить, но вышли на авансцену истории эти тексты именно в таком виде.
«Я думаю, – «писал» Ленин, – что основными в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий…
Тов. Сталин, сделавшись Генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
Весь сюжет этот настолько волновал Ленина, что он возвращается к нему 4 января 1923 года. Эта запись целиком посвящена Сталину: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на его место другого человека, который во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».
Ленин тогда же продиктовал «письмо», названное позже «К вопросу о национальностях или об «автономизации». И тут нужно отступление.
Поводом к написанию Лениным этого «письма» послужил конфликт между Закавказским краевым комитетом РКП(б), возглавляемым Орджоникидзе, и группой П. Г. Мдивани в ЦК Грузии. Заккрайком проводил правильную линию, добиваясь сплочения Закавказских республик, и встречал в этом постоянную и настойчивую оппозицию сторонников Мдивани. Когда последние и после октябрьского 1922 года Пленума ЦК РКП(б) продолжали настаивать на том, чтобы Грузия непосредственно, а не через Закавказскую федерацию, вошла в состав СССР, Ленин, и до того интересовавшийся ходом дела в Закавказье, в телеграмме кавказским товарищам от 21 октября выразил недовольство действиями сторонников Мдивани и решительно осудил их «брань против Орджоникидзе».
Но ошибки допускал и Орджоникидзе. Он иногда спешил, прибегал к чисто административным мерам и вдобавок не проявил выдержки во взаимоотношениях с группой Мдивани.
По свидетельству Микояна, один из местных уклонистов, некий Кобахидзе, во время горячего разговора обвинил Орджоникидзе в коррупции. Кристально честный и неподкупный Серго, сохранявший выдержку в самых отчаянных делах, становился яростным, когда сталкивался с несправедливостью и ложью. Он не сдержался и дал пощечину обидчику.
Сторонники Мдивани обратились с жалобой на действия Заккрайкома в ЦК РКП(б). 25 ноября 1922 года Политбюро решило направить в Грузию комиссию во главе с Дзержинским.
Ленина очень беспокоил «грузинский вопрос». 12 декабря, сразу же по возвращении Дзержинского, Ленин имел с ним длительную беседу и, видимо, остался недоволен выводами Дзержинского, согласного с линией Сталина.
30 декабря, в день открытия I съезда Советов СССР, Ленин и продиктовал письмо, в котором рассматривал вопросы национальных взаимоотношений в только что созданном Союзе. Ленина волновало, приняты ли достаточные меры, «чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя и должны были принять. Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма»»…
На следующий день Ленин продолжил диктовку, изложив свои взгляды на постановку вопроса о национализме и перечислив меры, необходимые для устранения ошибок. Среди этих мер он отмечал: «Нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей…). Политически ответственным за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского…»
И в последующие недели Ленин глубоко интересовался этим делом. Узнав, что 25 января 1923 года Политбюро утвердило в основном выводы комиссии Дзержинского, Ленин затребовал материалы к себе, поручил своим секретарям изучить их, дать ему заключение. На очередном, XII съезде Ленин собирался выступить по этому вопросу, но не смог – не позволило состояние здоровья.
Так-то оно так, однако Ленин в последние сроки свои, борясь со страшным недугом, доверял Сталину более, чем кому-либо из своих соратников. Теперь точно установлено, что Сталин посещал Горки не только чаще других, но едва ли не столько же, сколько другие члены Политбюро, вместе взятые. Только с мая по начало октября 1922 года он навестил Ленина двенадцать раз.
Личное доверие Ленина к Сталину особенно заметно в трагическом случае, когда вождь революции, чувствуя приближение смерти, просил соратника дать ему яду, чтобы избегнуть страшных мучений (которые его все же настигли). Случай этот с подачи Троцкого еще в начале 30-х годов оброс нечистыми сплетнями. Теперь документы опубликованы, все стало ясно. Сталин от этой просьбы пришел в ужас: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда будет нужно, я без колебаний исполню его требования». Достойные, истинно мужские слова. В то же время Сталин строго секретно известил об этом других членов Политбюро и сказал, что нельзя везти в Горки цианистый калий… Кто же был Ленину более верен в Кремле?
Не случайно особым решением Политбюро от 18 декабря 1922 года именно на Сталина возлагалась личная ответственность за соблюдение режима, установленного врачами для Ленина. И тут произошел весьма досадный случай. В записках Марии Ульяновой, не отходившей от больного брата и заботившейся о нем куда более умело и спокойно, чем Крупская, отмечено (записи эти лишь недавно преданы гласности): 22 декабря «Сталин вызвал ее (Крупскую. –