орки. Затем он «обобщал» их в «критических» письмах, которые рассылал единомышленникам.
Такое поведение было тем более вызывающим, что работа в Политбюро и теперь шла строго по заведенному Лениным порядку. Заседания Политбюро проходили раз в неделю, по четвергам, с 12 до 17 часов. Регламент был следующий: основной доклад – пять-десять минут, второй доклад, менее важный, – три-пять минут; выступление не более двух раз.
Имевший возможность наблюдать работу Политбюро свидетель, настроенный резко антисталински и потому заслуживающий в данном случае доверия, с удивлением описывал, как спокойно и приветливо встретил Сталин пошедшего в зал заседаний Троцкого: он пошел навстречу, подал руку… Зиновьев и Каменев, состоявшие тогда внешне в плохих отношениях с Троцким, входя в зал, с Троцким не здоровались, хотя с Каменевым они были даже родственниками: женаты на родных сестрах.
Нащупывать контакты для совместного выступления Зиновьев и Каменев начали в том же 1923 году. Летом на отдыхе в Кисловодске собралось несколько членов ЦК. На досуге Зиновьев замыслил некую политическую комбинацию и для ее оформления решил собрать «частное совещание» членов ЦК.
Во время курортного моциона, собравшись – прохлады ради – в какой-то пещере, Зиновьев, Бухарин, Лашевич, Евдокимов, Ворошилов стали обсуждать вопрос о руководстве в партии. Зиновьев утверждал, что Генеральный секретарь получил чересчур много власти, необходимо реорганизовать руководство партией – создать «политический секретариат» из трех человек – Троцкого, Сталина и Каменева (Зиновьева или Бухарина). На этом предложении сошлись все, кроме Ворошилова, заявившего, что из этой комбинации ничего, кроме конфуза, не получится.
– Из этой платформы ничего не вышло, – говорил Сталин позднее, на XIV съезде партии. – <…> На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой.
На Пленуме в сентябре 1923 года, при обсуждении революционных событий в Германии, Троцкий потребовал ни много ни мало как разработать «календарную программу подготовки и проведения германской революции» Этот авантюрист предлагал послать регулярные части Красной Армии в Германию, с тем чтобы разжечь «пламя пролетарской революции» в Европе! Естественно, что эта бредовая идея была отвергнута Пленумом. Члены ЦК стали критиковать Троцкого за то, что он, будучи председателем РВСР, передоверил всю работу своему заместителю Э. М. Склянскому, и потребовали введения в состав РВСР видных партийных работников. Троцкий ультимативно заявил, что при новом составе РВСР он отказывается нести ответственность за военное дело. Когда же Н. П. Комаров резонно заметил, что члены ЦК обязаны подчиняться решению ЦК, Троцкий демонстративно покинул зал заседаний. Несмотря на то что к нему была послана делегация с просьбой вернуться, Троцкий отказался сделать это, проявив полное неуважение к своим сотоварищам по ЦК.
8 октября он направил в секретариат ЦК письмо, в котором порочил политику партии. Вслед за ним в ЦК поступило «заявление 46-ти» – Серебрякова, Преображенскогo, Пятакова, Сапронова, Дробниса, Данишевского, Эльциса, Альского, Осинского, Рафаила, Богуславского и других, – по содержанию и политической направленности созвучное письму Троцкого.
– Едва ли можно сомневаться в том, – говорил Сталин, – что попытка Троцкого поиграть с идеей «развернутой демократии» будет встречена с улыбкой во всей партии…
Поскольку среди троцкистов было немало опытных демагогов, поднаторевших в жонглировании цитатами и лозунгами, дискуссия в низовых организациях приобретала весьма острый характер, и это тревожило людей, беспокоившихся о единстве партии. Микоян, побывавший на нескольких дискуссионных собраниях в Москве, в том числе и в МГУ, позднее, зайдя на квартиру к Сталину, с возмущением рассказывал о разнузданных антипартийных выходках оппозиционеров.
– Я был сильно возбужден, – вспоминает Микоян, – и выразил свое недовольство поведением ЦК, который, как мне казалось, самоустранился от фактически уже начавшейся в столице дискуссии и тем облегчает троцкистам возможность запутать неопытных и добиваться легких побед. Спросил Сталина, почему ЦК до сих пор молчит, когда собирается выступить и как. Помню, с каким невозмутимым, поразившим меня спокойствием выслушал все это Сталин. Он сказал, что особых оснований для волнений нет.
В итоге споров за линию ЦК проголосовало 98,7 % партийцев, за оппозицию – 1,3 %, причем троцкисты получи ли поддержку главным образом в учрежденческих и вузовских организациях.
Окончательные итоги дискуссии были подведены на XIII конференции РКП(б) 16–18 января 1924 года.
Так как сторонники Троцкого на конференции не стеснялись ни в выражениях, ни в методах полемики, то в своем заключительном слове Сталин был гораздо более резок, хотя тон речи, как и всегда, оставался внешне спокойным. Сталин еще раз очень четко изложил историю разногласий с троцкистами. В этот день – 18 января – он был явно в ударе, и его характеристики оппозиционеров стоят того, чтобы их процитировать.
– Оппозиция взяла себе за правило превозносить тов. Ленина гениальнейшим из гениальных людей. Боюсь, что похвала эта неискренняя, и тут тоже кроется стратегическая хитрость: хотят шумом о гениальности тов. Ленина прикрыть свой отход от Ленина и подчеркнуть одновременно слабость его учеников. А Сапронов, который фальшиво, фарисейски расхваливает теперь тов. Ленина, тот самый Сапронов, который имел нахальство на одном из съездов обозвать тов. Ленина «невеждой» и «олигархом»! Почему он не поддержал гениального Ленина, скажем, на X съезде, почему он в трудные минуты неизменно оказывался в противоположном лагере, если он в самом деле думает, что тов. Ленин является гениальным из гениальных? Знает ли Сапронов, что товарищ Ленин, внося на X съезд резолюцию о единстве, требующую исключения фракционеров из партии, имел в виду, между прочим, и Сапронова? Или еще: почему Преображенский не только в период брестского мира, но и впоследствии, в период профдискуссии, оказался в лагере противников гениальнейшего Ленина? Случайно ли все это? Нет ли тут некоторой закономерности?
(Преображенский: «Своим умом пытался работать!»)
– Это очень похвально, Преображенский, что вы своим умом хотели работать. Но глядите, что получается: по брестскому вопросу работали вы своим умом и промахнулись; потом при дискуссии о профсоюзах опять пытались своим умом работать и опять промахнулись; теперь я не знаю, своим ли умом вы работаете или чужим, но ведь опять промахнулись будто…
Смех в зале покрыл эти слова.
Чуть позднее в речи Сталин дал портрет Радека – одного из активнейших троцкистов, беззастенчивого демагога:
– Перехожу к Радеку. Есть люди, которые имеют язык для того, чтобы владеть и управлять им. Это – люди обыкновенные. И есть люди, которые сами подчинены своему языку и управляются им. Это – люди необыкновенные. К такого рода необыкновенным людям принадлежит Радек. Человек, которому дан язык не для того, чтобы управлять им, а для того, чтобы самому подчиниться своему собственному языку, не будет в состоянии знать, когда и что сболтнет язык…
В резолюции конференции была дана исчерпывающая характеристика классовой сущности троцкистской оппозиции.
Через три дня после окончания конференции партию постиг тяжелый удар: 21 января 1924 года в 18.50 скончался Ленин. В половине десятого вечера Сталин вместе с другими членами Политбюро на аэросанях выехал в Горки…
Стоял лютый мороз, когда утром 23 января гроб с телом Ленина члены ЦК и Правительства перенесли на руках к железнодорожной станции. В час дня прибыли в Москву.
Вечером 26 января на траурном заседании II съезда Советов СССР выступил Сталин:
– Товарищи! Мы, коммунисты, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы – те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий – вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии.
Троцкий на похороны Ленина не приехал: он недавно перенес грипп, и врачи, надзиравшие за его здоровьем, настоятельно рекомендовали провести зимние месяцы у берега теплого моря, в Сухуми. Такая поездка имела и тактический смысл: Троцкий не пожелал присутствовать при разгроме оппозиции на XIII партконференции. Сталин разговаривал по прямому проводу с Троцким. Узнав, что похороны состоятся 27 января, тот заявил, что не успеет приехать. Так он остался в Сухуми – «ждать у моря погоды», как говорили тогда.
Троцкий надеялся – настал его час. Смерть Ленина должна была, по его представлениям, вызвать в руководстве партии и государства разброд; вот тогда-то его призовут в Москву… Самомнение этого человека не имело предела. В книге «Моя жизнь» он писал, что в день похорон Ленина он думал о будущем: «Вместе с дыханием моря я всем существом своим ассимилировал уверенность в своей исторической правоте!»
Но никто почему-то не спешил вручать Троцкому руководство партией и государством. Более того, при ближайшем рассмотрении оказалось, что и с порученным ему делом – руководством армией и флотом – Троцкий явно не справлялся.
Положение Красной Армии давно уже вызывало тревогу в партии. Наша страна жила тогда трудно, что и говорить. Но и на общем фоне состояние армии, защитника нашего Отечества, бросалось в глаза. В 1929 году Ворошилов говорил по этому поводу:
– Внутрипартийная борьба 1923–1924 годов характерна тем, что Троцкий вместе с рядом своих единомышленников – военных работников, увлеченный борьбой против партии, проглядел внутриармейские проблемы, вставшие перед нами во всей своей остроте. Красная Армия, перешедшая к этому времени на мирное положение, перевивала внутренний кризис.