Заметим: именно к тому времени относятся «шахтинское дело» и процесс «Промпартии» – так называемые «вредительские» процессы, сфабрикованные ОГПУ в 1928–1930 годах, на которых большое количество «буржуазных специалистов» обвиняли в устройстве актов саботажа в промышленности и строительстве. После этих процессов по всей стране распространилось избиение «старых специалистов».
Дел у народа было много. Строились Сталинградский и Харьковский тракторные заводы, Нижегородский и Московский автомобильные, Магнитогорский и Кузнецкий металлургические комбинаты, Уральский и Новокраматорский машиностроительные гиганты, Бобриковский и Березниковский химкомбинаты, Первый московский подшипниковый завод, Днепрогэс и многие, многие другие объекты. Почт и каждый из них знаменовал рождение нового производства, был основой для технического перевооружения других отраслей народного хозяйства. Всего же за первую пятилетку было построено 1500 крупных промышленных предприятий. В 30-е годы закладывались основы нынешнего индустриального могущества нашей страны.
История не знала подобного размаха строительства. Но оно требовало гигантских сил и материальных средств, а страна наша была еще бедна. Одновременно с созданием и стремительным ростом тяжелой индустрии не было возможности для развития легкой и пищевой промышленности, чтобы производить много товаров народного потребления. Страна жила трудно: не хватало жилищ, одежды, обуви, нередки были продовольственные затруднения, пришлось даже ввести карточки на продукты питания. На стройках рабочие жили во временных бараках, палатках, землянках. Далеко не везде было налажено медицинское, коммунальное, культурно-бытовое обслуживание трудящихся…
И все же люди строили. Не было времени ждать, не было возможности гармонично, равномерно расширять все отрасли промышленности. Сама же по себе задача – строительство социализма – была колоссальной и, что не менее важно, – неслыханной, невиданной. Наш народ шел по пути, которым до него не ходил никто, и на этом пути его ждали немалые испытания. Может, другой народ испугался бы, стал бы искать путей «протоптанных и легких». Но не наш народ…
Итоги были подведены на Пленуме ЦК и ЦКК В КП (б) 7–12 января 1933 года. Сталин выступал на Пленуме с большим докладом. Он говорил о достижениях в промышленности:
– Добились ли мы победы в этой области?
Да, добились. И не только добились, а сделали больше, чем мы сами ожидали, чем могли ожидать самые горячие головы в нашей партии. Этого не отрицают теперь даже враги. Тем более не могут этого отрицать наши друзья.
У нас не было черной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь.
У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь.
У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь.
У нас не было станкостроения. У нас оно есть теперь…
Имелись и отрицательные последствия. Генеральный секретарь не умалчивал о них. Да, верно, признавал он, общая программа пятилетки недовыполнена на шесть процентов, но тут же приводил убедительное объяснение: Советское правительство было вынуждено спешно переключить ряд заводов на производство современных орудий обороны, так как внешнеполитическая атмосфера складывалась крайне неблагоприятно. И все же темпы развития промышленности были исключительными.
Попытки свалить вину на крестьян, говорил Сталин, совершенно неправильны.
– Я знаю целые группы колхозов, которые развиваются и процветают, аккуратно выполняют задания государства и крепнут в хозяйственном отношении изо дня в день. С другой стороны, я знаю и такие колхозы, расположенные по соседству с предыдущими колхозами, которые, несмотря на одинаковый с ними урожай и одинаковые с ними объективные условия, – чахнут и разлагаются. В чем причина? Причина в том, что первой группой колхозов руководят настоящие коммунисты, а второй группой руководят «шляпы», правда, с партийным билетом в кармане, но все же «шляпы»… Не в крестьянах надо искать причину затруднений в хлебозаготовках, а в нас самих, в наших собственных рядах…
Активно велась в это время работа по укреплению обороны страны. Этой работой непосредственно руководили видные деятели партии К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе, С. М. Киров, А. А. Жданов. Но совершенно особое место в этом отношении надо отвести тому вниманию, вернее будет сказать – пристрастию, с которым занимался оборонными делами Сталин.
На XVI съезде он говорил, что Советский Союз хочет мира и что советское правительство будет вести мирную политику всеми средствами, но охотникам до чужих территорий следовало знать:
– Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли ни одного вершка не отдадим никому.
Зал встретил это заявление аплодисментами…
Вникать в конкретные вопросы, связанные с состоянием армии и оборонной промышленности, он стал в конце 20-х годов и постепенно, в весьма непродолжительный срок, приобрел в этой области познания, которые позволяли ему не только обоснованно решать общие вопросы, связанные с обороной страны, но и вникать в подробности, обыкновенно интересующие только специалистов.
В июне 1935 года на одном из подмосковных полигонов в длинный ряд выстроились орудия, а около них – конструкторы. В назначенное время, даже немного раньше, на полигоне появилась группа людей: впереди шел Ворошилов в кожаном пальто, чуть позади – Сталин в своем сером макинтоше, фуражке и сапогах, рядом – Молотов в темном пальто и шляпе, за ними Орджоникидзе.
Доложил о своей Ф-22 и Грабин (по цвету окраски эта 76-миллиметровая пушка именовалась желтенькой). Доложил, как ему показалось, неудачно: чего-то не подчеркнул, чего-то не сказал вовсе. Затем перешли к полууниверсальной пушке К-25. Послушав объяснение, Сталин вдруг повернул назад, к Ф-22. Можно понять чувства конструктора:
«Я продолжал стоять в стороне от нашей пушки, но все мои недавние мысли мгновенно исчезли, меня стало занимать лишь то, что Сталин идет в мою сторону. Смотрю, Сталин подошел к дощечке, на которой были выписаны данные о нашей желтенькой, остановился и принялся знакомиться с ними. Вначале я все еще стоял в стороне, затем подошел к нему. Сталин продолжал знакомиться с данными, написанными на дощечке, а затем обратился ко мне и стал задавать вопросы. Его интересовала дальность стрельбы, действие всех типов снарядов по цели, бронепробиваемость, подвижность, вес пушки, численность орудийного расчета, справится ли расчет с пушкой на огневой позиции и многое другое. Я отвечал коротко и, как мне казалось, ясно. Долго длилась наша беседа, под конец Сталин сказал – Красивая пушка, в нее можно влюбиться. Хорошо, что она и мощная, и легкая».
Смотр продолжался долго, затем перешли к стрельбе. Пушка Грабина не подвела конструктора. А вот с универсальной пушкой И. А. Маханова расчету пришлось повозиться. Когда закончилась стрельба из последнего орудия, Сталин сказал «все», вышел из блиндажа и на ходу стал как бы думать вслух:
– Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать и не ошибиться бы при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить. И появились заводы, способные изготовить любую пушку, но надо, чтобы они умели не одну только пушку изготовить, а много…
Мы с Махановым шли рядом с ним, я справа, а он слева, но ни я, ни он не промолвили ни слова – было ясно, что Сталин не с нами ведет этот разговор.
Потом он остановился. Остановились и мы и стали к нему вполоборота. Стояли молча. Сталин взялся правой рукой за ус и слегка его приподнял, а затем сказал нам:
– Познакомьтесь друг с другом.
Мы в один голос ответили, что давно друг с другом знакомы.
– Это я знаю, – сказал Сталин, – а вы при мне познакомьтесь.
Маханов взглянул на меня с приятной улыбкой, и мы пожали друг другу руки.
– Ну, вот и хорошо, что вы при мне познакомились, – сказал Сталин.
Я не мог ничего понять.
Сталин обнял нас обоих за талии, и мы пошли по направлению к нашим пушкам. Через несколько шагов Сталин остановился, естественно, остановились и мы.
Обращаясь к Маханову, он сказал:
– Товарищ Маханов, покритикуйте пушку Грабина.
Вот этого ни один из нас не ожидал. Подумав, Маханов сказал:
– О пушках Грабина ничего плохого не могу сказать.
Не ожидал я такого ответа, даже удивился. Тогда Сталин обратился ко мне:
– Товарищ Грабин, покритикуйте пушку Маханова.
Собравшись с мыслями, я сказал, что универсальная пушка имеет три органических недостатка. Перечислил их и заключил:
– Каждый из этих недостатков приводит к тому, что пушка без коренных переделок является непригодной для службы в армии.
Сказав это, я умолк. Молчали и Сталин с Махановым. Я не знал, как они отнесутся к моим словам, и испытывал некоторую душевную напряженность, но не жалел, что так сказал. «Если бы меня не спросили, я не сказал бы ничего, – рассуждал я мысленно, – ну а раз спросили…»
Помолчав немного, Сталин сказал:
– А теперь покритикуйте свои пушки.
Такого я уже совершенно не ожидал…»
Грабин нашел мужество охарактеризовать недостатки своих пушек. Это понравилось Сталину, и он тут же велел отправить Ф-22 на испытания в Ленинград, к тем самым сторонникам универсальной пушки!
На следующий день, 15 июня, в Кремле состоялось совещание; вел его Молотов. Собралось очень много и военных, и штатских. Один за другим выступавшие рекомендовали принять на вооружение универсальную пушку; за пушку Грабина высказались только несколько человек. Заседание затянулось, выступали по нескольку раз. Сталин все время расхаживал по залу, никого не перебивая, но часто останавливался за спиной у сидящих, в том числе у Грабина, и спрашивал, видимо, составляя собственное мнение. Наконец все выговорились. Молотов спросил, не желает ли кто еще высказаться. Грабин рассказывает:
«В зале было тихо. Сталин прохаживался, пальцем правой руки слегка касаясь уса. Затем он подошел к столу Молотова.