всех – хозяин, хотя он часто по кавказскому обыкновению любил потчевать и подливать гостям в рюмки. Сам же пил в основном сухие кавказские вина.
С. М. Штеменко, в годы войны молодой генерал Генштаба, вспоминал, что первое время его смущал запотевший графинчик, из которого Сталин что-то доливал в бокал с сухим вином. По неопытности генерал предположил, что Сталин добавляет в сухое вино для крепости водку. Улучив момент, когда Сталина не было за столом, Штеменко налил себе из графинчика рюмку, после очередного тоста выпил ее и от удивления замер: то была ледяная вода. Сталин заметил оплошность генерала, наклонился к нему и спросил тихонько со злорадством:
– Ну как, крепкая?..
Завершался обед чаем из самовара.
Разговор во время обеда чаще всего был деловым, служил продолжением совещания в кабинете Сталина. Но здесь он принимал более свободный характер, затрагивались самые различные темы: политические, международные, литературные.
Ночевать, независимо от того, когда закончилась работа, Сталин неизменно отправлялся на дачу, чаще всего – на «ближнюю». Ездил он в черном американском «Паккарде»; несколько таких машин приобрели до войны. Автомобиль имел бронированный кузов и пуленепробиваемые стекла. Сопровождали «Паккард» всегда две машины с охраной.
«Ближняя» дача расположена в черте города, в Кунцеве, в лесу. Дом двухэтажный (второй этаж пристроен в 1948 году), от ворот к нему вела асфальтированная дорожка. Прихожая обита светлым дубом, из нее справа – дверь в кабинет, прямо – в большой зал с длинным столом. Мебель и вся обстановка простые. Единственными предметами роскоши были ковер на полу и камин в углу; Сталин всегда любил зимой огонь.
Во втором этаже дачи никогда не жили. Все время Сталин проводил, по существу, в большой комнате. На диване ему стелили постель, рядом на столике – телефоны, обеденный стол завален книгами, газетами, бумагами. Если не было гостей, то тут же, на краю, ему накрывали ужин, обед. В комнате стоял буфет с посудой и медикаментами. Лекарства Сталин выбирал себе сам, врачам не очень-то доверял, единственным авторитетом в этой области для него был академик В. Н. Виноградов, которому Сталин раз-два в год позволял себя осматривать.
Со всех сторон дом окружали террасы – одна застекленная, две открытые. С весны и до осени хозяин жил на террасах; иногда зимой, одевшись потеплее, и спал здесь. Сад вокруг дома – любимое развлечение Сталина. Землю он, правда, не копал, не возделывал ее, лишь иногда брал ножницы и подстригал сухие ветки. Очень любил, чтобы в саду все было ухожено, чтобы цвели и зрели яблони, вишни. В саду, бывшем лесу, но убранном, культивированном, там и сям были разбросаны беседки, с крышами и без них.
Почти ежедневно Сталин встречался со многими людьми, беседы велись на самые различные темы, и собеседники с удивлением отмечали начитанность Сталина. Шел разговор о политике, об искусстве, о других вещах – Сталин часто и всегда к месту приводил подходящие примеры. Обширная память позволяла ему цитировать во время бесед и выступлений, иногда дословно, отрывки из самых разнообразных источников. Наиболее часто он цитировал Салтыкова-Щедрина, Чехова, Гоголя.
В довоенное время Сталин довольно часто ходил в театры – во МХАТ, в Малый и Большой. Пожалуй, больше всего любил он МХАТ: жизненная правда, лежащая в основе творческого метода Станиславского, правда изображения событий и человеческих характеров, свойственная реалистическому искусству, привлекали его. Сталин хорошо знал не только ведущих исполнителей в этом театре, но и дублеров.
В 1929 году после «Царя Федора Иоанновича» в беседе с Л. М. Леонидовым Сталин очень высоко оценил мастерство актеров, в особенности И. М. Москвина, занятого в главной роли. В то же время Сталин подчеркивал, что дает оценки только как зритель, что мнение его – лишь мнение одного из присутствующих в зале.
Он поинтересовался, над чем собирается работать театр. Леонидов ответил, что к постановке готовят «Мертвые души». Сталин подробно расспрашивал, а на прощание задумчиво произнес:
– А ведь и у нас тоже есть свои Маниловы, Ноздревы, Собакевичи…
Часто Сталин смотрел во МХАТе «Любовь Яровую», «Горячее сердце» и прежде всего – «Дни Турбиных». Об отношении Сталина к последней пьесе и ее автору стоит сказать особо. В письме к Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 года Сталин подчеркивал: недопустимо преследовать и травить творческого работника, который осознал свои ошибки, недопустимо заставлять его уехать за границу. Тут же следовала характеристика пьесы Булгакова:
«Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».
Эту свою позицию Сталин подтвердил и на деле. Кто– то из перестраховщиков запретил спектакль. Руководители театра в антракте одного из спектаклей спросили Сталина:
– Действительно ли нельзя играть сейчас «Турбиных»?
– А почему же нельзя? – удивился Сталин. – Я не вижу ничего плохого в том, что у вас идут «Дни Турбиных». В пьесе показан умный и сильный враг. Это хорошо. Мы должны показывать врага таким, каков он есть.
«Дни Турбиных» продолжали идти на сцене МХАТа, и Сталин регулярно посещал именно этот спектакль: он был на нем двадцать восемь раз.
О другой пьесе Булгакова – «Бег» – в том же письме к Билль-Белоцерковскому Сталин отозвался гораздо резче. Он писал, что эта пьеса не есть, конечно, проявление какой-либо «правой» или «левой» опасности (а именно так характеризовали пьесу в печати). «Бег» есть проявление попытки, – писал Сталин, – вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмиграции, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».
Оценка очень суровая, и при жизни Сталина «Бег» шел только один раз. Примечательна роль Сталина в дальнейшей судьбе Булгакова. Критики травили его так, что ныне остается только поражаться их злости и беззастенчивости. Пьес Булгакова театры не брали, он остался без работы и без каких-либо средств к существованию. Тогда он обратился к Сталину; в письме была фраза отчаяния: «Прошу выслать меня за границу…» На следующий день Сталин сам позвонил Булгакову, выслушал его. Отправлено письмо Булгакова 28 марта 1931 года, а уже с 1 апреля он вновь стал работать в родном ему МХАТе в должности консультанта. И так вплоть до своей кончины в 1940 году.
«Великая чистка»
Уже после XVII партсъезда, что прошел в январе 1934 года, у Сталина вроде бы не имелось никакой ясно видимой оппозиции. Его славили в газетах и на собраниях, болтовня о том, что на съезде его якобы собирались заменить Кировым, а его имя повычеркивали из бюллетеней на выборах в ЦК, есть полная чушь. Но он был всевластен отчасти лишь внешне. Его враги затаились, выжидая время и подходящие обстоятельства. Нет, речь идет не о Зиновьеве, Каменеве или Бухарине, те уже навсегда унизили себя бесконечными покаяниями. Множество тайно недовольных сталинской политикой затаились в партийных верхах, в верхушке армейского командования и ОГПУ. Назревала война на западе с победившим Гитлером и на востоке с японской военщиной. Нужно сплотить народ вокруг общепризнанного вождя и покончить с тайной фрондой. Но как?
По неписаной, но очень строго соблюдаемой партийной традиции, члена партии, согрешившего политически, не полагалось карать сурово. Ярых троцкистов, открытых врагов Сталина, на исходе 20-х годов отправляли в ссылку, и то лишь самых заметных. Странная была эта «ссылка», совсем не такая, какую, и не раз, довелось переживать самому Сталину. Троцкистские вожаки, отправленные в Сибирь или в Среднюю Азию, занимали там немалые административно-хозяйственные посты, гражданские права их, по сути, не ущемлялись. Конечно, с членами партии, совершившими уголовные преступления (хищения, растраты и пр.), с ними расправлялись тогда беспощадно, потому и редки были такие случаи, но тут не об этом речь.
В 1930 году был исключен из партии и арестован партийно-советский работник столицы М. Рютин, он распространял по рукам обращение с требованием сместить Сталина, который-де извратил ленинское учение. Ясное дело, что полагалось бы любому иному гражданину в то накаленное время за такие дела. Есть сведения, хотя и не документированные, что Сталин на Политбюро требовал тому расстрела, но большинство не поддержало его, а Рютина вскоре даже выпустили на волю и оставили в Москве.
Ясно, что эта внутренняя солидарность «старых большевиков» (а Рютин был членом партии с 1914 года) была очень опасной для установления единовластия Сталина, совершенно необходимого тогда нашей стране, в пору великих свершений и накануне страшной войны. Нужно было выкорчевать скрытых, но непримиримых врагов, и Сталин пошел на это. Началась великая чистка, которая наряду со многими явными злодеями унесла и много невинных жертв.
Ответственность за эти нарушения в значительной мере ложится на Сталина – он был облечен огромными полномочиями и мог предотвратить такие беззакония. Возникает вопрос: почему же он этого не сделал? Мы уже говорили о бескомпромиссности и решительности Сталина в борьбе с врагами партии. Говорили и о грубости, даже жесткости Сталина в таких вопросах; ну а жесткость не только по созвучию стоит рядом с жестокостью… Уже упоминалось, что после смерти Надежды Аллилуевой у Сталина могло сложиться впечатление, что враги партии сумели пробраться даже и в его собственную семью.
1 декабря 1934 года в Ленинграде, в Смольном, был убит Киров. Отношения секретаря Ленинградского обкома и члена Политбюро Кирова со Сталиным были хорошими, даже дружескими, и на этот счет имеется очень много неоспоримых свидетельств. Позднейшие утверждения (голословные, кстати) уцелевших «старых большевиков» о том, что Сталин якобы испугался, когда на XVII съезде партии за Кирова проголосовало гораздо больше депутатов, чем за самого Сталина, ничем конкретно не доказаны и не выдерживают никакой критики. Не кажутся достоверными и многочисленные версии убийства, сочиненные современными деятелями, начиная с Хрущева, и в особенности падкими на сенсации литераторами: каждый факт в таких версиях при мало-мальском стремлении к объективности можно и должно подвергать сомнению и опровержению.