Хорошо известно, что Николаев ранее принадлежал к зиновьевской оппозиции, за это пострадал, карьера его прервалась, уже полгода он оставался без работы. То, что Николаева направляют на работу в Лугу, он резонно истолковывает как желание от него избавиться…
Известно, что Николаев несколько раз пытался объясниться с Кировым, но безуспешно; дважды его задерживают и дважды отпускают. Николаев пытался жаловаться, писал письма – никто, разумеется, не отвечал, да и кто станет защищать Николаева, мелкую сошку в сравнении с секретарем Ленинградского обкома, другом самого Сталина! Вот и приходит Николаев еще раз 1 декабря 1934 года в Смольный (тогда для членов партии доступ в Смольный не был запретным), случайно встречает в коридоре Кирова, вновь пытается объясниться. Как шла беседа – мы никогда не узнаем, но, вероятно, приняла она резкий характер, а у Николаева в кармане револьвер, и в этом нет ничего странного: тогда оружие имелось у многих членов партии. Вот и вынул Николаев револьвер, выстрелил в голову уходящему Кирову, выстрелил – и тут же упал. Словом, мы уверены: так или примерно так обстояло дело в тот декабрьский вечер.
На следующее утро Сталин в сопровождении Ворошилова, Молотова, Жданова, Ягоды, Агранова и других прибыл в Ленинград, чтобы расследовать происшедшее. Но уже 1 декабря датировано постановление ЦИК СССР следующего содержания:
«1. Следственным властям – вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. 2. Судебным органам – не задерживать исполнение приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению. 3. Органам Наркомвнудела – приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров».
На страну обрушилась новая волна репрессий.
За истекшие семнадцать лет после прихода большевиков к власти усилиями широкого слоя руководства партии, а отнюдь не только одного Сталина вошло в обыкновение искать причины происшествий, подобных случившемуся с Кировым, в заговорах «врагов народа», и расправа была жестокой. Так и тут. Л. Николаев и еще тринадцать человек, произвольно выбранных следователями по оговору Николаева, были судимы 28–29 декабря и немедленно расстреляны.
Но Сталин этим не ограничился. Поскольку у четырнадцати несчастных, проходивших по «делу Николаева», имелись в прошлом кое-какие контакты с Зиновьевым и Каменевым, то Сталин с согласия и одобрения Политбюро решил разделаться со своими политическими противниками. 15–16 января 1935 года Зиновьев, Каменев и еще семнадцать их сторонников предстали перед судом в Ленинграде в качестве так называемого «московского центра» и были приговорены к различным срокам тюремного заключения, предварительно повинившись и признавшись в совершении преступлений.
Невозможно в настоящей книге сколько-нибудь подробно рассказать о политических процессах 30-х годов. На эту тему написано очень много.
Чтобы разделаться с оппозиционерами, Сталин решил судить самых главных из них (из тех, что были в пределах досягаемости) открытыми процессами. Назовем здесь только главные из них. 19–22 августа 1936 года состоялся второй процесс над Зиновьевым и Каменевым, но теперь они были объединены с троцкистами – процесс прошел под наименованием «троцкистско-зиновьевского блока», и главные из обвиняемых, как и все последующие, получили «высшую меру наказания» – были приговорены к расстрелу. Затем в январе 1937 года последовал суд над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым, в марте 1938 года открылся процесс «правых», среди которых Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский… Свершилось возмездие – на скамье подсудимых оказался Ягода, а также три врача – Левин, Плетнев и Казаков. Последних трех упоминаем здесь в предвидении того, что произошло в марте 1953 года.
Надо помянуть и о процессе военных – Тухачевского, Якира, Уборевича и прочих (11 июня 1937 года). Долгие десятилетия, с хрущевского доклада на XX съезде, все тут оценивалось однозначно: Сталин расправился с замечательными красными командирами и тем ослабил Советские Вооруженные Силы… Теперь, в свете опубликованных наконец-то подлинных документов видно, что дело тут обстояло куда сложнее.
Да, заговора в классическом смысле слова вроде бы не было, но, во-первых, все участники процесса так или иначе были в свое время связаны с Троцким и его присными, а во-вторых, не признавали авторитет Сталина, а против его ставленника на посту Наркома Красной Армии и флота Ворошилова плели очевидные интриги. Напомним, что дело происходило за два с небольшим года до начала Второй мировой войны. Как мог допустить глава Советского государства Сталин, чтобы беспредельно преданного Ворошилова заменил бы кто-либо из флиртовавших с Троцким «красных генералов»? С тем самым Троцким, который уже открыто призывал к поражению Советского Союза в грядущей войне? Но несомненно также, что следствием данного процесса стало изгнание из армии, арест, а то и казнь множества рядовых командиров старших рангов, которые ни малейшего отношения ни к Троцкому, ни к самим участникам того процесса не имели (самый известный пример – будущий маршал Рокоссовский). Заметим также, чтобы закончить данный сюжет, что тысячи находившихся в заключении командиров были без всяких последствий освобождены в 1939–1940 годах после устранения Ежова и его команды (опять же самый известный пример – тот же Рокоссовский).
О февральско-мартовском Пленуме ЦК кровавого по итогам 1937 года наговорено очень много. В поверхностных описаниях сквозит какой-то мистический ужас. А потому поверхностных, что только с 1992 года стенограмма этого пленума, длившегося дольше, чем все другие пленумы или даже съезды партии, была наконец полностью опубликована. Теперь есть возможность оценить событие объективно. Никакой мистики, разумеется, нет. Все шло обычным, давно заведенным порядком. Более того, поражает непринужденность весьма серьезного разговора, многочисленный обмен репликами, причем не только из президиума. Выступает М. Л. Рухимович, глава химической промышленности страны, большевик с подпольным стажем, член ЦК с 1924 года:
«Начальником штаба тяжелой промышленности оказался негодяй, предатель, злодей Пятаков, который немало навредил. И нам нужно, товарищи хозяйственники, основательно порыться и разобраться, где тайны и в проектах, и в предприятиях, и в цехах, и в агрегатах. (Постышев: Правильно!) Товарищи, замысел был глубокий у них, большой, а у обер-бандита Пятакова были все рычаги. (Сталин: Это теперь-то разобраться, после драки!) Товарищи, сейчас нужно разобраться. (Постышев: Лучше поздно, чем никогда.).
Возьмем химию, порох. Всем известно, что во время войны без пороху воевать невозможно. (Смех. Голос с места: Вот открыл Америку, ай да спасибо.) Казалось бы, все внимание надо было уделить этому делу (Смех.) Это не так весело, как кажется, на деле это очень грустно».
Выступления почти всех ораторов сопровождались замечаниями не только Сталина, который был очень внимателен, но и теми, кто вскоре разделил судьбу Пятакова и самого Рухимовича, – часто вмешивались Гамарник, Косиор, Любченко, Постышев, Чубарь и др. В таких условиях ораторы порой очень выразительно проявлялись (например, ясно виден уровень руководящих талантов Рухимовича).
Выступление Г. Ягоды на Пленуме было сбивчивым, нервным, переполненным всякого рода подчеркнутой «самокритикой». Речь зашла о начальнике секретно-политического отдела Г. А. Молчанове, к тому времени уже арестованном. Сталин коротко спросил: «Кто его рекомендовал?» Ягода растерянно ответил: «Не знаю…» Ответ был нелепый, ибо Молчанов, как все знали, – доверенное лицо Ягоды, один из устроителей «показательного процесса» Зиновьева, Каменева и др.
А далее началось нечто не очень приличное: ближайшие сподвижники Ягоды – Заковский, Агранов, Балицкий, Реденс – начали обличать своего начальника, не стесняясь в примерах и словах. Поток нечистот словно вылился в залах Кремля. Сталин слушал внимательно, не вмешивался. Вскоре он сделает свои выводы…
Мы не можем дать точного числа людей, пострадавших от репрессий в 30-х годах, точно так же, как и не смогли сделать этого и все исследователи, наши и зарубежные, но многие из них все же претендуют на точные цифры – и безосновательно. Во всяком случае (и это не подлежит сомнению), цифра не может не оставить у любого читателя ощущения ужаса, ибо речь идет о миллионах, многих миллионах наших сограждан. Р. Конквест, наиболее обстоятельный и заслуживающий доверия западный исследователь, полагает, что в 1937–1938 годах только по политическим делам было арестовано шесть миллионов человек, а «законно» ликвидированных исчисляет в семьсот тысяч. Заключенных в лагерях Конквест на конец 1939 года определяет в восемь миллионов человек.
А вот настоящие, не мнимые историки, работающие с официальными источниками, ссылающиеся на архивные документы, приводят другие цифры – и они резко отличаются от зарубежных. На 1 марта 1940 года общий контингент заключенных в ГУЛАГе составлял 1 668 200 человек, то есть в пять раз меньше того, что пытается нам внушить Конквест, и среди заключенных только 28,7 % были осуждены за контрреволюционную деятельность.
Не станем сосредоточивать внимание на этой мрачной цифири. Чуть больше, чуть меньше – принципиального значения не имеет. Когда-нибудь историки установят точно, ибо документы сохранились. Сколько среди погибших было злодеев, вроде Ягоды, или сумасшедших фанатиков, как Ежов, или несчастных инженеров, облыжно обвиненных во «вредительстве», это сегодня уже далекое прошлое, и только.
В заключение мрачного сюжета коснемся одного вроде бы частного вопроса. Ну а как в ту пору жили сам Сталин и его ближайшее окружение? О кремлевских обитателях той поры распущено немало сплетен наподобие пресловутого замка Синей Бороды. Но как же они в реальности жили и общались меж собой? Ответ можно найти в недавнем документальном сборнике «Сталинское Политбюро в тридцатые годы» (М., 1995), где представлены уникальные архивные документы.