На рабочем столе Верховного Главнокомандующего появляются книги по военной стратегии, он тщательно штудирует их. Ум Сталина по-прежнему цепок и всеобъемлющ, память – великолепная, а потому военную теорию он вскоре будет знать и понимать (а это – главное) получше многих генералов Генштаба, удивляя их этим раз за разом. Но все же для познания необходимо время, а ему, Верховному Главнокомандующему, надо принимать решения сейчас, немедленно, и решения эти – одно другого тяжелее и ответственнее…
По-видимому, первым серьезным вмешательством Станина в управление чисто военными делами была смена командования Западного фронта. 30 июня Сталин, только что возглавивший ГКО, приказал Жукову отозвать генерала Д. Г. Павлова в Москву. Павлов был виновен в серьезных должностных упущениях, и ответил за это по всей суровости военного времени…
В ночь на 1 июля Сталин по ВЧ разговаривал с Ворошиловым. Получив информацию о реальной опасности захвата противником плацдарма на Днепре, Сталин отвечал, что Ставка крайне обеспокоена этим и что на Западный фронт назначается новый командующий. Им стал нарком обороны С. К. Тимошенко – этим подчеркивалась ответственность поста.
Обстановка на фронтах продолжала ухудшаться. В середине июля боевые действия шли всего лишь в ста двадцати километрах от Ленинграда, в районе Смоленска, на подступах к Киеву. Несмотря на героическое сопротивление советских войск, наступление фашистских полчищ остановить не удавалось.
Неудачи на фронтах побуждали Ставку к смене ответственных командиров. Это казалось наиболее простым решением, но смены, в свою очередь, сказывались на ходе дела. В конце июля к Сталину вызвали Тимошенко и Жукова; им думалось – для обсуждения обстановки на фронте. В кабинете почти в полном составе собралось Политбюро. Сам Сталин с погасшей трубкой в руке (верный признак плохого настроения) стоял посредине кабинета.
– Политбюро пришло к выводу, – без предисловия начал Сталин, – что Тимошенко надо заменить на посту командующего Западным фронтом Жуковым. Что скажете на это вы?
Тимошенко молчал; что он мог сказать? Но Жуков не собирался соглашаться:
– Товарищ Сталин, я считаю эту смену нецелесообразной. Частые смены командующих мешают работе. Новым командующим приходится в момент тяжелейших сражений вникать в курс дела. Маршал Тимошенко состоит в этой должности менее месяца, а войска под его командованием задержали врага под Смоленском, они верят в своего командующего. Уверен – вряд ли кто-нибудь другой смог бы сделать больше в сложившейся обстановке. Поэтому считаю смену командования Западного фронта нецелесообразной и несправедливой.
Генерала поддержал Калинин:
– А это, пожалуй, верно.
Сталин начал раскуривать трубку:
– В словах товарища Жукова есть резон, – и, глядя на членов Политбюро, спросил: – Может, согласимся с Жуковым?..
Тимошенко остался на посту, но Жукову вскоре пришлось покинуть Генштаб; 22 июля он в присутствии начальника Главного политического управления РККА Л.З. Мехлиса докладывал Сталину обстановку на фронте. Анализируя состояние и дислокацию фашистских войск, в первую очередь бронетанковых и моторизованных, Жуков высказал оправдавшееся впоследствии предположение: фашистское командование нанесет удар по Центральному фронту, с тем чтобы выйти в тыл Юго-Западного фронта и окружить его войска. Жуков предлагал усилить Центральный фронт, а войска Юго-Западного фронта отвести за Днепр.
Последнее предположение встревожило Сталина:
– А Киев, как же Киев? – спросил он.
Сама фраза «сдать Киев», мать городов русских, была непереносима для каждого российского человека, тем более – для Сталина. Но Жуков без колебания произнес ее:
– Тяжело говорить об этом, но Киев сдать придется. На западном же направлении как можно быстрее надо ликвидировать ельнинский выступ, иначе оттуда противник нанесет удар по Москве.
– Что еще за контрудар, что за чепуха! – выдержка покинула Сталина. – Как вы могли додуматься сдать Киев?
На этот раз не сдержался и Жуков:
– Если вы, товарищ Сталин, считаете, что начальник Генерального штаба может молоть чепуху, то прошу освободить меня от этой должности и послать на фронт. Может, там я принесу больше пользы…
– Не горячитесь, не горячитесь. – Сталин уже овладел собой. – Но если вы так ставите вопрос, то подождите, а мы обсудим, как быть.
Минут через сорок Жукова вновь пригласили в кабинет:
– Мы посоветовались, – сказал Сталин, – и решили освободить вас от обязанностей начальника Генштаба. Видимо, придется назначить Бориса Михайловича Шапошникова, хоть у него и плохо со здоровьем. Где бы вы хотели работать?
Характер у Жукова был горячий.
– Где прикажете. Могу командовать фронтом, армией, корпусом, дивизией, наконец…
– Не горячитесь, – сказал Сталин. – Мы вас назначим командующим Резервным фронтом. Вот там вы и организуете контрудар по Ельне. Сдавайте дела Шапошникову. Но членом Ставки вы остаетесь.
– Разрешите идти?
– Погодите, выпейте с нами чаю, – Сталин уже улыбался, – и поговорим еще…
Это были тяжелые дни. И никто не мог предполагать, что худшее впереди. Сталину конец июля принес и личное несчастье: командир артиллерийской батареи Яков Джугашвили раненым попал в плен. Геббельсовские пропагандисты не преминули воспользоваться этим, и над позициями советских войск разбрасывались в миллионах экземпляров листовки с фотографией Якова. Сфабрикованный фашистами текст листовки призывал советских солдат сдаваться в плен – так, мол, сделал даже сын Сталина! Для отца, требовавшего от бойцов и командиров Красной Армии сопротивления до конца, пленение Якова было тяжелым ударом.
Ведь именно в те дни, когда капитан Джугашвили попал в плен, было издано грозное приказание для всего состава Красной Армии и Флота, лишь недавно опубликованное. Речь идет о приказе Ставки, подписанным Сталиным, Молотовым, Шапошниковым, Жуковым от 16 августа того самого сорок первого года, в разгар неостановимого, как некоторым казалось, немецкого наступления. К тому времени уже около двух миллионов бойцов и командиров Красной Армии оказались во вражеском плену. В Ставке знали, что многие из них сами бросили оружие и по своей воле сдались врагу. Пора сказать и о том, что тогда еще слишком много имелось в стране людей, несправедливо обиженных в первое десятилетие Советской власти: дети священнослужителей, дворян, интеллигентов, раскулаченных крестьян. И не ведали бедолаги эти, что фюрер и его воинство несли России и нашему народу ужасающее рабство с целью дальнейшего полного истребления всего русского вообще. Но спохватились не сразу, а только тогда, когда уже стали тысячами помирать в лагерях для военнопленных. В общем, два миллиона примерно погибли их за немецкой «колючкой» к концу сорок первого, а точного количества не знает никто.
В августовском приказе Сталин предупреждал свои войска об этом. Сперва приводились примеры успешного действия окруженных частей и их командиров, назывались имена генерала Болтина, бригадного комиссара Попеля и других (оба, кстати, успешно провоевали до Победы). Но затем в приказе говорилось следующее: «Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.
…И если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора предпочтут сдаться в плен – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственной помощи и пособия».
Суров приказ, но и враг-то был каков, какие жуткие цели по отношению к нам ставил. Кстати уж, точно такие приказы отдавали комиссары французского Конвента во время революционных войн, когда армии европейских монархов двигались к Парижу. Вспомним знаменитые романы Виктора Гюго или Бальзака. А в сталинском приказе отметим самое, пожалуй, главное: разницу в мере наказания для командиров и солдат. Правильно, у них весьма различна воинская и гражданская ответственность, хотя все давали одну присягу и нарушить ее нельзя никому. Случайно ли, нет ли, но первое советское контрнаступление под Ельней началось именно 30 августа. Через две недели после приказа. Не будем утверждать, что тут есть прямая связь, но связь символическая имеется безусловно.
В речи от 3 июля 1941 года имелись и такие слова:
«Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями…
В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки…»
Сталин был прав: народ Великобритании и США, встревоженный размахом гитлеровской агрессии, безоговорочно желал уничтожения нацизма, и правительства этих стран должны были считаться с мнением своих граждан. В девять часов вечера 22 июня Уинстон Черчилль выступил с речью по радио. Премьер-министр Великобритании не скрывал: он был и остается принципиальным противником коммунизма и «не возьмет назад ни единого своего слова», произнесенного за минувшие четверть века против коммунизма. Но все это отступает на задний план перед тем фактом, что Гитлер вторгся в Россию. «Мы полны решимости уничтожить Гитлера и всякое напоминание о нем», – подчеркнул Черчилль.
Президент Соединенных Штатов Америки Ф. Рузвельт 24 июня также выступил в поддержку борьбы советского народа против нацизма. Советское правительство, однако, отнеслось к заверениям новых союзников с некоторой долей осторожности, поскольку большая часть прессы в англосаксонских странах не скрывала своего злорадства по поводу неудач, постигших Красную Армию. Желая продемонстрировать добрую волю к сотрудничеству, Черчилль 8 июля 1941 года отправляет первое личное послание Сталину, в котором рассказывает о боевых действиях английских военно-воздушных сил; 10 июля следует новое послание…