Сталин ответил только 18 июля. Выразив благодарность Черчиллю за инициативу в переписке, Сталин информировал его о напряженном положении на советско– германском фронте. Уже в этом послании имеются фразы о необходимости создания второго фронта: «Мне кажется, далее, – писал Сталин, – что военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)… Я представляю трудности создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии…» На протяжении почти трех лет эта тема будет одной из главных в оживленной переписке Сталина, Черчилля и Рузвельта.
Президент Рузвельт, желая убедиться, настолько ли катастрофично положение Красной Армии, послал в СССР своего ближайшего советника и сотрудника – Гарри Гопкинса.
Вылетев из Шотландии на летающей лодке «Каталина» и обогнув Северную Европу, Гопкинс достиг Архангельска – таким сложным и опасным путем приходилось тогда добираться из Англии в СССР. В половине седьмого вечера 29 июля Гопкинса и посла США Штейнгардта принял Сталин. В распоряжении историков имеется полная запись переговоров, сделанная Гопкинсом.
Гопкинс начал с того, что выразил намерение президента Рузвельта оказать всю возможную помощь Советскому Союзу в борьбе с гитлеровской Германией, и в максимально короткий срок. В ответ, «характеризуя Гитлера и Германию, Сталин говорил о необходимости минимума моральных норм в отношениях между всеми нациями и о том, что без такого минимума нации не могли бы сосуществовать. Он заявил, что нынешние руководители Германии не знают таких минимальных моральных норм и что поэтому они представляют собой антиобщественную силу в современном мире…»
Изложив в общих чертах позицию Советского правительства по отношению к Германии, Сталин подытожил:
– Таким образом, наши взгляды совпадают.
Гопкинс спросил, каковы будут потребности Советского Союза в помощи. В первую категорию неотложных нужд Сталин включил прежде всего зенитные орудия среднего калибра от 20 до 30 миллиметров.
Во вторую категорию, в которую входили материалы, необходимые для длительной войны, он включил, во-первых, высокооктановый авиационный бензин, во-вторых, алюминий для производства самолетов и, в-третьих, другие материалы, уже перечисленные в списке, представленном нашему правительству в Вашингтоне…
– Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем воевать три-четыре года, – сказал Сталин.
Далее речь зашла о путях, которыми можно было бы доставлять вооружение и материалы в СССР. Сталин высказал свое мнение:
– Путь через Архангельск, вероятно, наиболее удобен. Порт в Архангельске с помощью ледоколов можно держать открытым и зимой. Единственные два незамерзающие порта на Севере – Мурманск и Кандалакша.
Уже первая беседа со Сталиным произвела на Гопкинса успокаивающее действие, и он писал в отчете Рузвельту из Москвы: «Я очень уверен в отношении этого фронта… Здесь существует безусловная решимость победить».
Вторая встреча началась в то же время на следующий день, 31 июля, и продолжалась более трех часов. Единственным свидетелем и переводчиком был Литвинов. Телефон позвонил только один раз, и Сталин, извинившись, что прервал беседу, объяснил: он договорился об ужине на полпервого ночи. Два или три раза, когда Сталин затруднялся ответить на вопрос Гопкинса, он вызывал Поскребышева, и тот немедленно давал необходимые сведения.
«Сталин сказал, – записывал Гопкинс, – что русской армии пришлось иметь дело с внезапным нападением: лично он считал, что Гитлер не выступит, но принял все возможные предосторожности для мобилизации своей армии… Сталин несколько раз повторил, что он не недооценивает немецкую армию. Он сказал, что их организация превосходна и что, по его мнению, немцы обладают крупными резервами продовольствия, людей, снаряжения и горючего… Он считает, что, поскольку дело касается людей, снаряжения, продовольствия и горючего, немецкая армия способна вести зимнюю кампанию в России. Он думает, однако, что немцам будет трудно предпринимать значительные действия после 1 сентября, когда начинаются сильные дожди, а после 1 октября дороги будут настолько плохи, что им придется перейти к обороне».
В заключение беседы Сталин просил Гопкинса передать президенту Рузвельту его соображения о необходимости для США вступить в войну с фашистской Германией. Сталин говорил:
– Самое слабое место Гитлера – это огромные массы порабощенных им людей, которые ненавидят его, а также безнравственные методы его правительства. Для того чтобы эти люди и миллион других в еще не завоеванных странах могли бороться против Гитлера, их надо ободрить, морально поддержать. Это, по моему мнению, могут сделать лишь Соединенные Штаты…
В то же время он не закрывал глаза на сложность положения:
– Мощь Германии столь велика, что, хотя Россия сможет защищаться одна, Великобритании и России вместе будет очень трудно разгромить немецкую военную машину…
Затем он продолжал:
– Я полагаю, однако, что война будет ожесточенной и, возможно, длительной…
На посланца американского президента Сталин произвел весьма сильное впечатление, так же, впрочем, как и на самого Рузвельта, и на Черчилля, когда они познакомились позднее.
1 августа Гопкинс улетел из Москвы. Сталин, несомненно, оказал посланцу президента США полное доверие, и тот вернулся в Америку с убеждением: Россия может и будет драться до последнего. Визит этот был поворотным пунктом в формировании антигитлеровской коалиции.
Уверенность Сталина в стабилизации положения на фронте оказалась, к сожалению, преждевременной. С начала августа 1941 года осложнилась обстановка на юго-западном направлении. Наши войска вынуждены были вести тяжелые оборонительные бои. В районе Умани противник окружил две наши армии (6-ю и 12-ю).
Деблокировать 6-ю и 12-ю армии не удалось. Несколько дней они вели бои в окружении, но вскоре сопротивление их было сломлено. Много бойцов и командиров погибло, еще больше (в том числе и командармы И. Н. Музыченко и П. Г. Понеделин) попали в плен. Фашистские войска форсировали Днепр и создали плацдарм в районе Кременчуга, угрожая армиям Юго-Западного фронта с юга.
8 августа Сталин разговаривал с командованием Юго– Западного фронта.
«– У аппарата Сталин. До нас дошли сведения, что фронт решил с легким сердцем сдать Киев врагу якобы ввиду недостатка частей, способных отстоять Киев. Верно ли это?
Кирпонос. – Здравствуйте, товарищ Сталин. Вам доложили неверно. Мною и Военным советом фронта принимаются все меры к тому, чтобы Киев ни в коем случае не сдавать…»
Но через две недели положение на Юго-Западном фронте лучше не стало. 8 августа войска фашистской группы армий «Центр» перешли в наступление против советского Центрального фронта. Гитлеровское командование, отставив на время планы немедленного наступления на Москву, намеревалось сначала захватить Ленинград и Украину, а затем наступать в центре фронта. 2-я танковая группа генерала Гудериана стремилась зайти во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта.
Намерение это было замечено советским командованием. Желая ликвидировать угрозу войскам Центрального и правого крыла Юго-Западного фронтов, прикрыть брянское направление, Ставка 14 августа решила образовать Брянский фронт под командованием А. И. Еременко. В тот же день генерал прибыл в Ставку для получения указаний по новой должности. Сталин принял его в присутствии Шапошникова, Василевского и нескольких членов ГКО.
– Основная, – говорил Сталин, – и обязательная задача войск Брянского фронта состоит в том, чтобы не только надежно прикрыть брянское направление, но во что бы то ни стало своевременно разбить главные силы Гудериана.
Верховный определил состав нового фронта: 50-я и 13-я армии. Вновь назначенный командующий фронтом очень уверенно обещал «в ближайшие дни безусловно» разгромить Гудериана.
Уверенность всегда нравилась Сталину.
– Вот человек, который в сложившейся обстановке нам нужен, – сказал он, когда Еременко покинул кабинет.
События показали, однако, что командующий Брянским фронтом был неоправданно оптимистичен.
Уже 19 августа Ставка сознавала опасность удара по правому крылу Юго-Западного фронта, но в то же время вполне резонно видела наилучший выход из положения не в немедленном отводе войск за Днепр и далее на восток, а в нанесении удара по 2-й танковой группе Гудериана, с тем чтобы разбить ее или на худой конец остановить.
Прежде чем окончательно принять это решение, Сталин связался 24 августа с Еременко:
«Сталин. – У аппарата Сталин. Здравствуйте! У меня есть к вам несколько вопросов.
Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и несколько батарей PC.
Ваш ответ?
Еременко. – Здравствуйте! Отвечаю:
Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку. Они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его».
Но еще на настало, увы, время «разбить вдребезги» группу Гудериана. Действия войск Брянского фронта не дали ожидаемого результата, и танковым соединениям врага удалось прорваться на левом фланге Брянского фронта за Десну. 7 сентября они вышли к Конотопу. Окружение армий Юго-Западного фронта стало вопросом нескольких дней. В тот же день командование этого фронта сообщило в Генштаб об ухудшении положения. Шапошников и Василевский попытались убедить Сталина в необходимости немедленно отвести войска фронта за Днепр и далее на восток. По словам Василевского, «разговор был трудный и серьезный».
Можно понять Верховного Главнокомандующего: после столь значительных территориальных потерь, понесенных за два с половиной месяца войны, ему, и только ему, предстояло добровольно (хоть и в видах суровой необходимости) отдать приказ об оставлении Киева и большей части Левобережной Украины. Немудрено, что он обвинял военных: они идут по линии наименьшего сопротивления и вместо упорного сражения с врагом пытаются ускользнуть от него. До каких же пор?..