Убедить Сталина руководству Генштаба не удалось.
Поскольку Главнокомандующий Юго-Западным направлением маршал Буденный также высказался за отвод войск Юго-Западного фронта и тем самым выразил несогласие с действиями Ставки, его решено было заменить на этом посту маршалом Тимошенко. Вечером того же дня, 11 сентября, Сталин в присутствии Тимошенко и Шапошникова вел переговоры с командованием Юго-Западного фронта. Вот выдержки из этих переговоров.
«Сталин. – Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной вам реки мне кажется опасным. Если обратиться к недавнему прошлому, то вы вспомните, что при отводе войск из района Бердичев и Новгород-Волынский у вас был более серьезный рубеж – Днепр – и, несмотря на это, при отводе войск [вы] потеряли две армии и отвод превратился в бегство, а противник на плечах бегущих войск переправился на другой день на восточный берег Днепра. Какая гарантия, что то же самое не повторится теперь, это первое.
А потом второе… В данной обстановке на восточном берегу Днепра предлагаемый вами отвод войск будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать на вас не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и со стороны юга, то есть Кременчуга, а также с запада, так как при отводе наших войск с Днепра противник моментально займет восточный берег Днепра и начнет атаки. Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены».
Осмысливая ныне сказанное Сталиным, нельзя не признать, что Ставка и Верховный Главнокомандующий имели серьезные основания для подобных предположений: опыт предшествующих сражений, и не только на Украине, так же как и происшедшее на Юго-Западном фронте неделю спустя, неопровержимо свидетельствуют: просто отход, без серьезных мер по обеспечению его, не мог дать и не дал положительного результата. Фашистское командование, и это тоже было ясно, не оставит свои войска и бездействии. Надо было искать другой выход, и Ставка попыталась его определить.
«Как видите, – продолжал Сталин, – ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж на реке Псел, во-первых, и, во-вторых, поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, – повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут привести к катастрофе».
Железная логика Сталина сокрушала оппонентов даже и в обыденной ситуации. Здесь же Верховный Главнокомандующий разговаривал с подчиненными ему военными людьми, привыкшими повиноваться приказу. Очевидцы свидетельствуют, что слова Сталина, в особенности его последняя фраза, ошеломили командование Юго-Западного фронта, и ответ Кирпоноса был выдержан, можно сказать, в извиняющихся тонах: «У нас мысли об отводе войск не было до получения предложения дать соображения об отводе войск на восток с указанием рубежей, а была лишь просьба – в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервом…» Далее Кирпонос сообщал, что бросает на конотопское направление все имеющиеся у него резервы, очень ограниченные, впрочем, и заверял: «Указания Ставки Верховного Главнокомандования, только что полученные по аппарату, будут немедленно проводиться в жизнь. Все».
Очевидно, что Ставка теперь отнюдь не исключала возможности оставления Киева и отхода далее на восток от Днепра, но настоятельно требовала принять обеспечивающие этот отход меры: без них катастрофа была неминуема. Гут же Сталин произнес фразу, характеризующую его настроение и, надо сказать, имевшую суровый для тех обстоятельств смысл: «Перестать наконец заниматься исканием рубежей для отхода, а искать пути сопротивления и только сопротивления».
Дальнейшие события на Юго-Западном фронте развивались стремительно и трагично. Наступательная операция Брянского фронта к успеху не привела. Организовать оборону по реке Псел командование Юго-Западного фронта не смогло: не было сил да и, главное, времени, так как 12 сентября дивизии 1-й танковой группы противника с плацдарма у Кременчуга начали наступление навстречу 2-й танковой группе. 15 сентября у Лохвицы кольцо вокруг войск Юго-Западного фронта сомкнулось. В окружении оказались 5, 37, 21, 26 армии.
Только 17 сентября Кирпоносу было разрешено оставить Киев. Но приказ этот был передан ему устно генерал майором И. Х. Баграмяном, и комфронта, засомневавшись в достоверности приказа, запросил подтверждения у Ставки. Это была еще одна и, видимо, самая трагическая ошибка генерала Кирпоноса. Подтверждение пришло только в ночь на 18 сентября. Были потеряны сутки, в течение которых фашистские войска сумели уплотнить кольцо окружения.
В таких условиях часть войск, преимущественно небольшими группами, сумела вырваться из окружения, многие бойцы и командиры погибли, но гораздо больше – попали в плен.
При оценке случившегося на Юго-Западном фронте чаще всего ограничиваются тем, что Ставка Верховного Главнокомандования своевременно не поняла необходимости и неизбежности отхода, настаивала на удержании Киевского укрепрайона. Не отрицая этого, повторяем: приведенные выше переговоры с очевидностью свидетельствуют, что Ставка допускала отход, но только при определенных условиях, которые должны были обеспечить войскам фронта отступление без угрозы полного разгрома. То обстоятельство, что Ставка, и прежде всего Сталин, требовала от войск, от командиров всех степеней ожесточенного сопротивления противнику на любых рубежах и в любой момент, требовала активного противодействия противнику, по нашему убеждению, ни в коем случае не следует ставить ей в вину: до каких же пор можно отступать?..
Не проходило дня, чтобы Ставка Верховного Главнокомандования, внимательно следившая за развитием событий под Ленинградом, не принимала того или иного решения, направленного на изменение обстановки. 17 августа Ставка указала Военному совету северо-западного направления на угрозу окружения Ленинграда и необходимость всемерного укрепления его обороны на южных и юго-восточных подступах. 21 августа Шапошников телеграфировал Ворошилову: «В связи с создавшейся обстановкой под Ленинградом Верховный Главнокомандующий срочно предлагает вам представить соображения по плану действия». На следующий день такие соображения были направлены в Ставку.
Сталин вникал и во внутренние дела обороны города. Гак, ему стало известно, что 20 августа Ленинградский юрком партии образовал Военный совет обороны Ленинграда, на который предполагалось возложить организацию внутренней обороны города и формирование новых ополченских отрядов. Сталин счел это неправильным. 21 августа он вызвал по прямому проводу Ворошилова и Жданова и в резкой форме выразил неудовольствие созданием нового совета и тем, что Ворошилов и Жданов не были включены в этот орган, раз уж его создали. Доводы Ворошилова и Жданова о том, что Военный совет обороны города создан как сугубо вспомогательный орган для проведения некоторых оборонных работ в помощь крайне загруженному Военному совету северо-западного направления, были отклонены. Персональный состав совета тут же подвергся пересмотру. Ворошилову пришлось выслушать резкий и отчасти справедливый упрек: он, мол, и Ленинградский горком «увлекаются» формированием рабочих батальонов со слабым вооружением. Сталин велел и, на наш взгляд, совершенно оправданно, отменить выборность батальонных командиров в народном ополчении.
Остановить врага не удавалось. 8 сентября гитлеровцы вышли к южному берегу Ладожского озера и захватили Шлиссельбург. Ленинград не имел больше связи со страной по суше. Началась блокада.
О потере Шлиссельбурга Ставка узнала 9 сентября из сообщений иностранного радио и потребовала объяснений от комфронта – им с 5 сентября был К. Е. Ворошилов. Вновь последовала смена командования – 9 сентября и Ленинград вылетел Жуков. Донесения его из Ленинграда были чрезвычайно серьезными.
О критичности положения сообщали и члены правительственной комиссии. Наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова вызвали в Кремль сразу же по возвращении из Ленинграда. Сталин был в кабинете один. Сев, против обыкновения, на диван, он стал задавать вопросы об обстановке на Балтике, о количестве кораблей, их участии в обороне города (Сталин называл его на этот раз Питером). Потом, подойдя к карте, на которой линия фронта вплотную подступала к городу, Сталин повел главный раз говор:
– Положение Питера исключительно серьезно. Его, возможно, придется оставить…
Можно понять настроение Верховного: ведь тогда же речь шла и об оставлении Киева!
– Ни один боевой корабль не должен попасть в руки врага. Вы понимаете меня? – Кузнецов молчал, и Верховный продолжил: – В случае невыполнения приказа о затоплении кораблей виновные должны быть строго наказаны…
Так как Кузнецов, подавленный суровостью тона и трагичностью темы, все еще молчал, Сталин повысил голос:
– Составьте телеграмму командующему и отдайте приказание, чтобы все было подготовлено на случай уничтожения кораблей!
Кузнецов собрался с духом:
– Я такой телеграммы подписать не могу. – Николай Герасимович сам поразился решительности своего ответа.
– Почему? – Сталин был явно удивлен.
– Товарищ Сталин, флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом, и такую директиву может отдать только Верховный Главнокомандующий.
Сталин подумал и приказал:
– Пойдите к Шапошникову и заготовьте директиву за двумя подписями: вашей и его.
Как только Кузнецов сообщил о приказе начальнику Генштаба, тот изумился:
– Что вы, голубчик! – Такое обращение было характерно для него. – Это чисто флотское дело, я свою подпись ставить не буду!
Все же телеграмма была составлена, и Шапошников с Кузнецовым отправились к Сталину. Им удалось убедить Верховного подписать телеграмму; документ он оставил у себя.
Очевидно, в середине сентября Ставке приходилось считаться с возможностью потери Ленинграда и необходимостью такой трагической меры, как потопление Балтийского флота. Известно, что одновременно предпринимались меры к организации взрывов важнейших объектов Ленинграда, в том числе и мостов.