Неудача под Харьковом оказалась весьма чувствительной для всего южного крыла нашего фронта. В конце мая с просьбой подкрепить силы фронта резервами в Москву прибыли Н. С. Хрущев и И. X. Баграмян. Генерал Баграмян вспоминал, что на этот раз он не ждал ничего хорошего от встречи с Верховным. Но ошибся.
«И. В. Сталин в присутствии других членов ГКО принял нас незамедлительно, внимательно выслушал, провел с нашим участием обсуждение сложившегося на южном крыле советско-германского фронта трудного положения.
В отличие от других участников этого обсуждения, И. В. Сталин был спокоен, сдержан. Видно было, что все его мысли поглощены одним настойчивым желанием – предотвратить дальнейшее ухудшение обстановки на юге, помочь нашим войскам во что бы то ни стало отстоять занимаемые рубежи…
Мне представляется, что самообладание, исключавшее всякую нервозность и неуверенность в руководстве боевыми действиями войск в ходе войны, было одной из самых примечательных черт Сталина и благотворно отражалось на его деятельности».
Тем временем фашистское командование заканчивало подготовку наступления на южном участке фронта. В ночь на 20 июня с Юго-Западного фронта в Генштаб сообщили, что захвачены важные оперативные документы гитлеровцев: самолет с фашистскими офицерами потерял из-за плохой погоды ориентировку и был сбит над нашим расположением. Тимошенко утверждал, что документы позволяли вскрыть замыслы крупной наступательной операции против Юго-Западного фронта. Василевский немедленно доложил Верховному Главнокомандующему. Сталин засомневался: а вдруг документы сфабрикованы фашистами специально, чтобы ввести в заблуждение советское командование. Но Тимошенко твердо заявил: документы не вызывают сомнений.
Ставка принимает меры, обеспечивающие стык Юго-Западного и Брянского фронтов, и требует, чтобы авиация действовала активнее. Тимошенко не удержался от искушения попросить: «Было бы хорошо, если бы в районе Короча можно было бы от Вас получить одну стрелковую дивизию. Остальное все, изложенное Вами, устраивает нас, будем выполнять». Сталин отвечал: «Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для Вас 5–6 дивизий, а их, к сожалению, не продают».
Противник начал наступление 28 июня. Прорвав оборону Брянского и Юго-Западного фронтов в полосе шириною около 300 километров, противник продвинулся в глубину на 150–170 километров, форсировал Дон и ворвался в Воронеж. События, приобретавшие грозный характер, развивались стремительно.
5 июля Василевский возвратился в Москву и доложил Верховному Главнокомандующему об обстановке. 7 июля было решено разделить Брянский фронт на два: Брянский и Воронежский. Поначалу ими командовали соответственно генералы Н. Е. Чибисов и Ф. И. Голиков. Но вскоре произошла смена командования. А. М. Василевский вспоминал, как он и Н. Ф. Ватутин называли кандидатов, а Верховный Главнокомандующий вслух обсуждал их. Командующего Брянским фронтом подобрали быстро – К. К. Рокоссовского. Сталин знал его уже хорошо как командующего 16-й армией. Кандидата на Воронежский фронт найти было сложнее: кандидатуры нескольких генералов Сталин отвел. И вдруг Н. Ф. Ватутин сказал:
– Товарищ Сталин! Назначьте меня командующим Воронежским фронтом.
– Вас? – Сталин не ожидал такого предложения, но Василевский поддержал своего подчиненного.
– Ладно, – подумав, согласился Сталин. – Если товарищ Василевский не возражает, то я согласен.
Обе кандидатуры были удачными, и на постах командующих фронтами Ватутин и Рокоссовский оказали немалые услуги нашему Отечеству.
Ставка не только вдумчиво выбирала кандидатов на столь важные посты, но и внимательно следила за их работой, не стесняясь наставлять, когда это требовалось. Рокоссовский вспоминал, как спустя несколько недель докладывал Верховному Главнокомандующему о положении дел на фронте:
«Кончив дела, я хотел подняться, но Сталин сказал:
– Подождите, посидите.
Он позвонил Поскребышеву и попросил пригласить к нему генерала, только что отстраненного от командования фронтом. Далее произошел такой диалог:
– Вы жалуетесь, что мы несправедливо вас наказали?
– Да. Дело в том, что мне мешал командовать представитель центра.
– Чем же он вам мешал?
– Он вмешивался в мои распоряжения, устраивал совещания, когда нужно было действовать, а не совещаться, давал противоречивые указания… Вообще подменял командующего.
– Так. Значит, он вам мешал. Но командовали фронтом вы?
– Да, я…
– Это вам партия и правительство доверили фронт… ВЧ у вас было?
– Было.
– Почему же не доложили хотя бы раз, что вам мешают командовать?
– Не осмелился жаловаться на вашего представителя.
– Вот за то, что не осмелились снять трубку и позвонить, а в результате провалили операцию, мы вас и накачали…»
В полдень 9 июля Сталин лично разговаривал с Тимошенко по телефону. Из доклада маршала стало очевидным, что над советскими войсками на юге нависла огромная опасность. В полной мере теперь была ясна и направленность действий фашистского командования: враг стремился выйти к Сталинграду и на Северный Кавказ, отсечь все наши войска на юге.
Ставка решила образовать новый фронт – Сталинградский. Начиналась великая битва на Волге.
На рассвете 20 июля первого секретаря Сталинградского обкома ВКП(б) А. С. Чуянова вызвала к телефону Москва:
– С вами будет говорить товарищ Сталин.
Начался разговор крайне неприятно для Чуянова:
– Вы что, решили сдавать город врагу? – без предисловий начал Сталин. – Почему переводите военный округ в Астрахань?
Чуянов отвечал, что такое разрешение было получено от Е. А. Щаденко – заместителя наркома обороны.
– Мы тут разберемся и виновных строго накажем. Вы, товарищ Чуянов, сию же минуту разыщите командующего округом и передайте ему, что если завтра штаб не возвратится в город, то и генерал Герасименко будет строго наказан. Вы меня поняли?
– Да, товарищ Сталин, немедленно передам все Герасименко.
Сталин успокоился и стал расспрашивать о положении в городе, о работе заводов, об организации противовоздушной обороны. Завершая разговор, сказал:
– Государственный комитет обороны обязывает вас беспощадно бороться с трусами, паникерами, которые подрывают дело обороны. Поднимите дух населения.
И закончил:
– Передайте всем, Сталинград мы врагу не сдадим…
В те дни Сталин лично занимался подготовкой знаменитого приказа № 227. Это была чрезвычайная мера, Верховное Главнокомандование пошло на нее только в силу исключительных обстоятельств. Приказ этот имел огромное значение, и все участники Великой Отечественной войны едины в его оценке.
«После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.
Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо если не прекратим отступление, останемся без хлеба, без топлива, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог.
Из этого следует, что пора кончить отступление.
Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв».
Приказ № 227, о котором полвека не упоминалось в печати, словно имел некий мистический смысл, таково было его воздействие на людей в военной форме. Обстановка на фронте казалась ужасной: как остановить победоносное шествие врага? Немцы вышли на Кавказ и рвались к Сталинграду. И в те дни во всех ротах, батареях и эскадрильях зачитали такие вот слова:
«Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряют веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток… Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину».
Написать такое и объявить солдатам и офицерам всей воюющей армии, да еще в драматической военной обстановке, это… на это мог отважиться только Сталин. И слова приказа, как давно уже казалось многим из нас, отчетливо имеют признак характерной сталинской стилистики: теряют веру… загубить себя… загубить Родину… И эти вот потрясающие слова: «Многие проклинают Красную Армию…» «Проклинают» – это, кажется, самый сильный глагол в нашем языке. Да, рука Сталина тут ощущалась, но не было доказательств.
Но вот они наконец появились. Историк Г. Куманев как-то спросил у маршала Василевского:
«– А приходилось ли Вам лично самому готовить проекты распоряжений и приказов Сталина?
– Конечно, и много раз. Вот взять известный приказ наркома обороны за № 227. Первый вариант этого приказа я готовил сам. Правда, от того, что я написал, почти ничего не осталось. Сталин забрал мой проект и все мне искромсал».
Драгоценное свидетельство! А ведь оно могло бы выпасть из нашей истории, как пропало в XX столетии бесчисленное множество таких же.
Сталинский приказ «Ни шагу назад» прямо-таки коробит наших «гуманистов», ах, как это жестоко – вводить заградительные отряды и бегущих трусов пристреливать на месте… Московские «гуманисты» вообще очень избирательны в своих жалостливых чувствах. Чеченских бандитов бомбить никак нельзя, а трогать вороватых еврейских «банкиров» уж и вообще невозможно. А когда чеченские бандиты вводят в «Ичкерии» рабовладение, а еврейские гешефтмахеры вывозят на Каймановы острова награбленные в России ценности, то бороться с ними, даже писать о том есть нарушение прав человека. Их человека… Забота Сталина о его и нашей Родине выражалась совсем в иных чувствах и решениях.