Атмосфера беседы была радушной, чего нельзя сказать о встрече Сталина с Иденом 27 октября: английское правительство всерьез подумывало об отсрочке высадки своих войск во Франции и в 1944 году. Иден передал главе Советского правительства мнение Черчилля: он, Черчилль, «не абсолютно уверен», что план вторжения во Францию «можно будет осуществить».
Сталин заметил, что, как видно, на Западе существует только «призрак вторжения», в то время как Советскому Союзу «выпало более трудное дело». Иден пытался уверять, что «премьер-министр хочет сделать все, что в его силах, для борьбы против немцев». На это Сталин ответил:
– Я в этом не сомневаюсь, однако премьер-министр Великобритании хочет, чтобы ему доставались более легкие дела, а нам, русским, более трудные. Это можно было сделать один раз, два раза, но нельзя этого делать все время…
Но тут же Сталин снисходительно добавил:
– Мы не буквоеды. Мы не будем требовать того, что наши союзники не в состоянии сделать…
Гостей собралось очень много: участники переговоров, члены Политбюро и ГКО, наркомы, военачальники. Было довольно шумно, но наступила абсолютная тишина, когда Сталин, держа рюмку в руке, поднялся с места. Молотов, призывая всех ко вниманию, постучал по бутылке ножом.
Поздравив присутствующих с успешным завершением конференции, Сталин сказал:
– Отныне сотрудничество трех великих держав будет еще более тесным, атмосфера доверия, в которой проходила работа конференции, будет сопутствовать дальнейшим совместным шагам антигитлеровской коалиции во имя победы над общим врагом. Что касается Советского Союза, то я могу заверить, что он честно выполнит свои обязательства. За нашу победу, друзья!
Во время обеда глава Советского правительства дал весьма убедительные доказательства готовности советской стороны к сотрудничеству.
К. Хэлл сидел по правую руку от Сталина. Государственный секретарь и за обедом пытался уговорить Сталина выехать далеко за пределы страны для встречи с Черчиллем и Рузвельтом. Когда это не удалось, Хэлл явно расстроился. В это время Сталин за спиной Хэлла наклонился к переводчику В. М. Бережкову, сидевшему справа от американца, и чуть слышно сказал:
– Слушайте меня внимательно. Переведите Хэллу дословно следующее: Советское правительство рассмотрело вопрос о положении на Дальнем Востоке и приняло решение сразу же после окончания войны в Европе, когда союзники нанесут поражение гитлеровской Германии, выступить против Японии. Пусть Хэлл передаст это президенту Рузвельту как нашу официальную позицию. Но пока мы хотим держать это в секрете. И вы сами говорите потише, чтобы никто не слышал. Поняли?
– Понял, товарищ Сталин, – прошептал Бережков.
Пока он переводил Хэллу слова Сталина, тот смотрел в упор на американца и время от времени утвердительно кивал головой. Меланхолию Хэлла как рукой сняло. И немудрено: для правительства США сообщение, сделанное Сталиным, было предельно важным. Это ныне американские историки и дипломаты могут позволить себе замалчивать роль Советского Союза в исходе войны на Дальнем Востоке, а тогда правительство США, учитывая упорство и ожесточенность сопротивления японских войск, всерьез предполагало, что война на Тихом океане может затянуться на долгие годы и стоить жизни немалому числу американцев.
Тем временем начались жестокие сражения за освобождение матери городов русских – Киева. Вел войска генерал армии Николай Федорович Ватутин, один из самых блистательных полководцев Великой Отечественной. Сильно мешал ему член Военного совета (а главное – член Политбюро, не шутка!) суетливый Никита Хрущев: мелкому карьеристу очень уж хотелось войти в Киев к ноябрьским торжествам – то-то сделает подарок Верховному! Хрущев торопил генералов, кричал, грозил, но его проходилось слушаться, а это приводило к большим потерям.
Командование 1-го Украинского фронта 4–5 ноября ввело в сражение новые силы, и в ноль часов тридцать минут 6 ноября над древним городом взвилось Красное знамя. Вечером этого дня Москва салютовала победителям двадцатью четырьмя залпами из трехсот двадцати четырех орудий. Такое количество орудий в салюте участвовало впервые.
…В ночь на 25 ноября от железнодорожной платформы в районе Кунцева отошел состав. О маршруте его знал очень ограниченный крут лиц, путь же был неблизким. Начальник охраны Сталина генерал-лейтенант Власик постарался сделать все, чтобы пассажиры – Сталин, Молотов и Ворошилов – в пути могли продолжать повседневную работу. Как и всегда, три раза в день Верховный Главнокомандующий заслушивал доклады начальника Оперативного управления Генштаба С. М. Штеменко о положении на фронте.
Вечером 26 ноября прибыли в Баку.
В восемь утра Сталин приехал на аэродром. Здесь его ждали командующий ВВС Красной Армии А. А. Новиков и командующий авиацией дальнего действия А. Е. Голованов. Новиков доложил, что самолеты Си-7 поведут генерал-полковник Голованов и полковник Грачев; затем он пригласил Сталина, Молотова и Ворошилова в самолет, пилотируемый Головановым. Сталин сделал несколько шагов к этому самолету, но остановился, подумал и сказал:
– Генерал-полковники редко водят самолеты, лучше мы полетим с полковником, – и пошел к другому самолету, Ворошилов и Молотов – за ним.
– Штеменко пусть тоже летит с нами, в пути доложит обстановку, – вспомнил Сталин уже на трапе самолета.
Три девятки истребителей сопровождали самолеты. Спустя три часа показался Тегеран. Приехавших встречал заместитель наркома внутренних дел генерал-полковник Аполлонов. С аэродрома поехали в советское посольство.
Размещалось оно в парке, за надежной оградой и, разумеется, строго охранялось. Предосторожности были отнюдь не лишними; город кишел самыми подозрительными субъектами, и доподлинно было известно, что среди них имелись фашистские диверсанты, готовившие покушение на участников «большой тройки». Поэтому президент Рузвельт принял предложение поселиться в помещении советского посольства, так как американское находилось на значительном отдалении и президент мог подвергнуться опасности во время переездов.
Надо сказать, что согласие Рузвельта поселиться на территории советского посольства вызвало недовольство Черчилля: он, по собственному опыту, знал, как трудно кому бы то ни было противостоять логике Сталина и его обаянию, если он хотел кого-либо очаровать. А тут Сталину и Рузвельту представляется возможность беседовать без участия его, Черчилля! А вдруг из этого произойдет какое-либо неудобство или ущерб для Британской империи?
Первая беседа с Рузвельтом была исключительно дружелюбной. Собеседники, можно сказать, радостно приветствовали друг друга, обменялись любезностями. Сталин предложил президенту закурить «Герцеговину-Флор». Тот отказался и закурил сигарету:
– Привык к своим, – и, улыбаясь очень дружелюбно, спросил: – А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете врагов?
Сталин был готов пошутить:
– Я, кажется, уже почти всех их выкурил. Но, говоря серьезно, врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я все же ее захватил в Тегеран и, чтобы доставить вам удовольствие, раскурю ее в следующий раз.
– Надо слушаться врачей, – серьезно сказал Рузвельт, – мне тоже приходится это делать…
Через час в шестнадцать ноль-ноль началось первое заседание конференции. Председательствовал на нем Рузвельт. Каждый из участников сказал несколько приветственных слов.
Сталин говорил:
– Приветствуя конференцию представителей трех правительств, я хотел бы сделать несколько замечаний. Я думаю, что история нас балует. Она дала нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которые нам вручили наши народы. А теперь давайте приступим к работе.
Первым и основным вопросом в работе конференции было, конечно, открытие второго фронта. От этого зависели сроки окончания войны в Европе, и на первом же заседании советская делегация со всей определенностью высказалась:
– Мы, русские, – говорил Сталин, – считаем, что наилучший результат дал бы удар по врагу в Северной или и Северо-Западной Франции. Даже операции в Южной Франции были бы лучше, чем операции в Италии…
Дискуссия продолжалась без очевидного успеха. Рузвельт, понимая, что атмосфера накаляется, несколько раз пытался смягчить ее:
– Нам всем известно, – говорил он, – что разногласия между нами и англичанами небольшие. Я возражаю против отсрочки операции «Оверлорд», в то время как господин Черчилль больше подчеркивает важность операций в Средиземном море. Военная комиссия могла бы разобраться в этих вопросах.
– Мы можем решить эти вопросы сами, – возражал Сталин, – ибо мы имеем больше прав, чем военная комиссия.
Тут Сталин решил действовать напрямую:
– Если можно задать неосторожный вопрос, то я хотел бы узнать у англичан, верят ли они в операцию «Оверлорд» или они просто говорят о ней для того, чтобы успокоить русских?
Черчилль отвечал:
– Если будут налицо условия, которые были указаны на Московской конференции, то я твердо убежден в том, что мы будем обязаны перебросить все наши возможные силы против немцев, когда начнется осуществление операции «Оверлорд».
Такой ответ означал, что при определенных условиях британское правительство может посчитать себя вправе отказаться от «Оверлорда».
Переговоры зашли в тупик. Так истолковал ответ и Сталин. Он резко поднялся из-за стола и сказал, обращаясь к Молотову и Ворошилову:
– Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте…
Но вмешался Рузвельт:
– Мы очень голодны сейчас. Поэтому я предложил бы прервать наше заседание, чтобы присутствовать на том обеде, которым нас сегодня угощает маршал Сталин…
Надо сказать, что на конференции вопросы высокой политики обсуждались не только за столом заседания, но и в неофициальной обстановке. Так было и на обеде в советском посольстве. Застольная беседа началась с выяснения вкусов. Рузвельт, которому очень нравилось советское шампанское, рассказывал о развитии виноделия на Тихоокеанском побережье США и высказал мысль о целесообразности выращивания кавказских сортов вин в Калифорнии. Сталин одобрил эту идею, стал приводить цифры производства по каждому сорту кавказского вина, рассказал об особенностях по