Сталин спрашивает, кто же мешает тому, чтобы Франция вновь стала великой страной.
Де Голль отвечает, что это прежде всего немцы, которых еще нужно победить. Французы знают, что сделала для них Советская Россия, и знают, что именно Советская Россия сыграла главную роль в их освобождении. Однако это не означает, что французы не хотят рассчитывать на свои силы и предпочитают рассчитывать на силы других, на силы своих друзей.
Де Голль говорит, что, в сущности, причиной несчастий, постигших Францию, было то, что Франция не была с Россией, не имела с ней соглашения, не имела эффективного договора. Во-вторых, Франция в таком географическом положении, которое дало бы ей хорошую позицию против Германии. Короче говоря, французы были отброшены на плохие границы.
Сталин говорит, что то обстоятельство, что Россия и Франция не были вместе, было несчастьем и для нас. Мы это очень почувствовали».
Вечером 9 декабря Сталин дал обед в честь де Голля. Де Голль был настроен мрачно: возвращение с пустыми руками во Францию означало для него крупное поражение. В полночь де Голль уехал во французское посольство, но переговоры продолжали другие французские официальные лица. Компромисс был достигнут, в четыре часа утра де Голль вернулся в Кремль, и договор о союзе и взаимной помощи был торжественно подписан. Сталин предложил отпраздновать это событие. Мгновенно были накрыты столы, и хозяин первым поднял бокал за великую и прекрасную Францию. Де Голль писал позднее, что Сталин сказал ему тогда: «Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими».
Де Голль хотел пригласить его во Францию: «Приедете ли вы повидать нас в Париже?» Сталин ответил: «Как это сделать? Ведь я уже стар. Скоро я умру…»
Заключение этого договора укрепило авторитет де Голля во Франции и во всем мире. Он думал, что постиг Сталина: «Я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир… он пытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревавшие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какого-то мрачного очарования».
Неизвестно, однако, что Сталин думал о де Голле. Во всяком случае на Ялтинской конференции он сказал Рузвельту, что де Голль показался ему человеком неглубоким…
В переписке Сталина и Черчилля есть немало любопытных документов, но и среди них выделяется письмо от 6 января 1945 года. Премьер-министр Великобритании писал «лично и строго секретно» маршалу Сталину: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Главнокомандования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и в любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть».
Что же произошло, почему так спешно потребовалось «крупное русское наступление»? Напрягая последние силы, фашистское командование нанесло 16 декабря 1944 года сильный контрудар в Арденнах.
В критические для нашей Родины дни 1941–1942 годов Советское правительство добивалось от союзников открытия второго фронта, те уклонялись от оказания наиболее конкретной и действенной формы помощи союзникам. Но вот что ответил Сталин на следующий же день, 7 января: «Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь. Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».
1-й Украинский фронт под командованием И. С. Конева начал наступление с плацдарма на Висле у Сандомира 12 января, вместо 20-го, как предполагалось. 14 января из района Варшавы перешли в наступление войска 1-го Белорусского фронта (командующий Г. К. Жуков).
1-й Белорусский продолжал наступление. 29 января его войска пересекли германо-польскую границу и 31 января передовыми частями форсировали Одер у Кюстрина и Франкфурта. Появление советских войск в семидесяти километрах от Берлина ошеломило фашистское командование. Со 2 февраля враг обрушил на защитников плацдарма все имеющиеся у него силы, но тщетно. Плацдармы были удержаны, а когда подошли главные силы фронтов, то и расширены. Так в начале февраля 1945 года завершилась Висло-Одерская операция, одна из крупнейших в Великой Отечественной войне. На фоне этой блестящей победы и состоялась Ялтинская конференция 4 – 11 февраля 1945 года.
Главы трех держав давно уже договаривались о встрече, и наконец в ночь на 3 февраля на аэродром Саки в Крыму с интервалом в двадцать минут стали приземляться транспортные самолеты, вылетевшие с Мальты. Всего прилетело до семисот политических и военных деятелей, советников и переводчиков. Советская сторона обеспечила максимум удобств, а это было нелегко в разрушенном войной Крыму. Рузвельт поселился в бывшем царском дворце в Ливадии, где и проходили встречи «большой тройки», Черчилль – в Воронцовском дворце (Алупка). Самый скромный и по размерам и по архитектуре Юсуповский дворец в Кореизе заняла советская делегация.
И. В. Сталин, В. М. Молотов, Н. Г. Кузнецов, А. И. Антонов, И. М. Майский, А. А. Громыко и другие прибыли в Ялту утром 4 февраля. В шестнадцать часов тридцать пять минут открылось первое заседание, и опять Сталин предложил председательствовать на нем Рузвельту. Президент предложение принял.
Естественно, что связанные с конференцией заботы отнимали у Сталина очень много времени. Тем не менее он, так же как и в Москве, заслушивал доклады о положении на фронте, встречался с военачальниками, подписывал директивы. Но, конечно, прежде всего – дела конференции. Участник ее, Н. Г. Кузнецов, вспоминал:
«За несколько часов до очередного заседания конференции Сталин собирал членов делегации, давал почти каждому определенное задание: изучить такой-то вопрос, то-то выяснить, с тем-то связаться. Чувствовалось, что он тщательно и всесторонне готовится к каждой встрече с главами союзных держав. Сталин обладал превосходной памятью и все же не полагался на нее. Еще и еще раз все проверял, просматривал документы, записи, выслушивал мнения членов делегации.
Он и других учил не полагаться на память. Я помню, он как-то спросил меня:
– А почему вы не записываете?
– Я запомню.
– Все запомнить невозможно. К тому же запись приучает к точности.
С тех пор я всегда имел при себе блокнот и карандаш. Перед обсуждением вопроса о выделении американских кораблей по ленд-лизу для Тихоокеанского флота Сталин специально вызвал меня и спросил, готов ли я ответить на все вопросы, которые могут возникнуть по этому поводу за «круглым столом»…
Всех присутствующих поражало спокойствие Сталина, особенно тех, кто знал, что он может быть очень вспыльчивым. А споры на конференции бывали настолько жаркими, что по временам Черчилль не мог усидеть на месте. Сталин же говорил ровным голосом, четко выговаривая слова, и логика его сокрушала сопротивление оппонентов.
В начале января 1945 года Советское правительство признало ПКНО в качестве временного правительства Польши. Это вызвало тревогу в Лондоне и Вашингтоне: стремление навязать польскому народу обанкротившихся эмигрантских деятелей становилось все менее реальным. Поэтому на Ялтинской конференции и разгорелись споры по определению как будущих границ Польши, так и состава ее правительства.
Сталин высказывался по этому поводу на конференции неоднократно и вопреки обыкновению довольно пространно. Поэтому процитируем только одно выступление, на заседании 6 февраля. В ответ на речь Черчилля, в которой британский премьер-министр утверждал, будто вопрос о Польше – вопрос чести для англичан, Сталин сказал: «… Для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести потому, что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится загладить эти грехи. Вопросом безопасности потому, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства».
Столь же недвусмысленны и ярки были высказывания Сталина и о будущих границах Польши: союзники стали подвергать сомнению уже давно, казалось бы, согласованную границу по «линии Керзона». Он говорил: «Линия Керзона» придумана не русскими. Авторами линии являются Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Русских не было на этой конференции. «Линия Керзона» была принята на базе этнографических данных вопреки воле русских. Ленин не был согласен с этой линией. Он не хотел отдавать Польше Белосток и Белостокскую область, которые в соответствии с линией Керзона должны отойти к Польше.
Советское правительство уже отступило от позиции Ленина. Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо. С каким лицом он, Сталин, вернулся бы тогда в Москву? Нет, пусть уж лучше война с немцами продолжится еще немного дольше, но мы должны оказаться в состоянии компенсирова