Явно из практики дореволюционной армии был задействован такой орган, как «суды чести». Решение об их введении в министерствах и центральных ведомствах принято в марте 1947 г. На эти общественные образования возлагалось рассмотрение антипатриотических, антиобщественных поступков, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств и центральных ведомств. «Суды чести» являлись фактически инструментом давления на государственный аппарат с целью поддержания лояльности официальному идеологическому курсу.
Обращение к опыту дореволюционных времен было далеко не единичным случаем. Необходимо отметить, что такие действия зачастую вызывали удивление, непонимание актива, неподготовленного к подобным поворотам и привыкшего к совсем иному отношению к царской России. Вот один из таких эпизодов, происшедший на совещании по вопросам идеологической работы среди студенчества в ЦК ВЛКСМ (6–7 октября 1947 г.). Один из выступавших поделился своими взглядами на состояние идеологической борьбы: «Борьба против низкопоклонства перед буржуазной наукой должна быть борьбой и против поклонения перед русской буржуазной наукой, перед дворянской культурой». На что последовала реплика лидера советского комсомола Н. Михайлова: «Если мы начнем бороться против русской дворянской культуры, мы тут дров не наломаем?» Оратор пояснил: «Я хочу напомнить, что дворянство, развращенное до мозга костей влиянием французской буржуазной культуры, изменило русскому народу, изменило России и изменило русской науке, загнало ее в подполье». После этого выступления Михайлов дал следующие разъяснения: «…Последний оплот империализма и первый враг Советского Союза – реакционные силы Америки, и против них огонь из всех орудий! Милюков тоже не ахти подходящая для нас фигура, но я думаю, что сейчас не это главное». Трудно представить подобное в штабе комсомола в эпоху 20-х годов».
Разумеется, все эти положительные начинания исходили прежде всего от самого Сталина. Как всегда, он действовал «из глубины», не выставляя себя и не привлекая внимания к осторожным нововведениям. Одним из гласных мер такого рода стало послевоенное преобразование Совнаркома в Совет Министров, а наркоматов в министерства, как это было до революции. Обосновывая это новшество, Сталин говорил на мартовском (1946 г.) Пленуме ЦК ВКП(б): «Народный комиссар или вообще комиссар – отражает период неустоявшегося строя, период гражданской войны, период революционной ломки и пр. Этот период прошел. Война показала, что наш общественный строй очень крепко сидит… Уместно перейти от названия народный комиссар к названию министр. Это народ поймет хорошо, потому что комиссаров чертова гибель. Пугается народ. Бог его знает, кто выше, кругом комиссары, а тут министр, народ поймет. В этом отношении это целесообразно».
Ну, то, что Сталин знал и понимал душу русского народа, это несомненно. Однако он пошел еще дальше по пути восстановления народных и государственных традиций старой России.
6 сентября 1947 года граждане Москвы и всего Союза отмечали 800-летие со дня основания столицы государства. Была выпущена почетная наградная медаль. В связи с юбилеем Сталин писал в «Правде»:
«Заслуги Москвы состоят не только в том, что она на протяжении истории нашей Родины трижды освобождала ее от иноземного гнета – от монгольского ига, польско– литовского нашествия, от французского вторжения. Заслуга Москвы состоит, прежде всего, в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительством, с единым руководством…
Но этим не исчерпываются заслуги Москвы перед Родиной, После того как по воле великого Ленина Москва вновь была объявлена столицей нашей Родины, она стала знаменосцем нашей советской эпохи».
Так Сталин вновь соединил старую эпоху с новой, советской, подчеркивая преемственность народно-государственных традиций. Само празднование было тому выражением.
Как уже говорилось, Сталин с молодых лет внимательно наблюдал за вопросами идеологическими. С середины тридцатых годов его основным помощником в этих областях стал Андрей Андреевич Жданов – крупный государственный деятель, открытый и прямой русский патриот. Недавно вышли в свет воспоминания ближайшего сотрудника Жданова по отделу пропаганды ЦК Д. Т. Шепилова. Для начала приведем его отзыв о самом Жданове, которого по сей день ненавидят русофобы:
«Жданов любил интересных, оригинальных людей, настойчиво искал их и привлекал к работе в ЦК и культурных учреждениях страны. Он не терпел посредственностей, тех стандартизированных агитпропщиков, весь духовный мир которых был заключен в ограниченном наборе заученных цитат и марксистскообразных формул. Сам очень живой, творческий, одаренный человек, он хотел видеть на всех участках идеологического фронта пытливых, деятельных людей. Жданов всегда самостоятельно со всей тщательностью готовил каждую речь, вкладывал в это дело все силы своей души. Помню, в каком состоянии творческой одержимости вынашивал он свое выступление по вопросам музыки. Он собирал по крупицам и всесторонне продумывал высказывания Маркса и Энгельса, штудировал эстетические работы Плеханова, статьи, записи бесед, письма Ленина. На столе у него лежали стопки книг В. Стасова, А. Серова, письма П. Чайковского с закладками, пометками, подчеркиваниями».
Сталинские премии впервые были присуждены в 1941 году. Отметим, что первыми лауреатами стали такие выдающиеся творцы, как Алексей Толстой, Галина Уланова, Дмитрий Шостакович, Михаил Шолохов. Сталин всегда принимал самое непосредственное участие в обсуждении выдвинутых на премии кандидатов. Шепилов рассказал о том:
«Время для обсуждения вопросов о сталинских премиях отводилось щедро. Так, у меня сохранились заметки о заседаниях Политбюро в 1949 г. по сталинским премиям за произведения 1948 года. Заседание у Сталина для обсуждения предложений в области литературы состоялось 19 марта. Оно началось в 22.00 и закончилось в 23.50 минут. Через три дня – 22 марта – рассматривались предложения по научным трудам. Заседание началось в 23.00 и закончилось в 00.35. Более четырех часов – с 22.00 до 2.05 утра – длилось заседание 31 марта, на котором рассматривался вопрос о премиях за научно-технические изобретения.
Сталин приходил на заседания, посвященные присуждению премий, пожалуй, наиболее подготовленным по сравнению с остальными. Он всегда пытливо следил за выходящей социально-экономической и художественной литературой и находил время просматривать все, имеющее сколько-нибудь существенное значение. Причем многочисленные факты свидетельствовали о том, что все прочитанное ложилось у него в кладовые мозга очень крепко, получив своеобразные оценки и характеристики.
«Толстые» литературно-художественные журналы – «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Звезда» и др., научные гуманитарные «Вопросы философии», «Вопросы экономики», «Вопросы истории», «Большевик» и пр. он успевал прочитывать на стадии самых первых, «сигнальных», экземпляров. Как-то во время одной из наших бесед со Сталиным по вопросам политической экономии академик П. Ф. Юдин спросил его с удивлением: «Товарищ Сталин, когда вы успеваете прочитывать столько литературы?» Лукаво ухмыльнувшись, Сталин сказал: «А у меня есть контрольная цифра на каждый день: прочитывать ежедневно художественной и другой литературы примерно 300 страниц. Советую и вам иметь контрольную цифру на каждый день».
Поэтому Сталин не раз сажал в лужу и работников агитпропа, и самих писателей, и членов Политбюро ЦК. Так, на одном из заседаний Политбюро, при рассмотрении вопроса о сталинских премиях за произведения художественной литературы, Сталин, обращаясь ко мне, сказал: «Вот в начале прошлого года в «Звезде» была опубликована повесть (он назвал автора и заглавие). По-моему, хорошая повесть. Почему она не выдвинута на премию? (Общее молчание.) Вы читали ее? – Нет, не читал. – Да, я понимаю. У вас нет времени. Вы заняты. А я прочел. Кто читал? (Общее молчание). А я прочел. По-моему, можно дать вторую премию». Таких неожиданностей в ходе заседаний случалось немало.
Когда обсуждался вопрос о премировании пьесы А. Е. Корнейчука «Макар Дубрава», звучали такие высказывания: повесть очень современна, Макар Дубрава – это настоящий советский шахтер… Сталин: «Мы обсуждаем вопрос не о том, кто Макар Дубрава – шахтер или не шахтер, он пролетарского происхождения или нет. Речь идет о художественных достоинствах пьесы, создан ли художественный образ советского шахтера, ведь это решает дело». При обсуждении премий по искусству кто-то из присутствующих упомянул о балете А. К. Глазунова «Раймонда». Председатель Комитета по делам искусств П. Лебедев очень неловко выразился, что у балета «средневековый сюжет». Сталин сейчас же очень зло высмеял такую постановку вопроса: «А разве «Борис Годунов» и многие другие великие произведения написаны не на «старые сюжеты»? Почему в Комитете по делам искусств такие примитивные взгляды?»
Когда Сталин подмечал у начинающего писателя дарование настоящего художника, он проявлял о нем заботу. Помню, что, когда вышел роман М. С. Бубеннова «Белая береза», Сталин заинтересовался жизненным путем Бубеннова. Поддержал его роман на первую премию. При обсуждении этого вопроса на Политбюро Сталин спросил о его здоровье. Узнав о болезни Бубеннова, предложил мне организовать его лечение. «И не под Москвой. На юг его отправьте и лечите хорошенько».
Во время обсуждения вопроса о премиях Сталин всегда пытливо доискивался: все ли учтено? Все ли работы просмотрены? Не останется ли кто-нибудь из достойных людей «обиженным»? Сталин спрашивал и Жданова, и Фадеева, и меня, подойдет ли такой-то (и называл одного, другого писателя)? А что выдвинули на премии из Прибалтийских республик? А почему ничего нет из Молдавии? Сетовал на то, что сталинский комитет хватает и представляет то, что у него под носом, остального не видит. И Сталин сам называл работы латышских, литовских и других писателей из союзных республик.
Тщательно готовился Сталин и к рассмотрению вопросов о премиях за произведения живописи и скульптуры. Сталин и другие члены Политбюро (кроме Жданова) не посещали Третьяковской галереи и художественных выставок, где можно было ознакомиться с работами, выдв