Изъясняясь возвышенно, Бильбоке охотно обыгрывает политические и, так сказать, литературно-критические реалии своего времени. Когда юноша Состен ссужает его деньгами, он восклицает: «О юная Франция! О юношество с богатой будущностью! Как ты прекрасно, когда у тебя есть деньги в кармане!» [Saltimbanques 1838: 8] – и последней фразой снижает понятие «юная Франция» (la jeune France), которым было принято обозначать либерально настроенную и, так сказать, социально ответственную молодежь 1830‐х годов (см. подробнее наст. изд., с. 108).
На том же контрасте высокого и низкого играет Бильбоке в разговоре с паяцем Гренгале во втором акте:
Бильбоке. Дети мои, времена наступили тяжелые; драматическое искусство пребывает в маразме, равнодушие публики убило театр. Театр! О театр! Где ты прячешься, негодяй?
Грингале. А если у нас утром не будет выручки, что мы будем есть на обед?
Бильбоке. Несчастный! Ты сомневаешься в благом Провидении! Ты безбожник! А если благому Провидению будет угодно дать тебе умереть с голоду, оно в своем праве, благое Провидение, а ты знай помалкивай! [Saltimbanques 1838: 9–10].
Наконец, узнав о том, что Гренгале обманом выманил деньги у богача Дюканталя, Бильбоке, как настоящий артист, дает этому жесту «эстетическую» оценку: «Сие есть высокая комедия! Вот что я называю комедией нравов!» [Saltimbanques 1838: 14].
Этот же контраст обыгрывают вставные музыкальные номера, где, как в любом водевиле, под известные мотивы из знаменитых опер подставляются новые слова, причем иногда весьма рискованные: так, свое детство акробатка Зефирина вспоминает под музыку из оперы Э. Меюля «Легенда об Иосифе в Египте» (1807), написанной на ветхозаветный сюжет, и таким образом как бы уподобляет себя библейскому Иосифу [Bara 2013: 6].
В некоторых репликах Бильбоке проскальзывают даже кое-какие (впрочем, очень завуалированные) элементы политической фронды. Рассказывая о своем прибытии в город Мо, паяц сообщает, что тотчас же «отправился в мэрию получить отметку в паспорте, как это принято у всех свободных народов» [Saltimbanques 1838: 16], а объявляя номера во время выступления своей маленькой труппы, каждый раз подчеркивает, что все это происходит «с разрешения господина мэра» (подобострастие на грани пародии), поскольку «разрешает» мэр, например, вот что: «после великанши вы увидите карлицу, юную лапландку, извлеченную из наших африканских владений» [Saltimbanques 1838: 19]. Это та самая «ироническая безнравственность», которую в мае того же 1838 года обличали театральные цензоры в другой постановке театра «Варьете» с тем же актером Одри в главной роли [Bara 2013: 3] и о которой писал Теодор Банвиль в 1855 году в статье «Комические типы, созданные современной комедией», где подчеркивал величайшие заслуги Бильбоке в деле «разрушения всех вещей, прежде удостаивавшихся поклонения: музыки, драматического искусства и искусства дантиста» [Banville 1877: 242].
Свое профессиональное амплуа фокусника-авантюриста (говоря современным языком, наперсточника) Бильбоке окончательно обнажает в своей последней реплике, завершающей пьесу:
Под каким из трех стаканов находится успех? (Поднимает первый стакан, потом второй). Ничего под первым, ничего под вторым!
Наверняка, господа, он под третьим!
Приходите завтра, чтобы проверить! [Saltimbanques 1838: 20].
Историк театра Оливье Бара подчеркивает огромную роль, которую сыграл в успехе «Паяцев» исполнитель роли Бильбоке Жак-Шарль Одри (1779–1853), в течение трех десятилетий (1808–1841) блиставший на сцене театра «Варьете», где он сыграл больше 250 ролей. Бара считает, что для нас, знающих гротескную игру Одри только по описаниям, комические фразы его персонажей мертвы, поскольку мы не можем услышать интонацию, с которой «гнусавым и издевательским голосом» [Gautier 1853: 1] произносил их артист [Bara 2013: 15]. Тем не менее мы можем судить о них по «отраженному свету»: так, многие современники надолго запомнили реплики Бильбоке и неоднократно цитировали, порой с присовокуплением восторженных отзывов. В число этих поклонников Бильбоке входили, в частности, Теофиль Готье, Жерар де Нерваль, Жорж Санд и Бальзак, который настолько пленился этим образом сам и настолько пленил им свою возлюбленную Эвелину Ганскую, ее дочь и зятя, что все они взяли себе прозвища из «Паяцев» (сам Бальзак, естественно, звался Бильбоке, гордая польская графиня Ганская именовалась дикой женщиной Атала, ее дочь Анна была акробаткой Зефириной, а муж Анны граф Жорж Мнишек – паяцем Гренгале188). Если в России половина стихов из «Горя от ума» в точном соответствии с прогнозом Пушкина в самом деле вошла в пословицы, то во Франции достойными «быть выбитыми на меди» Теофиль Готье назвал фразы Бильбоке, произнесенные голосом Одри. К числу этих фраз Готье отнес такие как «Должен быть наш» (см. выше обмен репликами между Бильбоке и Гренгале относительно сундука), «Сие есть высокая комедия»189 – и еще одну, ту самую, которую переводчик Маркса вставил в «Капитал».
В самом конце второго акта труппа паяцев вынуждена бежать в одну дверь от полиции, которая стучится в другую. Все подхватывают вещи и выходят, но через секунду Бильбоке возвращается за оставленным по недосмотру большим барабаном и говорит: «Ah! Sauvons la caisse!» [Saltimbanques 1838: 16]. Передать оба смысла этой реплики в переводе, увы, невозможно. Дело в том, что по-французски caisse означает не только «кассу», но и барабан (что немедленно поясняется в следующей за тем ремарке, где употреблено более привычное слово tambour). Никакой алчности в словах Бильбоке нет, он «спасает» свое собственное имущество и даже, можно сказать, орудие труда. Но наличие у слова caisse второго значения позволило этой фразе сделаться одной из самых широко цитируемых реплик Бильбоке.
Цитировать эти слова начали почти сразу после постановки «Паяцев». В 1841 году Бальзак сочиняет для сборника «Сцены частной и общественной жизни животных» рассказ «Путешествие африканского Льва в Париж». В конце рассказа принц Лео, отправленный царственным родителем из Африки в Париж, узнает, что отец его умер, а в родной африканской Львивии мятеж. Принц в растерянности, а приставленный к нему полицейский Пес «дает ему совет, прекрасно рисующий то безнравственное состояние, до какого опустились парижские Псы»: «Принц, если не можете спасти все, спасайте кассу!» [Сцены 2015: 345]190.
Приведем некоторые более поздние фрагменты с упоминанием интересующей нас «кассы».
3 июня 1855 года католический публицист Луи Вейо в статье «Общество литераторов» обвиняет это общество в корысти и выражает это так: «Докладчик, кажется, с чрезмерным красноречием перефразирует знаменитую фразу: „Спасаем кассу!“» [Veuillot 1859: 344].
24 ноября 1860 года композитор Гектор Берлиоз в музыкальном обозрении газеты «Journal des Débats» клеймит за корыстолюбие театральных администраторов:
В Париже, как и везде, главное – касса. Искусство – химера. Прославленный Бильбоке сформулировал теорию в двух бессмертных словах: «Спасаем кассу!» – и все директора театров музыкальных, или немузыкальных, или даже антимузыкальных, все директора, можем ли мы их назвать или вынуждены опустить их имена из стыдливости, все наши директора принадлежат к школе прославленного Бильбоке; однако, несмотря на веру в доктрину учителя, никто из них не спасает кассу. Впрочем, никто никогда не слышал, чтобы кто-то из них разорился и объявил о банкротстве. Директора не разоряются, им всегда приходят на помощь191.
Оба эти фрагмента (и из Вейо, и из Берлиоза) приведены в 1867 году в энциклопедическом словаре Ларусса в статье «Caisse» в качестве примеров «литературной аллюзии» «Sauvons la caisse» [Larousse 1867: 96].
21 апреля 1866 года в газете «Семейная неделя» (Semaine des familles) ее директор Альфред Неттман публикует (под псевдонимом Феликс-Анри) статью «Фокусники и шулера», в которой посвящает несколько колонок пьесе «Паяцы», причем уточняет, что публика увидела в пьесе сатиру на тех авантюристов (chevaliers d’industrie), которые в момент разгрома прежде всего кричат: «Спасаем кассу!», а точнее: «Спасаемся с кассой!»
В 1869 году выпущенный в Лондоне справочник по французской грамматике среди выражений со словом la caisse приводит фразу «Sauvons la caisse» с указанием в скобках на источник: «Les Saltimbanques» [Karcher 1869: 87].
Ближе к концу века источник начинают забывать, но выражение помнят: в 1880 году в газету, посвященную «всемирной пропаганде французского языка», приходит «вопрос иностранца»: откуда взялось ироническое выражение sauvons la caisse? Авторы-лингвисты дают ответ, в котором ссылаются на пьесу «Les Saltimbanques» и указывают на два значения слова caisse [Courrier 1880: 178].
Между тем современники, присутствовавшие при первоначальном триумфе «Паяцев», ценили главного героя комедии-парада не только за его остроумные реплики. Например, Теофиль Готье в газете «Presse» 30 декабря 1839 года ставит Бильбоке в один ряд с такими мировыми типами, как Дон Кихот или Дон Жуан, а главное, видит в нем один из двух главных типов своего времени, «величественное подобие Робера Макера» (того самого, которому, как мы видели, Владислав Мицкевич приписал фразу про спасение кассы). Значение Бильбоке как типа подчеркивает и Банвиль в процитированной выше статье, причем значение это кажется ему таким важным, что он применяет к герою «Паяцев» знаменитую строку из «Поэтического искусства» Буало («Затем пришел Малерб…»), подставляя на место Малерба Бильбоке («Явился Бильбоке…»).
Очень подробный комментарий этот тезис о Бильбоке как типической фигуре получил в уже упомянутой статье Неттмана в «Семейной неделе». Ее автор видит в Бильбоке не просто персонажа комедийной безделки тридцатилетней давности, но законченный тип, своеобразного «героя эпохи», «фокусника и шулера, возведенного на высшую степень своего развития». Неттман рассказывает анекдот про некоего академика, который якобы сказал Дюмерсану: «Вы сочи