Потом — Береславская-младшая. Она же принесла и первый заказ: вечеринку их немаленькой дворовой компании. Обещала полный порядок и попросила не давать скидок. Платил за все их же локальный буржуин, обожавший пари, которые частенько проигрывал. По мнению Лариски, его следовало учить на малых примерах. Папа-Береславский тихо подозревал, что у дочки с юным буржуином роман, и теперь она готовит его к ответственной семейной жизни. Профессор не возражал ни против методов, ни против парня — тот вырос на его глазах и, за исключением терпимых недостатков, имел хорошую сердцевину. В смысле — доброе сердце.
Затем объявилась гоп-компания Машкиных музыкантов. Они приперлись с инструментами, а значит — здесь и очень скоро, — будет джаз.
Тут же начали коммуницировать всякие штеккера и разъемы. Повылезло несколько конструктивных несоответствий, однако желание немедленной музыки было столь велико, что Пашка и гитаристы лезли из кожи вон.
Береславский с Сергеем Дмитриевичем обсуждали конкретные условия его — точнее, Веруниного — входа в дело. В принципе решение было правильным: публика здесь будет именно та, что нужно, с ярко выраженными вкусовыми пристрастиями и с желанием слышать/смотреть/пробовать все новое.
Машка помогала своим ребятам, полностью делегировав все финансово-правовые вопросы своему старшему партнеру.
А вот Джама был в плену.
Почувствовав в бравом капитане слабинку, его атаковали близнецы и уволокли в носовой салон. Там бедняга подвергся всем испытаниям, которые только могли прийти в две безбашенные головки. Он катал их на себе, изображая лошадь. Дрался с ними, как Рэмбо. Пел им песни в стиле «Ранеток». И танцевал в манере покойного Майкла Джексона.
Силы были неравные, один против двоих, но капитан, обладая совершенно недюжинными природными физическими данными — да еще усовершенствовав их целенаправленной физподготовкой, — в итоге умотал обоих оппонентов.
Короче, близнецы спали на левом диване, заботливо прикрытые чьим-то пальто — все гости раздевались здесь.
А сам Джама, поняв, что необходимо восстановить силы, прилег на правый диван, благо, длины хватало. Но, прежде чем заснуть, снова окунулся в свою нерешаемую проблему.
Сегодня приехал на Митинское кладбище, убраться перед зимой на могиле Туровых — в прошлый раз там все было в сорной траве. Сейчас сорняки оказались убранными, могилки — приведенными в порядок. И даже стопка водки стояла на скромном могильном камне.
Джама знал точно — родственников у его друзей не оставалось. Догадка о том, кто мог это сделать, взрывала и без того уставший мозг капитана.
А еще завтра ему обещали точную наколку по Грязному. Если Краснова не остановить завтра, то Туровы останутся неотмщенными. Грязный, по тем же данным, собрался покинуть неласковую к нему Родину.
Чтобы не раскалывать голову окончательно, капитан закрыл глаза и мгновенно окунулся в благодатный целебный сон.
Тем временем в главном салоне начался концерт. На котором был даже гость с улицы. Как когда-то Джама — зашел на звук. И обещал приходить регулярно, даже просил продать абонемент.
Пустяк в масштабах общего бизнеса — а приятно.
Вообще в кают-компании все было по-взрослому. Мария переоделась в предусмотрительно захваченное концертное платье. Валечка Толоконникова была в джинсах. Но даже в этой заморской рабочей одежде выглядела красивой крестьянкой откуда-нибудь из-под Владимира.
Все пелось и игралось от души.
И даже без драки не обошлось, хотя музыканты спиртного не потребляли.
Драка произошла — точнее, чуть не произошла — на сугубо профессиональной почве: басист и барабанщик не сошлись в оценке творчества малоизвестного негритянского коллеги Пашки. Пашку обидело, что какой-то гитараст — так он произнес профессию друга-соперника — смеет иметь свое мнение о великом, хоть и непризнанном ударнике.
Ребята, конечно, немедленно помирились.
Однако Ефим уже поставил галочку в своем бесконечном мысленном гроссбухе.
В их культурном центре, как и в других, гораздо менее культурных, вышибала все-таки нужен. Еще один минус затратного бюджета. Хотя теперь, с приходом Веруниного папы, финансовое положение консорциума выглядело гораздо более симпатично.
Через некоторое время Ефим Аркадьевич заметил в окно подъехавший к причалу женин мультивэн. Он тихо встал, тепло оделся и вышел на кормовую палубу. Здесь профессора-уклониста вряд ли быстро найдут — физические упражнения по переноске тяжестей никогда не были его стихией.
Он сидел в темноте на удобном пластиковом стуле.
Холод еще не успел пролезть в стянутые вязаными манжетами рукава.
Глаза отдыхали на отражении огней в колеблющейся черной воде. Здесь было темнее, чем на Красной Пресне, но совсем темного места в таком мегаполисе, как Москва, наверное, вообще не сыскать.
Даже низко нависшие облака светились, отражая миллиарды городских электросвечей.
Было тепло и свежо одновременно.
Было хорошо.
Нарушила уединение жена.
Подставила стул. Обняла рукой за плечи.
Стало еще лучше.
19. Новорижское шоссе, полчаса езды от Москвы. Друзья встречаются вновь
С утра я съездил к Береславскому.
Умом понимал, что каждое мое теперешнее передвижение чертовски опасно.
Но мне надо было получить от него одно обещаньице. Он ведь сумел убедить меня, что не нарушает своих обещаний.
Вот я и поехал.
Партнер встретил неприветливо. Ефим Аркадьевич вообще меня не любил. Возможно, получил обо мне какую-то новую информацию. От того же Джамы.
Думаю, если б профессор не так нуждался в деньгах или, что даже важнее, больше бы знал о моем жизненном пути, наше партнерство не состоялось бы.
Но, к счастью, все случилось так как случилось.
— Какие вопросы? — спросил меня Береславский, когда я сел в его машину.
— Только один. И довольно выгодный.
Может, я зря сосредоточился на его алчности. Потому что профессор никак не среагировал.
— Хорошо, — зашел я с другого конца. — Сделайте это для Наргиз. Сейчас прошу только о ней.
— Что именно? — наконец он выказал интерес.
— Мы с ней скоро уезжаем. Деньги переведены.
— Знаю, — сказал Береславский, чтоб я быстрей переходил к сути. Я и перешел.
— Если меня грохнут, здесь или по дороге, Наргиз не сможет их получить.
— Почему? Ты не съездил к тому деятелю второй раз?
— Съездил. Документы оформил. Паспорт Наргиз вписал.
— Ну и в чем дело?
— Она выросла в кишлаке. Или в ауле. Она не знает, где Каймановы острова.
— Я тоже не знаю, — парировал Береславский. — У меня всегда было плохо с географией. Зато летчик знает. И кассирша в авиакассе.
— Слушай, партнер! Ну что, мне перед тобой на колени становиться? Хочешь — встану. — Ради Наргиз мне было не западло встать на колени ни перед кем.
— Не хочу, — испугался партнер.
— Я люблю ее, — сказал я. — Никогда никого не любил. Даже, наверное, мать. А ее вот — люблю.
— Так в чем просьба? — Похоже, он наконец понял, что речь вообще не обо мне.
— Если Наргиз останется одна, отвези ее к деньгам сам. Возьми себе часть, какую — тоже реши сам. Только отнесись к ней по-человечески. Не как ко мне.
— Я к тебе не по-человечески отношусь? — не понял он.
— Замнем, — предложил я, чтобы не усложнять. — Ко мне все относятся не по-человечески. Да я, в общем-то, и не человек. — Последнюю фразу я произносить не собирался. Она вырвалась сама. Проклятые Туровы. Проклятые друзья детства. Проклятая жизнь.
— Короче, — прервал мои мысли партнер. — Если тебя убьют, я помогу Наргиз получить деньги, так?
— Так, — облегченно выдохнул я.
— А как я узнаю о ее проблемах?
— У нее есть ваш телефон. Если дадите еще контакты, мне будет спокойнее.
— Хорошо. — Береславский достал визитку и дописал в нее дополнительные телефоны, мейлы и скайп. — Хоть один, но сработает. До меня обязательно дойдет.
— Спасибо, — сказал я. У меня действительно с души гора свалилась. Впервые за долгие годы стало легко.
— Все же тебе лучше выжить, — подумав, сказал партнер. — Вряд ли ты ей миллионы оставишь. Да и не только в деньгах дело. Так что лучше будь рядом. Хотя бы первые несколько лет.
— Я постараюсь, — сказал я. — Девочка вон через полгода родится. Я знаю, что это такое — ни разу не увидеть отца.
— Поздравляю, — после паузы сказал Береславский. — Если воспитаешь человеком — считай, искупил.
— Все искупил? — как дурак, с надеждой спросил я. Все-таки профессор на меня оглупляюще действует.
— Вряд ли все, — вздохнул профессор. — Но тогда твое существование станет осмысленным.
Черт, он нашел точное слово. Не зря профессор. Раньше в моей жизни не было смысла.
Теперь — есть.
По-хорошему, теперь мне не надо ехать по адресу, указанному в булатовском конверте. Потому что это — не главное. Это — из прежней жизни, которая не имела смысла.
Но прежняя жизнь не отпускает мгновенно.
Вот почему я поеду.
Впрочем, это уже никак не касалось Береславского. Он просто вежливо ждал, пока я додумаю свою думу.
Вернувшись домой, отдал драгоценную визитку жене.
Заставил выучить наизусть все многочисленные цифры.
Удивительно, но на это у нее ушло всего несколько минут. Даже испугался — может, она с такой же скоростью их и забудет?
После обеда — овощной суп, тушеное мясо, морс, я никогда так вкусно не ел — заставил ее повторить цифры. Не ошиблась ни разу.
Ближе к вечеру стал собираться.
Зайдя в ванную, проверил оружие и сам себе перевязал руку. Наргиз не должна знать о моем ранении. Она и так слишком много в своей жизни слышала плохих новостей. Там же, в ванной, выпил очередную таблетку ампициллина. Запил из-под крана. Вроде ничего не указывало на воспаление, пуля прошла насквозь. Но береженого бог бережет. Написано: курс пять дней — буду пить пять дней. Глядишь, дочь Наргиз будет знать своего отца.
Жена села в уголок, на табуретку, и исподлобья следила за мной.