орились — без ссор не обходилось, конечно, — и мирились, он сам при посторонних мог сказать: «Все, теперь мир, давай руку». Иные времена — иные речи.
Кабинет громаден. Настольный свет — рано темнеет, и ты идешь на этот свет и на размытое в этом свете лицо, не различая выражения. Так, белесое пятно. Он не встает навстречу, лишь протягивает руку через стол. Даже не пожатие, прикосновение. Затем гасит настольную лампу. Полумрак утомителен для глаз, тогда он зажигает верхний свет. Дает себя разглядеть и сам разглядывает, молчит. Он только что кончил читать бумаги, закрыл папку. Метельников смотрит на папку, и ему кажется, что он где-то видел этот темно-синий ухоженный сафьян, эти застежки. А впрочем, какое ему дело до этой папки.
Надо сосредоточиться. Он знает, о чем пойдет речь. Разговор не сулит неожиданностей, разве только какие-то частности… Он знает главк как свои пять пальцев, знает его возможности. Если быть откровенным, он знает то, чего не знает даже Голутвин. Поэтому он и дает согласие принять главк. Он сделает небольшую перетасовку, организует еще три объединения. Надо исключить перепад возможностей. Все на равных. Товары народного потребления — его конек, он предложит кооперацию внутри объединений. Следующий шаг — укрупнение главка. Для начала достаточно. Через два года это уже будет другой главк.
Метельников удобнее устраивается в кресле. Ему нравятся эти жесткие кресла, чувствуется упор. Он долго думал, надо ли сказать Новому, что предшественник предлагал ему более высокий пост. А почему нет? Не обязательно в лоб, можно и пошутить. В его интересах не затягивать разговор.
Молчание кажется долгим, но это только кажется. Странное начало. Новый с таким пристрастием разглядывает меня, я начинаю испытывать неудобство. Может, он хочет, чтобы я помог ему? Нет уж, вы пороли горячку — быстрее, быстрее, сверхсрочно, — вы и начинайте.
Метельников опускает глаза, замечает, что ботинки его забрызганы грязью. Ставит ноги так, чтобы ботинки не были видны.
Кажется, я начинаю волноваться, это лишнее. Надо думать о чем-то отвлеченном. Ну хотя бы по памяти вглядеться в лицо Нового, как оно запомнилось. Лоб. Лоб выделяется, он скошен кверху, не крутой, а именно скошенный, без четкого перехода к лысине, скулы выдаются. Лицо кажется выпуклым. Глаза? Я не успел их разглядеть. На подбородке шрам или что-то вроде того. Сейчас посмотрю еще раз, проверю.
— Вы, конечно, удивлены, отчего такая спешность? — Новый снял очки, положил перед собой на стол.
Ах, вот почему я не разглядел глаза! У него очки. Он щурится, это с непривычки, скорее всего пользуется очками недавно. Голос ровный, будничный, говорит без ударений.
— Не столько удивлен, сколько озабочен. Вы же знаете, день необычный.
— Ну-ну, не заставляйте меня чувствовать себя виноватым. Прежде всего дело. Я даже не полагал, что вы настолько популярны в ведомстве. Любой отчет, обзор, решение коллегии — всюду Метельников, у Метельникова… Да и в устном творчестве вас не забывают. Не утомляет известность? Хорошо, когда взлет, успех. А если промахи? Ничего не утаишь. Как под стеклянным колпаком. Не позавидуешь.
Он снова занялся очками, подышал на стекла, старательно протер их. Очки нужны были ему для работы, во время разговора они мешали.
Странная манера подбирать кадры. Он, кажется, меня запугивает. Зачем? Ему же нужно мое согласие, а не отказ.
— Каждому свое.
— Это верно. Я тут разбирал сейф. Предшественник передавал дела впопыхах, а у меня все руки не доходили… Кое в чем понадобится ваша помощь. Не откажете?
А он резинщик. Нет чтобы сразу к делу, какой-то сейф.
— Если это в моих силах, я готов.
— В ваших, в ваших.
Новый надел очки и открыл папку, затем так же спокойно закрыл ее.
— Есть один документ. Мне бы хотелось понять некоторые детали. Вот, познакомьтесь. Прямо с папкой берите, так удобнее.
Метельников вспомнил: он уже однажды держал эту папку в руках. Ухоженный синий сафьян, замысловатая застежка — удобная, красивая папка для храпения бумаг. Он раскрыл ее и увидел документ. Да-да, сомнений не было, это именно тот документ.
— Узнаете? Там, на последней странице, внизу справа, среди прочих, и ваша подпись.
— Порядок есть порядок.
— Да, разумеется. Порядок есть порядок.
За все это время Новый ни разу не отвел взгляд, смотрел только на Метельникова.
— Как появился этот документ? Видимо, был какой-то повод?
— Как же без повода? Это не очень интересные воспоминания, но если вы настаиваете… Честно говоря, я думал, что весь этот хлам уничтожен. — Он нарочно назвал эти десять страниц машинописного текста, напечатанного убористо, через полтора интервала, хламом. Происходящее представлялось ему невероятным, и Метельников никак не мог освоиться с этим. — Банальная история. По нынешним временам банальная. Два-три анонимных письма, затем комиссия. Еще два письма — опять комиссия. Кто кого перепишет. Волеизъявление народа приобретает непредсказуемые формы. Кран в квартире потек — телеграмма в Президиум. В магазине обсчитали — протест Генеральному прокурору. Уволили за пьянство и прогулы — анонимное письмо на самый верх. Таковы обстоятельства. Я всех деталей уже не помню.
— Странно, но этого материала нет в архивах.
Метельников пожал плечами.
— Почему же странно? У архива другое предназначение. Хлам надо сжигать.
— Может быть, может быть. С другой стороны: работала комиссия, отвлекались люди. Есть даже выводы. Там так и написано: выводы комиссии…
Новый посмотрел на часы, по его лицу было невозможно угадать настроение. Лицо все время сохраняло одинаковое выражение. И очки, которые он то снимал, то надевал, этого выражения не меняли.
— Скажите, все написанное в письмах — там их четыре — было клеветой или за этим стоял конфликт другого рода? Похоже, что авторы писем неплохо разбирались в специфике, а?
— Вы хотите знать, подтвердились ли факты? Ну, в общем, да. Частично подтвердились. Хотя важны не факты, а их истолкование. Часть фактов имела место, но истолкование этих фактов ложно.
— Да-да, я понимаю. Там написано, кажется, во втором письме, что вы за штатным расписанием держали шесть высокооплачиваемых единиц. Они числились в различных подразделениях, получали деньги, но там не работали. Кстати, в выводах комиссии это нарушение признается. Сейчас этих людей нет?
Сам по себе разговор уже перестал Метельникова волновать. Он все время старался оправдать своего собеседника, ставил себя на его место. Мысленно обнаруживал документ такого рода, пытался представить свою реакцию. По логике ему следовало во всем винить предшественника, который так вот нелепо подставил его. Метельникову всегда не хватало умения подозревать. Вот и сейчас он никак не хотел признать преднамеренность случившегося.
Но факт оставался фактом: документ, о котором Прежний сказал «забыто», был перед глазами. Он не хотел вдаваться в частности, оправдываться. Разуверять — значит негласно признать свою вину. В лаконичных ответах есть свой изъян: многое недоговорено, не расставлены акценты, — но в них есть независимость. Не разъясняю, потому что не считаю нужным разъяснять.
— Почему же, есть. Только их сейчас не шесть, а семь. И называются они — группа обеспечения.
Собственно, все и началось из-за этих блуждающих единиц.
Ему достаточно попортили крови. Он держал людей на стороне, оплачивал их. Они жили в городах, где находились главные поставщики. Периодически он их собирал для инструктажа, нечто вроде краткосрочных курсов по повышению квалификации. Он превратил толкачей в высококлассных специалистов. Сказал себе: я не в силах переделать систему, значит, я должен подладиться под нее, свести ущерб от неэффективной системы до минимума. Группа обеспечения следила за прохождением заказа. Проверяла качество еще на территории поставщиков, контролировала транспортировку, погрузку. Это были люди на колесах, люди без дома. За такое надо платить, и он платил хорошо. Были же в свое время военпреды. Он подсчитал, что эффект от такой работы в сотни раз превосходит затраты на нее. В критических ситуациях эти люди вызывали квалифицированных специалистов. Они точно знали, каких. Он комплектовал целые бригады, и они работали там, у поставщиков, обеспечивали его тылы. Он уже давно провел паспортизацию рабочих мест, принял новую схему расстановки станков, высвободил почти двадцать процентов рабочей силы и пять процентов оставил про запас. Они получили название — производственный десант. Ему пригрозили судом, сделали начет в три оклада, он дал слово: исправлюсь. И все оставил по-старому.
— Как вас понять?
— Это оброк.
— Что?
— Я говорю: оброк, который мы платим министерству за то, что оно не справляется со своими обязанностями. Современная централизация управления не в состоянии обеспечить эффективного управления производством. Договорные обязательства, договорная дисциплина в своей массе — пока миф. Кстати, четверо из группы обеспечения патронируют предприятия ведомства, где вы не так давно были первым заместителем. Это наши смежники.
— Вот как. А пансионат? Крымский пансионат? Это тоже следствие неэффективного управления?
— Я же сказал, все дело в истолковании фактов.
— В письме сказано: «Помимо пансионата, построено еще шесть закрытых дач». Это верно?
— У нас бывают гости.
— Гости бывают у всех. Эти дачи у вас значатся как профилакторий, лечебный комплекс.
— Отдых — сам по себе лечение. Лечение во время отпуска.
— А то, что на этих дачах проживают посторонние люди, — вас это не беспокоит?
— Нет. Человек, не получивший путевку в пансионат на берегу моря, склонен считать посторонними всех, кто ее получил. Авторы писем и я по-разному трактуем понятие «посторонние».
— Интересная мысль. Какое положение там сейчас?
— Видимо, такое же, как и было.
— Но вам же рекомендовали объединить эти дачи с пансионатом.
— Мы обсудили эту рекомендацию. Она нам показалась неразумной. Формально дачи и есть пансионат, они и пронумерованы, как корпуса пансионата, но мы считаем, что определенная обособленность должна быть сохранена.