Подпустив караваи поближе, дунгане сделали несколько выстрелов, повернули лошадей и бросились бежать врассыпную. Четверо русских при этом не сделали ни единого выстрела. Проводники, посеревшие от страха, облегченно вздохнули. Всего минуту назад они хотели бежать, оставив караван на произвол судьбы. Остановило их только одно: Пржевальский, вынув револьвер, пригрозил стрелять в них прежде, чем во врагов, если только они побегут.
Еще несколько дней пути по тяжелой дороге, по снегу, густо замешанному с грязью. Полуживые верблюды скользили и то и дело падали. Иринчинов с Чебаевым устало ругались, заставляя подняться изможденных животных. На кратких стоянках отдыхать как следует не успевали — близость цели торопила Пржевальского.
Перевалив еще через один горный хребет, они спустились в долину, покрытую болотами с травянистыми кочками, и вскоре вышли в степи, среди которых — теперь уже близко совсем — лежал Кукунор.
В середине октября долгожданное озеро полыхнуло им в глаза синим пламенем своей необозримой водной поверхности. Четверо путешественников, преодолевших долгий изнурительный путь к берегам, стоя рядом, молча глядят на него.
Положив дневник на колени, Пржевальский пишет: «Мечта моей жизни исполнилась. Заветная цель экспедиции была достигнута. То, о чем недавно еще только мечталось, теперь превратилось уже в осуществленный факт. Правда, такой успех был куплен ценой многих тяжких испытаний, по теперь все пережитые невзгоды были забыты, и в полном восторге стояли мы с товарищем на берегу великого озера, любуясь на его чудные темно-голубые волны…»
На экспедицию, возглавляемую офицером Генерального штаба Н. М. Пржевальским, была возложена, помимо научно-исследовательской, и еще одна миссия, о которой знал только Пыльцов. Стал бы Генштаб отпускать деньги, хотя и не слишком большие, на изучение флоры и фауны… Зато и в правительстве, и в Генштабе весьма интересовались развитием и самим ходом дунганского восстания, вот уже целый десяток лет будоражащего владения Небесной империи — соседние с Россией страны. Вот почему Пржевальскому и предстояло, как писал вице-председатель Географического общества граф Ф. П. Литье, «пролить свет» на все, что там происходило.
Пржевальский наблюдал, собирал всевозможные полезные сведения, анализировал увиденное и услышанное и в конце концов составил для себя достаточно полную и ясную картину.
Восстание дунган, или хойхоев, как их называли китайцы, возникло сначала в западных провинциях, охватило огромные области и перекинулось до верховьев Желтой реки. В те самые дни, когда Пржевальский привел свою экспедицию к берегам Кукунора, войска богдохана как раз начали наступление на области, его окружающие, где хозяйничали разрозненные дунганские отряды, промышлявшие откровенным разбоем.
Наблюдая за действиями отдельных дунганских отрядов, Пржевальский видел, что восстание уже в недалеком времени должно угаснуть. Вместо того чтобы объединить свои силы и двинуться на Пекин и у его стен решить вопрос, быть или не быть магометанскому государству на территории Небесной империи, дунгане довольствовались набегами на города, грабили их и вырезали поголовно все население. Вместо того чтобы в Монголии найти сильных союзников, они разоряли и монгольские города, как нельзя более восстановив парод против себя.
Пржевальскому было необыкновенно интересно узнать, как это в дунганском краю уцелела кумирня Чейбсен, за стенами которой не было ни единого колодца, и то, что ему рассказали, вконец все разъяснило.
Несколько тысяч восставших подошли к стенам монастыря и стали усердно долбить их ломами. Стены легко выдержали такую атаку. Попалив без особого вреда друг в друга, нападающие и осажденные обнаружили, что наступила пора чаепития, и немедленно приступили к этому столь желанному и приятному занятию.
Осажденные, тут же открыв ворота, вышли к ручью за водой. После чая атаки возобновились и продолжались до темноты. На следующий день новый приступ с полным повторением предыдущей программы сражения. По прошествии шести дней дунгане убедились в неприступности крепости и сняли осаду.
Противники их в долгу не остались, и, когда при осаде большого дунганского города Синила пришло известие из Пекина о бракосочетании богдохана, нападавшие тотчас прекратили военные действия. В честь славного и великого события в лагере у стен осажденного города был создан театр. Представления в нем, одно за другим, шли в течение целой недели и по вечерам сопровождались пышными фейерверками и прочими увеселительными мероприятиями. Все это, впрочем, не помешало осаждавшим после окончания празднеств овладеть городом и поголовно истребить его население, насчитывающее к тому времени около семидесяти тысяч человек.
А он не спешил, не хотел, да просто и не мог уйти с берегов Кукунора. До самого горизонта расстилалась водная поверхность, словно бы затянутая бархатом синего цвета. Горы, окаймляющие чудное озеро, уже покрывал первый снег и в те редкие моменты, когда Кукунор был спокоен, зубчатой рамой отражались в его синем зеркале.
Долгие минуты простаивал Пржевальский на берегу, вглядываясь в дышащие холодом волны. Потягивало горьковатым дымком от костра, возле которого, изредка помешивая деревянной ложкой уху, сидел Иринчинов. Неподалеку возле палатки Пыльцой укладывал меж листами картона растения, взятые длн гербария. Чебаев в сторонке старательно чистил оружие. Далеко же от дома их четверых занесло…
А дни становились холоднее, ночи — морознее. Исчезли совсем перелетные птицы, степь поутихла, готовясь к зиме. Променяв своих старых больных верблюдов на крепких, которых, к счастью, на Кукуноре было сколько угодно, Пржевальский пошел на юго-запад от озера. Теперь co свежими силами они без особых трудностей смогли бы добраться до Лхасы, столицы Тибета, но после доплаты за новых верблюдов денег уже почти не осталось. Снова упиралось все в деньги…
С великой тоской отрешился Пржевальский от давней мечты — проникнуть в срединный Тибет и увидеть священную Лхасу. В дневнике записал: «Таким образом, вынужденные отказаться от намерения пройти до столицы Тибета, мы тем не менее решили идти вперед до крайней возможности, зная, насколько ценно для науки исследование каждого лишнего шага в этом неведомом уголке Азии».
Они шли теми местами, которыми незадолго до них прошли монахи Гюк и Габо. Переодетые ламами, дабы избежать неминуемых для обычного путешественника осложнений в дороге, они пробрались в Лхасу. Книга Тюка об этом путешествии в 1866 году вышла в Москве, и Пржевальский внимательнейшим образом изучил ее от корки до корки.
Книга его как-то насторожила, хотя и понравилась в целом — своими подробными описаниями и легким, увлекательным стилем. И вот теперь он находит в книге множество всевозможных неточностей, даже нелепостей, похожих на откровенную выдумку. Гюк описывал реки, которых здесь и в помине не было, рассказывал о каких-то хищных птицах, о которых и местные жители ничего не слыхали. Зато у него не найти ни слова о Южно-Кукунорском хребте, отделяющем приозерные степи от Тибетских и Цайдамских пустынь. Пржевальский открыл этот хребет.
Пройдя перевал и спустившись в долину, караван вышел в пустынные равнины Цайдама. От монголов, живущих здесь, Пржевальский узнал, что до озера Лобнор, о котором в Европе имелись лишь самые неопределенные, противоречивые сведения, оставался всего месяц пути. Уже и сама возможность попасть на Лобнор взвинтила Пржевальского, тем более что по дороге к нему далеко за пустынями Цайдама лежит страна диких верблюдов и лошадей. Ради одного только этого, ради того, чтобы увидеть этих животных, можно пойти на любые лишения!
Но нет, на сей раз не получится. Без денег далеко не уйдешь. Неспешно переставляя голенастые ноги, покачивая горбами, бредут верблюды. Все новые и новые горные цепи встают поперек пути путешественников. Пройден хребет Бархан-Будды — ровный как гребень, внезапно поднявшийся посреди гладкой равнины. За ним два неизвестных хребта, не нанесенных ни на одну из карт, что видел Пржевальский.
И вот он в Тибете… Плоская бескрайняя равнина — пустыня, вознесшаяся на высоту четырех с половиной тысяч метров над уровнем моря. Ни троп, ни дорог. Но какое обилие диких животных! Дикие яки, антилопы оронго и аргали собираются временами в огромные стада, блуждающие в поисках пастбищ или воды, а также уходя от преследования тибетского волка.
Привольна охота на этой равнине. В одиночку и вместе с Пыльцовым ходил Пржевальский на яков, не ведающих смертельной опасности, подкрадывался к чутким и осторожным аргали, затаивался в засаде, выжидая появления волков, добывал для коллекции кярсу — близкую родственницу пашей лисицы.
Зиму они пережили здесь трудную. Все два с половиной месяца стояли сильные морозы, бушевали бури. Борьбой за существование назвал Николай Михайлович это трудное время. Одно воспоминание осталось о как будто бы недавней обильной охоте…
Хорошо еще, теперь в экспедиции была юрта, подаренная кем-то из близких родственников кукунорского князя, а то бы в палатке совсем замерзли. Одежда путников за два года странствий так износилась, что уж разваливалась и держалась лишь на заплатах. В дырявых кухлянках и полушубках холод гулял безо всяких помех, а от добротных сапог остались одни голенища, к которым подшивали как могли куски ячьей шкуры. Мягкая и теплая получалась обувь, вот только не слишком удобная…
Но больше всего беспокойств им доставляли не холод, не тридцатиградусные морозы, а бури, случавшиеся почти каждый день. Едва только ветер становился сильнее, порывистей, люди бросали дела и торопились укрыться в юрте. Даже верблюды переставали пастись и ложились на землю. Небо быстро серело, мрачнело от поднятой пыли, и к концу дня ветер крепчал до такой степени, что поднимал целые тучи песка и мелких камней.
Только перед самым закатом буря обычно стихала, хотя мелкая песчаная пыль долго еще держалась в воздухе, окрашивая его в желто-серую краску. Но и теперь отдыха путникам не было: ложиться спать приходилось на жесткую мерзлую землю, подстелив под себя почти такой же жесткий, насквозь пропитанный пылью войлок, а сильно разреженный воздух вызывал удушливое состояние и заставлял ворочаться с боку на бок без сна.