Обед, в котором приняли участие высшие офицеры и чиновники Хами, был просто-напросто великолепен. После баранины, составлявшей для путешественников единственную пищу, китайская кухня произвела особое впечатление: шестьдесят блюд выставил в угощение гостеприимный хозяин.
После разнообразных сластей, поданных в начале обеда, последовали дары моря, неведомо как оказавшиеся в этом оазисе посреди пустыни: морская капуста, трепанги, креветки, плавники акулы, ну и, конечно, любимое лакомство — знаменитые своим изысканным вкусом гнезда ласточки. Пили подогретую рисовую водку, ничего отвратительнее которой на русский вкус и невозможно придумать было. Стоит ли говорить, что после подобного пиршества гости на следующий день чувствовали себя больными…
Ответный визит губернатора превратился в беззастенчивое выпрашивание всех подряд понравившихся вещей. Особенно зарились глаза у пего при виде оружия. А одна из двустволок, которую перед приходом гостей не успели припрятать, просто покоя не давала ему.
Николай Михайлович приготовил губернатору достойный подарок — хороший револьвер с набором приборов для ухода за ним, но тот вернул подарок, заявив, что хочет ружье. Пришлось преподать урок хорошего тона гостеприимному хозяину, объяснив, что подарки не выбирают и не выпрашивают, а ценят их как память. Ведь и русские приняли его подарок — двух баранов — не потому, что не могли бы без них обойтись, а просто из уважения. После того как к револьверу был приложен дорожный несессер с серебряным прибором, дружба восстановилась.
Однако загостились путешественники в благодатном Хами. Пора двигаться дальше. Впереди лежала Хамийская пустыня, почти неведомая европейцам.
Снова пустыня… Почва, покрытая галькой и гравием, ни единого куста не найдет внимательный взгляд, ни единого стебля травы. Равнина, повсюду волнистая, по котором кое-где разбросаны провалы, обрывы, иногда встречаются причудливые лессовые образования в виде плоских, похожих на стол возвышений или башен. Мертвое, пустынное царство. Даже насекомых здесь нет. Ни змей, ни ящериц… Да и какое существо выживет здесь, на голой почве, раскаленной до температуры свыше шестидесяти градусов…
Мутная, неподвижно висящая дымка, словно полупрозрачной кисеей скрывающая линию горизонта, непрерывно дрожащая и изменяющая очертания всего, что вокруг.
И всегда манящие, и всегда же обманывающие миражи…
Сачжоу был последним городом перед горами Наньшаня. Здесь Пржевальский намеревался найти проводника в Тибет, но местные власти наотрез отказались дать проводника и всячески старались отговорить двигаться дальше. Вспомнил тут Николай Михайлович добрым словом губернатора Хами…
Чем только не стращали здесь русских… Непроходимыми горами, перевалить через которые невозможно, пустынями много опаснее, чем та, которую они преодолели но дороге к Сачжоу. Да и вообще, как можно идти, если отсюда пет никакой дороги в Тибет? Вот и венгерский путешественник — граф Сечени, пришедший всего пару месяцев назад, идти в Тибет и на Лобнор отказался.
Идти дальше бессмысленно — это русский начальник должен понять, если не хочет погубить себя и своих товарищей. Наконец, ему следует помнить и о разбойниках-тангутах, которые ни за что не пропустят караван: разграбят его, а всех людей перебьют.
Пржевальский отвечал категорически, коротко: будет проводник — хорошо. Не будет пойдем без него.
Едва выйдя из оазиса и направившись в ущелье, разделяющее пустыню от низких предгорий, они неожиданно наткнулись на ручей, бегущий под сенью деревьев. Здесь путешественники увидели множество святых пещер, выкопанных людскими руками в отвесных стенах. В каждой из них помещались скульптуры божеств, раскрашенные красками и позолотой. Некоторые из идолов были настолько велики, что более чем вдвое превышали человеческий рост. Таинственный мрак и могильная тишина встречали здесь человека.
С этого дня было установлено точное место, где находятся Дуньхуанские пещеры — выдающийся памятник мировой культуры.
На следующий день проводники, заведя караван в тесное ущелье, на дне которого струилась довольно глубокая речка и откуда выбраться без посторонней помощи не представлялось возможным, заявили, что заблудились и совершенно не знают дороги. Что-то похожее Пржевальский предвидел, только не думал, что произойдет это столь скоро. Недаром же, уходя из Сачжоу, он отправил письмо русскому поверенному в Пекин, где писал: «…у меня одиннадцать таких молодцов, с которыми можно пройти весь свет». Поэтому и пошел, а не повернул, как граф Сечени.
Первым делом он выгнал проводников — без них-то спокойнее. По крайней мере, можно будет рассчитывать на собственные силы. Потом немедля запасся водой и стал искать путь в лежащие уже поблизости горы.
Кое-как выбравшись из глубокого ущелья и переправившись через быструю реку, караван вышел к тому месту, где она вырывается из тесных объятий скалистых гор. Здесь Пржевальский решил осмотреться и всерьез подумать о том, куда дальше идти.
Путь он мог теперь искать только на ощупь. Для разведки составили пару разъездов: в один отправили Иринчинова и Коломейцева, а в другой пошел сам вместе с унтер-офицером Урусовым. И те и другие взяли с собой воду и немного еды. Повезет ли кому-то из них…
Разразилась гроза. Бурные мутные потоки воды тут но образовали быстрый ручей. Он исчез почти мгновенно, едва кончился дождь. Пржевальский, поднявшийся имеете со своим спутником по крутому горному склону, неожиданно услышал впереди неподалеку, в соседнем ущелье, голоса и вскоре увидел двоих монголов. Они объяснили, что ищут потерявшихся лошадей и не на шутку перепугались, увидев вооруженных людей.
Это была счастливая встреча, потому что монголы пообещали показать дорогу в Цайдам, лежащий уже на другой, южной стороне Наньшаня. Снова блеснула изменчивая звезда удачи…
На радостях оттого, что теперь была известна дорога г. Цайдам, было решено хорошо отдохнуть, а уж потом тронуться дальше и выше в горы.
Свой лагерь они разбили на зеленом уютном лугу, возле чистого ключа, впадавшего в небольшую горную речку. Так и прозвали это местечко: Благодатный Ключ. Первым делом расстелили на траве постельные войлоки, насквозь пропитанные соленой пылью, и как следует выбили их. Потом привели в порядок себя и багаж. На противоположном обрывистом берегу реки казаки вырыли печь и наловчились выпекать хлеб, вкус которого все давно позабыли.
Те несколько дней, проведенные у Благодатного Ключа, позволили им отдохнуть и набраться сил. Спалось в свежей прохладе спокойно и безмятежно, пищи было вдоволь, а полное отсутствие местного люда избавляло от постоянной тревоги и беспокойства.
И правда благодатно, покойно вокруг…
Повсюду, даже возле самой стоянки, раздавался тонкий свист юрких сурков, приглядевшись к которым Пржевальский обнаружил в них новую разновидность. Да один из казаков добыл двух беломордых маралов — крупных животных с высокими рогами. Маралы, покрытые пу шистоп шерстью, тоже оказались новым видом.
Безусловно, другой человек наверняка был бы доволен такими открытиями, но Пржевальский, привыкший за свою жизнь к большой, обильной охоте и к крупным открытиям, был недоволен. Все мало казалось ему.
А охота и в самом деле была неудачной. Изредка попадались следы диких яков, осторожные куку-яманы быстро скрывались при виде охотников, горные бараны, ловко взбираясь по осыпям и перескакивая с камня на камень, бежали от встречи с людьми, как-то раз невдалеке промелькнул медведь. Однако никого из этих зверей охотники добыть не могли — слишком уж трудно в горах выслеживать и преследовать их.
Час проходит за часом, гудят натруженные ноги, дыхание по мере подъема становится чаще, и, когда взошедшее солнце освещает снежные вершины, удивительные чувства овладевают охотником…
«Забыты на время и яки и куку-яманы, — пишет Пржевальский, вспоминая дивные впечатления от прошедшего дня, — весь поглощаешься созерцанием величественной картины. Легко, свободно сердцу на этой выси, на этих ступенях, ведущих к небу, лицом к лицу с грандиозною природой, вдали от всей суеты и скверны житейской. Хоть на минуту становишься духовным существом, отрываешься от обыденных мелочных помыслов и стремлений…»
Наверное, поэтому манили его высокие горы — в них он чувствовал себя чище, лучше, свободнее. Поднявшись над грядой скалистых вершин, оставшихся такими же, какими они были и сотни тысяч лет назад, он думал о скоротечности жизни, о том, как много нужно успеть сделать до наступления своего последнего часа. Горы не подавляли, но окрыляли его.
И на сей раз он открыл два огромных хребта, о существовании которых ни один географ не знал. Как-то, уже хорошо отдохнув у Благодатного Ключа, Николай Михайлович решил подняться повыше — посмотреть поближе вечные снега и ледники. Отъехав от стоянки верст десять и поднявшись к леднику через сплошные груды камней и дальше через глубокий снег, он вышел на вершину горы.
Отсюда открывался изумительный вид. Снеговой хребет под ногами Пржевальского тянулся на юго-восток верст на сто. Отдельные вершины поднимались почти на шесть тысяч метров — величественные, облитые белой пеной вечных снегов. Перпендикулярно снеговому хребту тянулся другой, тоже кое-где с белоснежными пиками, замыкающий далеко на юго-востоке громадную равнину. Пользуясь радостным правом первооткрывателя, в тот же самый час, когда совершилось открытие, он назвал главный хребет хребтом Гумбольдта, а другой — хребтом Риттера в честь двух выдающихся географов века.
Навсегда запомнил Николай Михайлович эти минуты. Никогда до сих пор он не поднимался столь высоко, и никогда прежде ему не открывалась такая глубокая и такая обширная даль…
Уже собирались оставить Благодатный Ключ и двинуться далее, да пришлось задержаться — всерьез расхворался переводчик Абдул. У Николая Михайловича было одно средство, всемерно испробованное, — хорошая доза хины, которое и на этот раз не подвело. Но именно в эти дни нагрянула другая беда, гораздо опаснее: вот тот случай с Егоровым.