И вот он стоит, оперевшись руками о поручни и слушая, как колеса звонко шлепают плицами по воде. Медленно отплывает, растворяется за кормой Сретенск, и с каждой минутой, кажется, приближается цель…
Да только не прошел пароход и ста верст, как напоролся на камни и получил большую пробоину. Пржевальский, в нетерпении ожидавший минуты, когда увидит Амур, берет лодку и, прихватив с парохода одного пассажира, на веслах пускается вниз по реке.
Его зоркий охотничий взор изучает гористые мрачные берега, зажавшие реку в теснине, внезапно открывающиеся небольшие луга, горные пади. Изобилие птицы пробуждает охотничий пыл, и он, ив в силах побороть искушение, то и дело заставляет повернуть лодку к берегу. Кулики, утки, черные аисты становятся его первой добычей… Эти несколько дней пути по быстрой Шилке для Случайного попутчика, которому неведома была охотничья страсть, превращаются в пытку.
В селе Хабаровке Пржевальский покупает большую лодку, нанимает гребцов-казаков и отправляется вверх по Уссури ровно через месяц после того, как лихая почтовая тройка вынесла его из Иркутска.
С жадной поспешностью ведет он свои наблюдения, на ночевках при неровном свете костра, положив дневник на колени, покрывает его страницы первыми записями.
Леса — дикие, буйные — как непохожи они на родные леса Смоленщины… Грецкий орех здесь соседствует с пихтой, виноградная лоза вьется по могучим стволам кедров, пробковое дерево можно увидеть рядом с елью и кленом, а пальмовидный диморфант — возле липы. Где еще можно увидеть такое поразительное сожительство растений юга и севера… Где еще можно встретить владыку тайги — медведя, принюхивающегося к следу только-только прошедшего тигра — владыки джунглей…
Торжественное величие видит молодой путешественник в скалистых горах, покрытых девственными зарослями, в лесных исполинах, вознесших свои кроны над всеми остальными деревьями. И нет для пего ничего приятнее, чем слушать голоса вольных птиц, раздающиеся под пологом дремучего леса, чем слышать шорох листвы, тронутой набежавшим порывом ветра…
Все дальше и дальше Пржевальский ведет своих спутников вверх по быстрой Уссури. За двадцать три дня прошли они около пятисот верст до станицы Буссе, где в Уссури вливается река Сунгача. Горы теперь остались далеко позади, не в силах сдержать бег свободной реки, и они выливается на широкую, кажется, бескрайнюю равнину, покрытую множеством больших и малых озер.
Пусто здесь, чуть в стороне от Буссе. Лоскута земли но найти, чтобы основать поселение. Лишь четыре российских пограничных поста, где живет всего по нескольку казаков. От двадцати до тридцати верст разделяют эти посты. Унылое, однообразное безлюдье открылось, взорам пришельцев… И если и было что-то, могущее порадовать взгляд, то это розовое покрывало нелюмбии — ближайшей родственницы гвианской виктории, щедро разбросанное по озерам и заливам Сунгачи. Ее огромные круглые листья местами сплошь закрывали воду, а крупные цветы поднимались над сочной и яркой зеленью на толстых стеблях.
Множество необычайных впечатлений захлестнуло Пржевальского…
Потом озеро Ханка, дающее исток Сунгаче, вытянутое эллипсом с юга на север и лежащее между далекими горами в синеющей дымке и болотами, подступающими вплотную к его берегам с другой стороны. Быстро пополняется гербарий в этих местах. Лгунов спеша препарирует птиц одну за другой, по самое удивительное — это мир, который скрывается в Ханке и о котором почти ничего не известно.
Поразительное разнообразие рыб обитает в здешних водах — тридцать три вида насчитал путешественник: окуневые, лососевые, карповые, щуки, сомовые, угревые палимы и осетровые. Самая крупная из них — калуга, нередко доходящая в весе до тридцати пудов, а старожилы уверяли, что им попадалась калуга и в пятьдесят пудов. Одной черной икры в такой рыбине находят до четырех пудов и, поскольку готовить к хранению не умеют, чаще выбрасывают. А на другом берегу Ханки — удивлялся Пржевальский — на посту Камень-Рыболов эту же икру, только в жестянках, доставленную из Москвы, по два рубля за фунт продают. Воистину не ведает правая рука, что делает левая…
Хорошо жилось им на Ханке. Но не одной рыбной ловлей, охотой, набивкой чучел и сбором гербария занимался Пржевальский в этом краю. Памятуя наказ генерала, он изучает условия жизни отважных русских поселенцев, основавших деревни Турий Рог, Троицкое и Астраханку, что раскинулись по западному берегу озера, описывает их быт, принесенный простыми людьми из далекой России. Все родимые привычки, приметы, поверья вместе с нехитрым своим скарбом привезли сюда русские люди.
Небогаты, хотя и трудолюбивы они. Однако и за короткий срок сумели обзавестись всем необходимым в хозяйстве. И еще бы больше имели, если бы не два наглых торговца, обирающих поселенцев, продавая им товары по самым безобразным ценам, как записал Пржевальский в своем дневнике. Возле труженика всегда найдут себе место и обоснуются прилипалы и приживалы, а как же иначе… Дома так, значит, и здесь тоже.
Целый месяц — весь август — провел Пржевальский на берегах этого озера. Пополнил гербарий 130 видами цветущих растений, в глухих местах наблюдал, как тяжелая скопа ловила рыбу, сложив крылья и камнем кидаясь в воду. Следил за соколом-сапсаном, молнией бьющим из тростника по беззаботно гуляющей птице. Видел, как медленно, словно в сомнении, выползала из воды черепаха… Сколько всего любопытного можно было бы повидать в этих краях, если бы время и деньги позволяли остаться… Но нет, пора и в дорогу. К побережью Японского моря влечет она путешественника.
И снова они в пути. Пройдена обширная холмистая степь с редкими рощицами дуба и черной березы, остались позади болотистые долины, заселенные неимоверным количеством гусей и уток различных пород, журавлями и цаплями. Окидывая взглядом богатые растительностью и всякой живностью земли, Пржевальский примечает, где можно будет поставить новые поселения, какие низины Уссури во время разлива своего затопляет и делает непригодными для земледелия, а какие остаются для нее недоступными, где надо будет построить дорогу, а где и гать проложить. Уже и по-хозяйски смотрит молодой путешественник на эти края.
Неподалеку от деревни Никольское он обнаружил остатки двух земляных укреплений, о которых никто из местных жителей не смог ничего рассказать — ни того, кто их строил, ни даже того, к какому времени их отнести.
Погрузившись в раздумья, бродит Пржевальский по наполовину разрушенным и засыпанным стенам, поросшим травой и кустарником…
Меж тем близилась осень. Спускаясь по Суйфуну в Новгородскую гавань, Пржевальский отмечал явные следы ее приближения. Леса начал покрывать первый слой позолоты, стаились птицы к отлету, а стрижи и ласточки уже устремились на юг. Холоднее стало ночами…
В Новгородской он впервые в жизни ощутил дыхание океана. Стоя на краю русской земли, вдыхал он горько-соленым, йодистый запах гниющих водорослей, вслушивался в мерный рокот океанской волны. Страницы дневника покрываются новыми записями, спешными от обилия нахлынувших впечатлений, но притом обстоятельными, как было обстоятельным и все, что он делал.
Отсюда, из Новгородской же, он отправился в экспедицию в гавань Святой Ольги, чтобы переписать русских крестьян и проникнуть в малоизученную область на юге Уссурийского края. Шесть вьючных лошадей несли несколько пудов сухарей, мешок проса и столько охотничьих припасов, что их хватило бы на самую большую охоту.
Как-то в долине Сучана уже в ноябре обнаружили следи крупного тигра. Зверь вел себя нагло — прошелся по всей деревне, где остановился Пржевальский, и, будто бросая вызов, подошел к самым окнам дома его.
Наскоро набросив одежду и прихватив с собою солдата, вооруженного пикой, кинулся он по следу, ведущему в густой тростник, росший по берегу озера.
Вот это была охота, которую ему не терпелось давно испытать. До предела обострив свой слух и зрение, крадучись шел Пржевальский по зарослям. Вот вытоптанная площадка со следами еще не подсохшей крови — здесь тигр сожрал унесенную из деревни собаку… Чуть дальше, уже на открытом пространстве, он увидел место, где зверь отдыхал, а вскоре на небольшом холме промелькнуло его гибкое желтое тело. Пет, не догнать…
Но все равно миг чудесный! Палец на курке ставшего вдруг невесомым штуцера, дыхание, само собой участившееся, и сердце, в преддверии опасности забившееся сильнее…
Охотничья тропа, по которой бродил оп, нередко выводила на берег моря. В тихих пустынных заливах на желтеющем дне видел малиновых медуз, морских звезд, распластавших свои лучи на песке, груды раковин, выброшенных волной на прибрежные камни. А дальше, где шла глубина, показывали черные спины киты, время от времени пуская фонтаны. Другая совсем земля… Ради того чтобы увидеть ее, стоило пересечь всю Россию…
Присев на вершине утеса, долго глядит Пржевальский в океанскую даль, где в синеющей дымке на горизонте чудятся ему дивные страны вечной весны и лета, острова, пропитанные солнцем и населенные темнокожими обитателями. Скалистые их берега окаймляет шелестящий кронами пальмовый лес, крики незнакомых животных несутся из чащи…
Не знал он, что в те самые земли, пригрезившиеся в океанской дали, как раз в это время уже стремился такими же мыслями и молодой Миклухо-Маклай… С друого, северного русского берега придет он к тем островам.
Пржевальский под мерный рокот прибоя уносится мысленно в неведомую глубину минувших веков, и в еще большем величии видится ему океан… Лишь голоса потерявших его товарищей приводят в себя путешественника.
Подошла зима. Пышным покрывалом лег снег, на котором четким рисупком обозначились следы птиц и зверей. Маленький отряд перевалил через главный хребет Сихотэ-Алиня и спешно спускался к устью реки Даубихэ, где располагалась русская телеграфная станция. Так не хотелось путникам встречать Новый год в глухой холодной тайге…
А пришлось. Новый, 1868 год застал их в грязной, холодной фанзе измученными после изнурительного перехода в таежных дебрях. Кончились сухари, подошел к концу запас проса, всякая охота из-за глубокого снега превращалась в пустое занятие. Уже две недели, как никто из небольшого отряда не смог ни разу умыться. А ведь где-то стоят теплые избы, и столы в них уставлены обильной едой… Матушка где-то, бог весть как далеко, крестясь, который уж раз вспоминает своего Николая…