И вот караван из восьми верблюдов тронулся в путь. Один из них был впряжен в китайскую телегу на двух колесах, на которой покоился низкий квадратный ящик, служивший дорожным экипажем Пржевальскому и Пыльцову. Сидеть в нем не позволяли размеры, можно было только лежать, да и то скрючившись, поэтому путешественники залезали в свой ящик на ночь, а большую часть дороги шли пешком.
Где-то через неделю пути на берегу Толы перед ними открылась Урга[1] — столица Монголии. Войлочные юрты и глиняные фанзы, в беспорядке разбросанные вдоль реки, зубчатые стены храма, сверкающие золотом купола кумирен.
Собственно говоря, Ургой этот город прозвали русские — от слова «урго» — дворец, у монголов же он назывался Богдо-курень — священное стойбище. Город был наполнен слухами о восстании дунган — народа, говорящего по-китайски, но исповедающего мусульманскую религию. Восстание охватило уже громадную территорию и подкатилось к главному монгольскому городу.
А Пржевальский с Пыльцевым шли, ничего толком об том не ведая… Впрочем, вряд ли бы удалось врасплох их застать: под рукой у Николая Михайловича всегда был скорострельный и дальнобойный штуцер, незадолго до отъезда из Петербурга заказанный у знаменитого лондонского оружейных дел мастера Ланкастера. Бешеные деньги пришлось отдать, да штуцер и стоил того.
Тридцатиградусными морозами путешественников встретила Гоби. Низкорослая, ломкая от холода трава редкими и чахлыми пучками росла вдоль дороги. На всем обозримом пространстве ни единого куста и ни единого дерева. Унылое, угнетающее однообразие… Лишь изредка на вершине холма прорисуется изящный силуэт легконогого дзерена — пустынной антилопы размером с косулю. Часто возле норы путники видят любопытных пищух — оготоно, близко подпускающих к себе человека, а потом мгновенно пыряющих в норы. Зверьки, состоящие в близком родстве с нашим зайцем, размером своим не больше крысы.
Пржевальский с Пыльцовым обыкновенно шли впереди каравана, и иногда, словно бы позабыв о дороге, Пржевальский часами, а то и с утра до вечера гонялся за пугливыми дзеренами. Не мог он, конечно, упустить такую возможность…
Шли дни, похожие один на другой, холодные ночи в насквозь промерзшем ящике сменяли друг друга. Однажды расстилающаяся перед путешественниками равнина, о которой они уж привыкли думать, что ей нет ни конца ни края, вдруг оборвалась, открыв обнажившиеся ущелья и пропасти. А дальше островерхим частоколом, подпирающим небо, выросли горы. Это был хребет, служащий естественной границей между холодным монгольским нагорьем и теплыми долинами китайской земли.
По гребню хребта неодолимым, казалось, препятствием тянулась Великая стена. Пирамиды, циклопические сооружения египетских фараонов, меркли перед этой стеной, насчитывающей пять тысяч километров и наверху которой свободно могли разъехаться две телеги.
Пржевальский глядел на нее, поражаясь труду, вложенному в ее сооружение, и наивности правителей, полагавших, что воздвигнутая стена защитит государство от набегов врагов. Разве может какая-либо стена удержать орды воинственных пришельцев, накатывавшихся, как волны прибоя…
Караван перевалил через хребет и вошел в город Калган. Здесь, несмотря на конец декабря, царила весна. Пять дней, проведенных в этом городе, позволили хорошо отдохнуть и дать роздых верблюдам, отогреться и выспаться в тепле, распрямив усталые ноги. Так надоел этот тряский холодный ящик…
Встретив в Калгане русских купцов, торгующих чаем, обрадовавшихся неожиданному появлению соотечественников, Пржевальский с Пыльцовым становятся желанными, дорогими гостями. И сами они с такой же искренней, теплой радостью слышат родную речь и вкушают плоды гостеприимства. Так уж устроены русские: на чужбине и вдали от дома мы отчего-то любим друг друга сильнее.
Районы, куда он собирался идти, были охвачены дунганским восстанием, и безопасности ради следовало основательно вооружиться. Кроме того, Пржевальский знал, что кормить в основном их будет охота. Поэтому он тщательно упаковывает десять новеньких ружей, пятнадцать револьверов, пять с половиной тысяч ружейных патронов, десять пудов дроби и пороху столько, чтобы при любых обстоятельствах не ощущалось нехватки.
Позже он убеждался не раз, что поступил в высшей степени предусмотрительно.
Когда со сборами было покончено, дело оставалось лишь за одним: за паспортом для путешествия. Задача получить его далеко не простая, поскольку богдоханское правительство с большим недоверием относилось к иностранцам вообще и, в частности, к этому странному русскому, который мало того что собирался идти в места, для европейцев совершенно неведомые, но еще и навстречу дунганам.
Уклончивые обещания, бесконечные проволочки — неизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, если бы не самое активное вмешательство и помощь русского посланника.
Наконец выхлопотан и паспорт. Можно трогаться в путь. В середине февраля небольшой караван покинул пределы столицы и направился на север, к озеру Далай-нор.
Что искал он там и на какие вопросы ждал ответа? Пржевальский хотел определить географические границы Монгольского нагорья, о которых имелись лишь смутные представления, и, главное, пробиться во внутренний Тибет. Поэтому он наметил для себя два пути: один — к Далай-нору и другой — вдоль южной границы нагорья, в срединный Тибет.
На берегу озера они простояли недолго, да и то потому лишь, что Пржевальский не смог удержаться и не поохотиться. Это озеро — единственный водный оазис среди иссушенных морозом и солнцем степей Монголии. Великое множество птиц оседало здесь по пути своего перелета. Кого только не встретишь в этих местах: гуси, лебеди, утки, чайки, бакланы, журавли, цапли, шилоклювки и колпицы. Сто тридцать различных птиц добыто здесь для коллекции.
Но охота охотой, а исследования Пржевальский ведет неустанно. На всем пути он делает глазомерную съемку местности, снимает на карту малоизвестную для европейцев страну. И дальше к берегам Желтой реки, вьющейся вдоль южных границ Гоби, ведет их путь.
Трудно же было ему все это время работать… Люди, встречавшиеся по дороге, с подозрением присматривались к пришельцам, мешали проводить глазомерную съемку в открытую. Буссоль приходилось прятать или выдавать за обыкновенный бинокль. Николай Михайлович пробовал даже торговать всевозможными мелочами, прихваченными из Пекина, но вскоре бросил это занятие, убедившись в том, что только теряет и время и деньги.
Нужной дороги, несмотря на разрешение к путешествию, им тоже никто не показывал. Так и шли, сами на себя полагаясь.
По пути к верховьям Желтой реки караван снова завернул в чайный Калган, где Пржевальского ждали два забайкальских казака, присланных из Урги, чтобы сменить уставших товарищей. Пройдет время, и Пржевальский испытает, поймет, как это важно, чтобы в пути рядом были верные товарищи, безропотно делящие любые тяготы походной жизни, бесстрашно встающие рядом в минуту опасности, разделяющие вместе с ним страдания от жажды и голода, изнуряющей жары и сковывающего движения холода и готовые, если понадобится, умереть за него. Но нужно время, чтобы узнать человека и понять, какой из него получится спутник.
Написаны и отправлены последние письма на родину. Теперь после Калгана не скоро предоставится такая возможность. Пополнены запасы съестного. И снова дорога.
Что может быть лучше дороги, ведущей в неизвестные страны, ведущей к открытиям!
Караван шел к Желтой реке, избегая селений, жители которых, как путешественники уже убедились, были столь же любопытны, сколь подозрительны и недоверчивы. И вновь, чтобы избежать однообразных расспросов и скрыть истинные — исследовательские — цели путешествия, Пржевальский с неохотой развязывает тюки с остатками товаров, приобретенных в Пекине, и выдает себя за купца. А что еще остается делать в таком положении?
Торговля же у него опять плохо идет, хотя один из казаков и изощряется как примерный приказчик, продавая товары в четверть настоящей цены. Покупатель придирчив, прижимист: одному нужен был для чего-то магнит, другому — игрушки, третьему — медвежья желчь и лечебные снадобья. И в результате, поторговавшись не менее часа, все трое ушли, ничего не купив.
Пржевальский сердится, нервничает и, потеряв остатки терпения, решительно прикрывает лавочку. Лучше чем так-то мучиться, выдать себя за чиновника, странствующего без каких-либо конкретных целей, просто ради удовлетворения своего любопытства. Очень уж не правилось ему играть неподходящую роль.
Как же легко и свободно он себя сразу почувствовал! Не любил, да и не умел он притворствовать.
Однако еще одну роль пришлось все же сыграть, хотя и против желания и ожидания. Заметив, что Пржевальский собирает всякие травы, местные жители тотчас стали стекаться к нему, требуя излечения от всевозможных болезней или, на худой конец, чтобы он раскрыл какие-нибудь из врачебных секретов.
Никакие увещевания и объяснения не помогали, и Пржевальский, раскрыв походную аптечку, как мог пользовал своих пациентов.
Караван продвигался вперед с огромным трудом. И дело даже не в том, что наступили жаркие месяцы, солнце раскалило землю, еще не успевшую покрыться свежей травой, и путникам пришлось держаться ближе к колодцам и, значит, к селениям, а в том, что люди в этих селениях встречали их настороженно, враждебно даже. Просто оттого, что не видали никогда европейцев. Показывая дорогу, старались нарочно запутать и часто показывали в сторону, противоположную нужной. А дорог протоптало великое множество, и все они, пересекаясь, вели неизвестно куда.
Спрашивал ли он себя, откуда такая враждебность? Кажется, нет. Он воспринимал такое отношение к себе как нечто естественное и неизбежное. Людям, живущим в пустынных местах, свойственно настороженное отношение к чужеземцам. Ведь и сам он далеко не всегда их понимал и уж тем более далеко не всегда с должным почтением относился к обычаям хозяев здешних земель. Знал ведь, к примеру, что вблизи святилищ-кумирен буддийские священники — ламы запрещают охоту, а он, пренебрегая запретом, охотился. Видел и ропот отве