Чтоб ушел зимою Хаим на турецкую войну...
Постаревший, воротился он к родимому порогу
В бескозырке и шинели — лишь в десятую весну.
И сказал он: «Я вернулся», протянул невесте руки,
И качнуло Лею-Двойру будто огненной волной.
Показалась горькой встреча после долгой той разлуки,
Но они сыграли свадьбу, стали мужем и женой.
Год прошел, и вот однажды он с работы воротился,
Подошел к окну и молча обратил лицо к луне.
О заботах и печалях говорить не торопился,
Лишь когда пробило полночь, Хаим-Лейб сказал жене:
«Я в Болгарии далекой быть солдатом научился.
И ружье казалось легким для привычных к бою рук,
И на Шипке, и под Плевной я в сраженьях отличился,
Но меня однажды метко подстрелил башибузук,
И сочли меня убитым. Было то в ночном дозоре.
И земле решили тело, как положено, предать.
Но, очнувшись, я увидел, что с тревогою во взоре
Надо мной склонилась дева, красоты — не описать…
Было странным то жилище, и сверкали златом стены.
И красавицу спросил я: «Кто же мне благоволит?
Кто избавил — то ль от смерти, то ль от тягостного плена?» —
«Я, — она сказала просто. — А зовут меня Лилит».
Я, услышав, ужаснулся, а она сказала: «Милый,
Я спасла тебя, и, значит, ты отныне — только мой.
Видишь след на перевале? Это — тень твоей могилы.
Жив останешься, покуда буду я твоей женой!»
И тотчас же — то ли черти, то ли призраки толпою!
Дикой музыкой взорвалось это страшное жилье.
Ашмодей нам был раввином, мы стояли под хупою,
Ангел Смерти пил со мною — пил во здравие мое…
Жил я с нею, как с женою, но тоска меня терзала
По невесте и по дому… И надумал я бежать.
Дьяволица догадалась и однажды мне сказала:
«Отпущу тебя, но знай же — ты обязан это знать:
Ты мечтаешь Лею-Двойру объявить своей женою…
Не держу тебя, но все же возвращайся поскорей.
Мы с тобой делили ложе, десять лет ты жил со мною.
Больше года ты не сможешь жить, как прежде, средь людей…»
И сказал он: «На рассвете от тебя уйду навеки.
Так прощай же…» И застыла Лея-Двойра, чуть дыша…
И тотчас открылась рана, и тотчас сомкнулись веки,
И в небесную обитель унеслась его душа…
…Прозвучал над телом кадиш, и притихла вся округа,
И закат сверкал, как будто чистым золотом залит.
Две вдовы стояли рядом, но не видели друг друга:
Горемыка Лея-Двойра и надменная Лилит.
Симхас-Тойра (Симхат-Тора — «Радость Торы») — один из главных еврейских праздников, отмечается осенью. Ашмодей — см. примечание к «Балладе о повитухе». Лилит — здесь: «старшая» Лилит, по некоторым преданиям — жена ангела смерти Самаэля (он же Сатан) и царица демонов, соблазняющая одиноких мужчин и порою выходящая за соблазненного замуж. Кадиш — здесь: поминальная молитва.
БАЛЛАДА О СКРИПАЧЕ
Скрипка, свитка и ярмулка — да атласный бант.
Жил в местечке по-над Бугом Янкель-музыкант.
Музыкант пригож и светел, добрая душа.
Да беда, что за душою нету ни гроша!
Расплескалась над рекою красная заря...
Ой, влюбился Янкель в Фейгу — дочку шинкаря!
Как-то вечером в хибарку к Янкелю пришел
Тот шинкарь, пройдоха Фроим, разговор повел:
«Дочь я вырастил в достатке, этим дорожу.
Я тебе секрет открою, я тебе скажу:
Чтоб моя семья могла бы сладко есть и пить,
Я таможне за товары не привык платить.
Да помощник мой в застенке. Ну а сам я стар,
Чтоб ночами из-за Буга доставлять товар.
Нынче ночью мне поможешь — выпьем по одной,
Обещаю: будет Фейга Янкелю женой!»
Не вернулся Янкель ночью, не вернулся днем.
И не слышали в местечке целый год о нем.
И сказал однажды Фроим: «Полно горевать!
Есть тут парень на примете — лучше не сыскать!»
Под хупой стояла Фейга с новым женихом
И заполнился гостями двухэтажный дом.
И веселье шло по кругу, и ломился стол...
Ровно в полночь стук раздался — новый гость вошел.
В длинной свитке, тощий, бледный, будто арестант...
Фейга ахнула: «Да это Янкель-музыкант!»
«Где ж ты был?» — она спросила, и ответил он:
«Темной ночью был я пулей у реки сражен.
Ждал меня разъезд казачий — Фроим знал о том.
Не хотел он голодранца видеть женихом...»
Он взмахнул смычком привычно и сказал: «Пора!»
А под свиткой, вместо сердца, черная дыра...
«Что же вы сидите гости? Ну-ка, встали в круг!
Так пройдись же в танце, Фроим, мой душевный друг!»
Вскрикнул Фроим, пошатнулся, головой затряс,
Побледнел, как мертвый Янкель, — и пустился в пляс...
До утра играла скрипка «Фрейлахс», будто встарь,
До утра плясали гости — и плясал шинкарь.
Фейга крикнула: «Довольно!» — и скрипач исчез.
Только тень его метнулась в придорожный лес.
...И сейчас ночами слышен старой скрипки плач:
То играет над рекою Янкеле-скрипач.
ПОЛЬСКАЯ ЛЕГЕНДА
Памяти Мориса Розенкранца
В ту ночь ударил ветер по селу.
Так бьет мальчишка палкой по забору.
Он в дом ворвался — свечи по столу.
Он выхватил из рук раввина Тору.
И, бросив драгоценный свиток в грязь,
Ударил ветер в колокол церковный.
Дремоты сельской призрачную вязь
Он заменил кровавой и греховной.
И прибежали Борух и Рувим,
Шаул и Вольф с ногою деревянной,
Арье и Мойше, Хаим, Лейб и с ним
Реб Галичер и кто-то безымянный.
Пока евреи местные тайком,
С молитвой тихой свиток очищали,
Убийцы окружали этот дом,
И Бога то и дело призывали.
И взяли всех в ножи и в топоры.
Над синагоги свежим пепелищем
Управились до утренней поры,
Убитых закопали за кладбищем.
Легли в могилу Борух и Рувим,
Шаул и Вольф с ногою деревянной,
Арье и Мойше, Хаим, Лейб и с ним
Реб Галичер и кто-то безымянный.
Убийцы в церковь пьяною толпой
Ввалились, чтобы доложиться Богу,
И видят: на иконе крест — пустой…
Исчез распятый, кровь ведет к порогу…
И тут явился перед ними тот,
Которого не ждали и не звали,
И крикнул: «Бог ваш больше не придет!
Его вы сами ночью закопали!»
Вы помните? Вот Борух, вот — Рувим,
Шаул и Вольф с ногою деревянной,
Арье и Мойше, Хаим, Лейб и с ним
Реб Галичер — но кто же безымянный?
Они бежали прочь, а по пятам
За ними дьявол гнался, торжествуя…
С тех пор столетья минули, и там
Увидишь только церковь неживую,
Развалины заброшенных домов,
Разбитых окон черные глазницы.
И тот же ветер из тяжелых снов
Листает дней забытые страницы.
И тени бродят: Борух и Рувим,
Шаул и Вольф с ногою деревянной,
Арье и Мойше, Хаим, Лейб и с ним
Реб Галичер и кто-то безымянный.
КОРОТКИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ВЕК
Который день в стране разброд
Среди панов и воевод,
Не могут выбрать короля — позор на целый свет.
В Варшаве заседает сейм,
Уж спорить надоело всем,
Паны шумят, паны кричат — а короля все нет.
Сказал тогда один магнат:
«Друзья, ведь каждый был бы рад
Оставив этот буйный зал, отправиться домой.
А коли так, то вы не прочь
Проформы ради лишь на ночь
Кого угодно королем поставить над собой?»
Они ответили: «Давай!»
Они вскричали: «Называй!
А мы согласны, шут с тобой, иначе — караул!»
Магнат сказал: «Большая честь!
А кандидат, конечно, есть —
Один штукарь, еврей-корчмарь по имени Шаул!»
Вельможи за бока взялись,
От смеха стены затряслись,
И мудро сейм решил: «И впрямь — а чем не шутит черт?
Давайте выберем его,
Ведь, право, до утра всего —
И по домам скорей, у всех же дел невпроворот!»
В корчму отправлен был гонец —
Позвать еврея во дворец.
Ему отныне суждена совсем другая роль.
И во дворец пришел Шаул,
Ему резной подали стул:
«Садись на трон, Шаул-еврей, теперь ты наш король!»
Сказал Шаул: «Вот это да!
Теперь мне горе — не беда!
Удача верная теперь сияет впереди!
Могу на пир друзей собрать,
Могу злодеев наказать,
Ты нищ и гол — я помогу, ведь я — король, поди!»
Еврей мечтательно моргнул.
«Ну что ж, начнем!» — сказал Шаул.
Ему в ответ: «Ты прикуси язык поганый свой!
Пойми, хоть ты и во дворце,
Хоть в королевском ты венце —
Но если что — учти, еврей, ответишь головой!»
«Но как же так?!» — Шаул вскричал.
Ему в ответ: «Каков нахал!
Эй, посмотрите на него! Видали дурака?!
Ты только пикни — видит Бог!
Тебя, конечно, за порог,