Но перед тем, еврей, ей-ей, намнем тебе бока!»
И замолчал король Шаул,
Поскольку всё тотчас смекнул.
Благословенья испросил Небесного Царя,
Затем вздохнул, прищурив глаз,
Издал единственный указ:
«Прогнать немедля из дворца Шаула-корчмаря!»
Опять Шаул сидит в корчме,
Не во дворце и не в тюрьме.
И с каждым часом наш Шаул
пьяней да веселей!
Сидит в корчме, и водку пьет,
И песни длинные поет
О том, какой короткий век
евреев-королей!
Королей в Польше избирал сейм. В 1587 году, после смерти короля Стефана Батория, сейм долго заседал и никак не мог прийти к единому мнению относительно нового короля. Дело зашло в тупик, потому что короля нужно было избрать именно в этот день, и без решения участники сейма не могли разойтись. И тогда один из магнатов, Николай Радзи-вилл, предложил избрать королем еврея-откупщика Шаула Валя на одну только ночь, чтобы участники сейма могли разойтись по домам, а утром, на трезвую голову, принять решение. Эта история породила множество легенд, которые рассказывали польские евреи.
ХАСИДСКИЙ ВАЛЬС
Шел по стране девятнадцатый год.
Снегом и дымом дышал небосвод.
Власть поднималась и падала власть,
Чтобы подняться — и снова упасть.
Ветер с разбегу ударил в окно.
Стало в местечке от флагов красно.
В воздухе снег или пух от перин...
А в синагоге молился раввин.
Только промолвил он: «Шма Исраэль!» —
Дверь синагоги слетела с петель.
Черная куртка, в руке — револьвер:
«Ты — мракобес и реакционер!»
…Лампа, наган, приготовленный лист.
Перед раввином — суровый чекист.
Глянул с усмешкой и громко сказал:
«Вижу, раввин, ты меня не узнал!»
«Ну почему же? — ответил раввин. —
Ты — Арье-Лейба единственный сын.
Не было долго в семействе детей.
Он поделился бедою своей,
Он попросил, чтобы я у Творца
Вымолил сына — утеху отца.
Помню, я долго молился — и вот
Вижу, что сын Арье-Лейба — живет».
«Где же хваленая мудрость твоя?
Птичкой порхнула в чужие края?
Ребе, молитвы свои бормоча,
Вымолил ты для себя палача!»
«Знал я об этом, — ответил старик, —
Делать, что должно, я в жизни привык.
Жертвою стать или стать палачом
Каждый решает, тут Бог ни при чем».
Лампа, наган да исчерканный лист.
Молча смотрел на раввина чекист.
Черная куртка, звезда на груди…
Взгляд опустил и сказал: «Уходи…»
…Что там за точка средь белых равнин?
Улицей снежной проходит раввин.
То ль под ногами, то ль над головой
Крутится-вертится шар голубой…
Любавичский Ребе Иосиф-Ицхак Шнеерсон пишет в воспоминаниях, что один из следователей, допрашивавших его в ОГПУ, Нахмансон, был сыном его хасида:
« — Как встречу его, — сказал Нахмансон коллегам, — не могу удержаться от смеха... Мои родители, видите ли, были хасиды и долгое время оставались бездетными. Лишь когда отец поехал к Любавичскому Ребе и получил от него благословение, Бог вспомнил о моей матери, и она родила сына. Этот сын и стоит сейчас перед вами...
Следователи весело заржали...»
Нахмансон прожил долгую жизнь. Еще в начале 90-х он давал интервью корреспонденту молодежной газеты. В этом интервью он с гордостью сообщил, что его наконец-то восстановили в рядах КПСС, из которой он был исключен в 1937 году.
РАЗБОЙНИЧЬЯ НОЧЬ
БАЛЛАДАО ДАМИАНЕ ГИССЕЛЕ
Был Дамиан, по прозвищу Топор,
Обманут переменчивой судьбою.
Он выслушал с улыбкой приговор,
Торжественно зачитанный судьею.
И так сказал: «Хоть я христианин —
Плюю на крест, и дьявол мой подельник.
Так пусть же отведет меня раввин
На виселицу в этот понедельник,
Хоть я не иудей — христианин».
И в понедельник шел на эшафот
Наш Дамиан, убийца и грабитель.
Насмешливо кривил разбитый рот,
Кричал зевакам: «Вместе не хотите ль?»
Не на прогулку шел — на эшафот.
А рядом с ним растерянный раввин
Шептал молитву, рвение утроив.
Топор сказал: «И раб, и господин
С утра пришли глазеть на двух изгоев:
Разбойника на казнь ведет раввин!
А я просил тебя совсем не вдруг
Идти со мною — милосердье свято.
Отверженный отверженному — друг,
А твой народ отвергнут был когда-то.
И я просил тебя совсем не вдруг...»
На Пасху через год пришла беда.
Вином разгоряченная немало
Текла толпа — не черная вода —
По улицам еврейского квартала.
На Пасху через год пришла беда.
Но кто-то вдруг толпу остановил,
На площадь сделал шаг из-за ограды.
И вид его погромщиков смутил.
Он прохрипел: «Неужто мне не рады?»
Горящим взором их остановил.
И кто-то крикнул: «Это же Топор!
Повешенный грабитель и убийца!..»
И сразу смолк нестройный пьяный хор,
Смертельной белизной покрылись лица.
То Гѝссель был, по прозвищу Топор.
Спокойным мог остаться лишь слепец,
Страшней картину видел кто едва ли.
Он гнал толпу — так гонит волк овец,
В пустых глазницах угли полыхали.
Спокойным мог остаться лишь слепец...
В воротах гетто молча встал Топор,
Глядел вокруг кровавыми глазами.
Тяжелый, будто сель с окрестных гор,
Сошел туман — и овладел умами.
Стоял недвижно висельник Топор...
С тех пор прошло четыре сотни лет.
Предания утрачивают силу.
Давным-давно истлел его скелет,
Но и сейчас покажут вам могилу,
Где он лежал четыре сотни лет.
И над могилой этой нет креста,
Надгробие разбито, стерто имя.
И, говорят, она давно пуста,
Легендами окутана иными —
Разбитая могила без креста...
Дамиан Гиссель — знаменитый европейский грабитель начала XVII века. В молодости учился в семинарии, изучал богословие, но затем избрал иную карьеру и возглавил многочисленную банду грабителей. Был в конце концов изловлен, судим и приговорен к повешению. Он отказался от священника, но потребовал, чтобы на эшафот его сопровождал местный раввин.
РАЗБОЙНИК ФАЙВЕЛ
Жил в местечке бедный Файвел, запивал водой капусту.
Жить старался по закону, не греша.
А на полке было пусто, и в котле совсем негусто,
И давно уже в кармане — ни гроша.
И жена его пилила: «Толку нет от строгих правил!
Кипяток пустой хлебаем на обед.
Ничего ты не умеешь — посмотрел бы, что ли, Файвел,
Как живет и процветает наш сосед!
Дом богат, и дети сыты, и жена его не тужит,
Расфуфырен, напомажен ходит сам.
Он не сеет и не пашет, не работает, не служит —
На большой дороге грабит по ночам!»
И решил однажды Файвел: «Видно, никуда не деться,
Нынче ночью тоже выйду на разбой.
Только надобно собраться, соответственно одеться
И, конечно, нож побольше взять с собой!»
Расцвела жена от счастья, собрала его в дорогу
И сама ему вручила острый нож.
Он засунул нож за пояс, после помолился Богу —
Испросил благословенья на грабеж.
А вернулся он под утро, и жена его спросила:
«Ты небось добычу спрятал — мне назло?»
И ответил хмуро Файвел: «Ты чего заголосила?
Мне сегодня на дороге не везло!»
Тут она запричитала: «Чтоб ты сгинул без возврата!
Даже грабить не умеешь, Боже мой!»
«Помолчи! — воскликнул Файвел. — Ты, старуха, виновата:
Нож подсунула молочный — не мясной!»
Начинающий грабитель, коли ты себе работу
Непростую выбираешь, то учти:
Посоветуйся с раввином, не разбойничай в субботу,
И на дело нож кошерный прихвати!
Еврейские правила запрещают смешение мясного и молочного. И посуда соответственно делится на мясную и молочную.
БАЛЛАДА О КАПИТАНЕ ДЭВИСЕ
В Америку шло из Гааги торговое судно «Тортуга».
Среди пассажиров — семейство еврейское Абарбанель:
Почтенный Моше, и Шошана, достойная мать и супруга,
И юный Давид, и невеста Давида — девица Рахель.
Атлантика — серые волны, а на горизонте — испанец,
И знамя кастильское реет, и мрачен вечерний пейзаж.
И два корабля на закате смертельный исполнили танец,
И вскорости взят был голландец испанцами на абордаж.
Седой капитан уронил свою трубку.
Ушел, словно в бездну, в смертельную купель.
Упал после залпа в разбитую шлюпку
С простреленной грудью Давид Абарбанель.
Его подобрали корсары, которые шли на Ямайку.
Заштопали раны, и вскоре фортуна склонилась пред ним.
Назвался он именем «Дэвис», возглавил пиратскую шайку,
Удачливым стал капитаном фрегата «Иерусалим».
И в шторм, и в погоду иную, сквозь тьму, синеву и багрянец,
Под всеми широтами Дэвис искал тот испанский фрегат,
Который исполнил смертельный, исполнил убийственный танец,
Разверзший тогда для «Тортуги» холодный бушующий ад.
Удачливый Дэвис, стремительный Дэвис,
Отчаянный Дэвис — Давид Абарбанель!