Он увидел восемь старцев
В окровавленных одеждах,
А на камне — свиток Торы,
А над ним — свечу.
А над Торою склонился
Старый ребе Элиягу,
Гайдамаками убитый
Триста лет назад.
Хмель развеялся мгновенно.
Отшатнулся Герш-сапожник
И хотел бежать, да ноги
Приросли к земле!
И взглянул покойный ребе
На испуганного Герша
И промолвил: «Наконец-то
Есть у нас миньян».
И сказал печально призрак:
«Не могли мы помолиться,
Нас ведь было только девять —
Это не миньян.
Потому-то и не слышал
Нас небесный Вседержитель,
И выходит, ты, сапожник,
Вовремя пришел».
И молился Герш-бедняга
В синагоге с мертвецами,
А как утро засветилось,
Стал одним из них.
И нашли его соседки —
Шифра-знахарка и Двойра,
И вдову его позвали
И сказали ей:
«У покойников в миньяне
Герш находится отныне,
Чтоб могли они молиться
За живых — за нас».
И вдове они велели
Вылить воду из кадушки,
Потому что ангел смерти
В ней омыл свой нож.
…С той поры промчались годы.
Нет евреев в Яворицах.
Стерлась память, и окончен
Наш рассказ о них.
Но безлунными ночами
У развалин синагоги
Кто-то молится беззвучно За живых — за нас.
Миньян — необходимый кворум для общественной молитвы у евреев: десять совершеннолетних мужчин. Гайдамаки — участники антипольского восстания Ивана Гонты и Максима Железняка, сопровождавшегося кровавыми еврейскими погромами.
БАЛЛАДА О ПОВИТУХЕ
Шифра-знахарка однажды на крыльце своем сидела.
Вел старательно кузнечик песню звонкую в саду.
За деревья село солнце, и уже слегка стемнело.
Вдруг подъехала коляска на резиновом ходу.
Из коляски вышел некто в лакированных штиблетах,
В черной шляпе и перчатках, долгополом сюртуке,
Золотые украшенья на приспущенных манжетах,
Белозубый, темнолицый, с тростью щегольской в руке.
Он сказал небрежным тоном: «У меня жена рожает».
И добавил, тростью легкой ветви вишен теребя:
«И в Лубнах, и в Яворицах о твоем искусстве знают —
Нет в округе повитухи знаменитее тебя».
Собрала она в котомку чабреца и чистотела,
Полотняные салфетки, подорожник, лебеду,
Воска желтого немного — с незнакомцем рядом села
В золоченую коляску на резиновом ходу.
Полетели кони резво, будто сказочные птицы.
Между тем совсем стемнело, звезды первые зажглись.
В синем сумраке тревожном растворились Яворицы,
Молчалив был незнакомец, резво кони вдаль неслись.
Натянул поводья кучер, звонко щелкнула подкова,
Тишина казалась жаркой, и вокруг сгустилась тьма.
Усмехнулся незнакомец, не сказав худого слова.
Шифра вышла, испугалась: где знакомые дома?
И сказал надменный щеголь: «Не пугайся, повитуха,
Мы идем к моей супруге, соберись, шагай смелей.
Примешь роды — и уедешь...» И добавил ей на ухо,
Что зовется Ашмедаем, повелителем чертей.
И сказал чертей владыка бедной Шифре со злорадством,
И из глаз его бездонных на нее взглянула ночь:
«Будет сын — уйдешь с почетом, без урона и с богатством.
Но убью тебя, старуха, если вдруг родится дочь!»
Лик его преобразился, голос был подобен грому.
У нее дрожали руки и кружилась голова.
И пошел он по тропинке к темному большому дому,
Поплелась за ним старуха, ни жива и ни мертва.
Принимала Шифра роды, он стоял у изголовья.
Посмотрела на младенца, поняла — обречена.
Как тут скажешь Ашмедаю, без ущерба для здоровья,
Что чертовку — не чертенка родила его жена?
Только Шифра Ашмедая в сени выставила ловко:
Мол, уставился — и сглазишь! Ну-ка, вон пошел, злодей!
Вышел он — она из воска быстро сделала чертовке
То, что мóэль обрезает у евреев и чертей.
Позвала она папашу и ребенка показала.
И остался черт доволен, отвела она беду.
Ашмедай вручил ей плату, и домой ее умчала
Золоченая коляска на резиновом ходу.
Через месяц в том же месте Шифра-знахарка сидела.
Вдруг явился черт пред нею, заслоняя солнца край.
Он воскликнул: «Повитуха, повитуха, как ты смела?!
Ах, представить ты не можешь, как разгневан Ашмедай!
Но сказать тебе велел он, что на первый раз прощает
И преследовать не будет, и, семью свою любя,
Он велел тебя доставить — вновь его жена рожает,
А в округе повитухи нет искуснее тебя!»
Ашмедай (Ашмодей) — один из главных злых духов еврейской демонологии, царь чертей. Его жена — одна из двух Лилит, «младшая» Лилит. Согласно еврейским легендам, беременность у нечистой силы длится один месяц.
БАЛЛАДА О ВОЗВРАЩЕНИИ
Ехали козаки по ночному шляху,
Догоняли курень, запорожский стан.
И сказал Тарасу, заломив папаху,
Друг его и верный побратим Степан:
«Притомились кони, заночуем, друже.
То не звезды светят, светят огоньки.
То шинок, я вижу, далеко не дуже,
Прямо за пригорком, прямо у реки».
Старая шинкарка налила горилки,
Накормила хлопцев, уложила спать.
Вдруг Степан услышал пение сопилки —
Песенку, что в детстве пела ему мать.
Он тотчас проснулся, видит — держат свечи
Над его постелью девять стариков.
И промолвил первый: «Слушай, человече,
Я тебе открою — кто же ты таков.
Был рожден евреем, да пришли козаки,
Всех поубивали, все дотла сожгли.
А тебя крестили кляты гайдамаки,
Бросили в подводу, в курень увезли.
Рабби Элиягу я когда-то звался.
Здешним был раввином — да в недобрый час.
Ждал, что ты вернешься, и теперь дождался.
Будешь ты отныне тоже среди нас».
И еще промолвил рабби Элиягу,
Испугал Степана свет его очей:
«Пил ты не горилку, не вино, не брагу,
Слезы пил, козаче, — слезы горячей!..»
А Тарас наутро пробудился рано.
Кликнул побратима — тишина в ответ.
А шинка-то нету, нету и Степана,
Только с неба льется серебристый свет,
Да сердитый ветер по деревьям свищет.
Огляделся хлопец — неприютный край:
Он сидит на камне посреди кладбища.
Ветер не стихает, да вороний грай…
Испугался хлопец, свистнул что есть силы.
Глядь — из-за пригорка конь гнедой бежит.
А вокруг Тараса старые могилы —
На одной папаха черная лежит…
ГРУСТНАЯ ПЕСЕНКА О ДУРАКАХ ИЗ ХЕЛМА
Как-то раз евреи Хелма перебрались всей общиной
И на новом месте дружно стали строить новый дом.
Половину стен сложили, а с другою половиной
Разобраться не успели — отложили на потом.
И сказал один строитель, опустивши очи долу:
«Мы должны для пола доски очень гладко остругать.
А неструганые доски коль настелешь, так по полу
Не побегаешь без туфель, чтоб занозу не загнать».
Возразил другой строитель: «Рассужденье это ложно.
Гладкий пол опасен очень, каждый должен это знать.
Остругаем доски гладко — и тогда вполне возможно
Сделать шаг — и поскользнуться, руки-ноги поломать!»
Прервалась работа сразу — крики, ругань, споры, слезы.
Но раввин нашел решенье — это был большой сюрприз:
«Остругаем доски гладко, чтобы не загнать занозы,
Но, чтоб не скользить, настелем гладкой стороною вниз».
И, решив проблему с полом, за работу взялись смело,
Но один из них заметил: «На носу уже зима.
Холода начнутся вскоре, а у нас — такое дело:
Печь — снаружи, как исправить? Я не приложу ума!»
Обнесем пустырь забором — и окажемся внутри.
Будет холодно снаружи — ветер воет, буря плачет.
А у нас теплей, чем в бане раза в два и даже в три!»
Эхо криков их привычных не давало стихнуть спору,
А над спорщиками в небе плыл тяжелый черный дым…
Жирный дым из труб кирпичных… Ток пропущен
по забору…
Так построили евреи дом совместный — О… свен… цим…
Дом-барак таращит бельма, небеса давно стерильны,
Но порою замечает отрешенный чей-то взгляд:
Вон плывет дурак из Хелма… А за ним — мудрец из Вильны…
Свежий ветер их уносит. Не воротятся назад.
Евреи из польского города Хелма почему-то пользовались славой людей, по каждому поводу затевавших глубокомысленные и долгие споры. Название «Хелмские мудрецы» стало нарицательным для людей, абстрактная мудрость которых тождественна обычной глупости.
Известно, что именно выходцы из общины Хелма основали еврейскую общину в местечке Освенцим.
ДВЕ ЖЕНЫ СОЛДАТА ХАИМА-ЛЕЙБА
Жили-были в Яворицах Хаим-Лейб и Лея-Двойра.
Оба молоды, красивы и, как водится, — бедны.
Не смогли устроить свадьбу накануне Симхас-Тойра,
Отложить ее решили на полгода — до весны.
Почему — никто не знает, но понадобилось Богу,