Гиллельсон М.И. Поэзия Лермонтова в салоне Елагиных // М.Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л., 1979. С. 267–269.
30 На эту возможность как будто намекают новейшие комментаторы Лермонтова, по словам которых Н.А. Кашинцев известен «доносом Бенкендорфу на Погодина о том, что будто бы Погодин распространил по Москве слух о своем назначении на должность наставника к великим князьям <…>. Возможно, что в связи с этим слухом имена Погодина и Кашинцева стоят в записи рядом» (Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. / 2-е изд., испр. и доп. Л., 1981. Т. 4. С. 481–482).
31Снегирев И.М. Дневник. М., 1904. Т. 1. С. 282; Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. [Л.],1955.Т.1.С.220.
32Поляков А.С. Указ. соч. С. 98. Нельзя исключать, что сплетня о нравах, царивших в свое время в редакции «Московского вестника», была симметричным ответом на московский слух о мести князя Н.Б. Юсупова Н.А. Полевому за памфлет «Утро в кабинете знатного барина» («Скажи, правда ли, – интересовался современник, – что Князь Юсупов велел прибить Полевого?» [Щукинский сборник. М., 1902. Вып. 1. С. 129; о литературных последствиях этого слуха см. сводку сведений Вл. Н. Орлова: Николай Полевой. Материалы… С. 433–434]).
33 Изучая свод донесений Кашинцева 1847 года, А.С. Поляков обратил внимание на то, что И.М. Снегирев является единственным человеком, о котором автор отзывается положительно; см.: Поляков А.С. Указ. соч. С. 98–99. Но сближение это, завершившееся попытками Кашинцева выхлопотать приятелю чин или орден и ссуду, началось лишь в ноябре 1841 года («Заехал к Н.А. Кашинцову попросить поговорить с Л. М. Ц.<ынским> насчет кварт.<ирных> денег. Обещал») и поначалу двигалось довольно медленно – в мае 1842 года просьбу о сложении квартплаты пришлось повторить, но с января 1843 года Снегирев начинает регулярно ездить с поздравлениями к Цынскому – по-видимому, хлопоты Кашинцева наконец увенчались успехом (Снегирев И.М. Указ. соч. Т. 1. С. 309, 320,329,342,354). Встречи же с самим Кашинцевым еще некоторое время остаются нечастыми (Там же. С. 345, 346, 361). В 1847–1848 годах Кашинцев по понятным причинам очень сильно загружен по службе (большой массив его донесений 1847 года опубликован: Кирило-Мефодiвське товариство… (поуказ.); другие отрывки: Кошелев В. А. Указ. соч. С. 37–40; некоторые работы 1848 года используются: Шилов А.А. Указ. соч. С. 236–241; Нифонтов А.С. Россия в 1848 году. М., 1949. С. 115, 124), и он практически неразлучен со Снегиревым (Снегирев И.М. Указ. соч. Т. 1. С. 391–395, 401–403, 405–410, 415): удельный вес сообщений последнего в кашинцевских текстах этого времени должен быть очень высок. Начиная с 1849 года свидания приятелей снова становятся редки (Там же. Т. 1. С. 426, 429, 438, 448, 458; М., 1905. Т. 2. С. 117, 119,133,150, 201). Ну а до 1841 года их встречи можно пересчитать по пальцам: 24 марта 1834 года Кашинцев просил Снегирева «с ним сблизиться», через две недели повторно приглашал «быть с ним знакомым», но пока без успеха (в печатном издании снегиревского дневника в этой записи фигурирует «И.И. Кашинцев» – это, конечно, неверно прочитанное «N.N.»: Снегирев не спешит с выполнением просьбы собеседника и не знает его имени). Только 9 июня 1834 года будущим приятелям довелось поговорить о цензуре, с тем чтобы в следующий раз столкнуться в гостях лишь через два года (Там же. Т. 1. С. 163, 164,171, 226).
34Оксман Ю.Г. Белинский и политические традиции декабристов // Декабристы в Москве. М., 1963. С. 196.
35 Изветы Снегирева // Русский архив. 1891. № 3. С. 527, 528. Сохранились свидетельства книжных затруднений, которые – очевидно, благодаря цитированному «извету» – ожидали Погодина в 1839 году при возвращении из следующего заграничного путешествия: Реестр книгам, удержанным в Желтковской таможне при проезде из заграницы в Россию… // ОР РГБ. Ф. 231. Разд. I. Карт. 51. Ед. хр. 18; О книгах, присланных ординарному профессору Погодину // Центральный исторический архив Москвы. Ф. 418. Оп. 8. Д. 166.
36 Отметим дневниковую запись Снегирева от 25 апреля 1836 года, возможно, как-то связанную с происхождением «изветов» или с их последствиями: «…к М.Ф. Прудникову и нашел у него Москов. обер-полицеймейстера Льва Михайловича Цинского, который со мною познакомился и звал меня к себе обедать. Поговорили с ним о духов, и учебных предметах, о направлении духа времени и пр. Он сказал, что кн. Д.В. Г.<олицын> очень полюбил меня и говорил обо мне много хорошего, советовав ему познакомиться со мною» (Снегирев И.М. Указ. соч. Т. 1. С. 221).
37 «Профессора скверных правил Погодин и Давыдов» скороговоркой упоминаются Н.А. Кашинцевым в донесении от 2 декабря 1836 года при перечислении посетителей вечеров у Н.С. Селивановского, дурно, по мнению доносителя, повлиявшего на издателя свежезакрытого журнала «Телескоп»; по подлиннику опубликовано: Нечаева B.C. В.Г. Белинский. Учение в университете и работа в «Телескопе» и «Молве» 1829–1836. [М.; Л.], 1954. С. 385; более полно и точно напечатано З.А. Каменским по копии, сделанной Д.И. Шаховским: Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. М., 1991. Т. 2. С. 533–534.
38 См.: Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение / Изд. подготовил А.И. Рейтблат. М., 1998. С. 88–89,125, 287–298. Развернутые комментарии к этим текстам см. у их первых публикаторов: Модзалевский Б.Л. Пушкин под тайным надзором / 3-е изд. [Л.], 1925. С. 80–91; Эйдельман Н.Я. Пушкин и его друзья под тайным надзором // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 128–139.
39Кошелев В.А. Указ. соч. С. 38.
40 Россия под надзором: Отчеты III отделения 1827–1869 / Сост. М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова. М., 2006. С. 189.
41 Здесь хорошо видно, что описание предмета не через его описание, а через описание рецепции не является индивидуальной патологией Н.А. Кашинцева – это важная черта корпоративного стиля.
42 Россия под надзором… С. 210–211. На динамику тона служебных высказываний гр. А.Х. Бенкендорфа о С.С. Уварове весьма проницательно обратила внимание Цинтия X. Виттекер, причем до того, как цитированные отчеты были полностью опубликованы: Виттекер Ц.Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб., 1999. С. 144. Фраза об изменениях цензурного устава, возможно, навеяна неприятным воспоминанием Бенкендорфа о потере в отчетном 1839 году в результате цензурного казуса (возникшего, впрочем, не из-за предписаний Уварова, а вследствие узурпирования ряда цензурных функций его собственным ведомством) своего ближайшего сотрудника – отрешенного от должности управляющего III Отделением А.Н. Мордвинова. В случившейся вокруг этого эпизода деловой переписке Уваров отвечал Бенкендорфу «не без яда»; см.: Левкович Я.Л. К цензурной истории сочинений А.А. Бестужева // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 297.
43 Доставление этого отчета (опубл.: Русская беседа. 1859. Кн. 1. Отд. V («Смесь»); ср.: Погодин М.П. Письмо к Министру народного просвещения, по возвращении из путешествия по Европе в 1839 году // Погодин М.П. Соч. М., 1874. Т. 4. С. 15–45, 2-я паг.) Уварову и было целью так взволновавшей Н.А. Кашинцева поездки Погодина в Петербург.
44 Русский архив. 1871. № 12. Стлб. 2079.
Лариса ВольпертМотив изгнания в лирике Лермонтова и французская традиция«Листок» Лермонтова и «La Feuille» Арно
Немецкие романтики, окружившие блистательным ореолом личность поэта («Чем люди являются среди прочих творений земли, тем являются художники по отношению к людям»1), наряду с представлением о поэте-демиурге, воплощающем божественное творческое начало, создали «миф» о поэте страдающем – жертве, узнике, изгнаннике.
Архетип изгнанника находит отражение в мифологии: нарушители воли богов, племенных норм и табу подвергаются изгнанию. В цикле о лабдакидах Эдип не только ослепляет себя, но и обрекает на изгнание; Этеокл изгоняет из Фив Полинника. Среди многих мифов такого рода основополагающий – о Филоктете: наказав его зловонной, незаживающей раной, боги вынуждают греков обречь героя на изгнание. Софокл в трагедии «Филоктет» с психологической тонкостью и глубиной разработал сложный комплекс страданий изгнанничества. Забегая вперед, разрешу себе небольшое отступление: думается, в стихотворении Лермонтова «Спеша на Север из далека…» есть легкая перекличка с «Филоктетом». Поэт мог познакомиться с трагедией во французском переводе Лагарпа и в русских переводах2. Возможно, Лермонтов обратил внимание на высказанную в «Лицее» мысль Лагарпа об актуальном звучании трагедии: «…le sujet de Philoctète était le seul de ceux qu’avaient traités des anciens, qui fût de nature à être transporté en entier et sans aucune altération sur les théâtres modernes» («.. сюжет Филоктета – единственный из всех, предложенных античными авторами, по своей природе таков, что может быть целиком и без всяких изменений перенесен на современную сцену»)3.
С момента образования греческих «тираний» изгнанничество становится политической данностью; складывается новый «миф», в центре которого не политики, а поэты. Однако, и это важно, первые известные европейские изгнанники – Овидий, Данте, Байрон – были не только гениальными поэтами, но и яркими политическими деятелями. Овидий, если и не был в связи с внучкой Августа Юлией и не участвовал против него в заговоре (официальная причина ссылки – поэма «Наука любви»), осмелился на дерзкий «минус-прием», позицию молчания, воспринимаемую в подобные эпохи как неприятие власти. Данте, призывавшего императора для объединения Италии, гвельфы приговорили к смертной казни – его спас побег. Байрона, выступившего в палате лордов против билля о смертной казни для луддитов и в защиту Ирландии, травля обрекла на добровольное изгнание. Все трое отрефлектировали статус изгнанника. Овидий в «Тристиях» сделал это наиболее пронзительно («Какая грусть о Риме! И какие трогательные жалобы!» – писал Пушкин