3 Представление Жуковского о мирной войне, вероятно, восходило к русской одической традиции. Напомним «Оду на торжественный праздник тезоименитства Ее Величества сентября 5 дня 1759 года и на преславные Ее победы, одержанные над королем Прусским нынешнего 1759 года…» Ломоносова: «Чтоб миром свергла ты коварство; / <…>/ Не слышат гибельного стона, / Не видят пламенной зари, / Дивятся и в войне покою / <…>/ Восходит выше тишиной» [Ломоносов:
150-152]. Литературная память во многом предопределяла ход размышлений Жуковского о современной истории.
4 22 января 1828 года Мерзляков, отсылая Жуковскому первую часть своего труда, обратился к нему с просьбой о содействии в публикации полного перевода поэмы Тассо.
Литература
Бенкендорф / Бенкендорф А.Х. О России в 1827–1830 годы. (Окончание) // Красный архив. 1930. Т. 1.
Видок / Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III Отделение. М., 1998.
Винницкий / Виницкий И. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского. М., 2006.
Воробьева / Воробьева И.А. Русские миссии в Святой земле в 1847–1917 годах. М., 2001.
Вяземский / Вяземский П. А. Старая записная книжка. М., 2003.
Дашков / Дашков Д.В. Русские поклонники в Иерусалиме. Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году// Святые места вблизи и издали: Путевые заметки русских писателей I половины XIX века. М., 1995.
Геллер / Геллер М. История Российской империи: В 3 т. М., 1997. Т. 3.
Жуковский 1878 / Жуковский В.А. Собр. соч.: В 6 т. / Под ред. П.А. Ефремова. СПб., 1878.
Жуковский 1902 / Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред. А.С. Архангельского. СПб., 1902.
Жуковский 1959–1960 / Жуковский В.А.
Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. И.М. Семенко. М.; Л. 1959–1960.
Кучерская / Кучерская М. Константин Павлович. М., 2005.
Лобанов / Лобанов В.В. Библиотека В.А. Жуковского (описание). Томск, 1981.
Ломоносов / Ломоносов М.В. Избранные произведения. Л., 1986.
Муравьев / Муравьев А. Путешествие ко Святым местам в 1830 году. М., 1999.
Немзер 2001 / Немзер А. Небесное и земное // Жуковский В.А. Проза поэта. М., 2001.
Письма Константина Николаевича / и писем великого князя Константина Николаевича к В.А. Жуковскому 1841–1850 годов // ГАРФ. Ф. 722. On. 1. № 663.
Письмо к Константину Николаевичу / Жуковский В.А. Письма к Константину Николаевичу // Русский архив. 1867. № il.
Письмо к цесаревичу / Жуковский В.А. Письмо к цесаревичу // Русский архив. 1885. Кн. 2. № 7.
Смирнова-Россет / Смирнова-Россет А.О.
Дневник. Воспоминания. М., 1989. Странствующий жид / Жуковский В.А.
Странствующий Жид / По рукописи поэта. СПб., 1885.
Леа ПильдО композиции «Стихотворений» А.А. ФетаФет и Гейне
Исследователи Фета уделяли мало внимания композиции книги «Стихотворения» (1850). Традиционно считается, что поэт при построении сборника, требующем рационального подхода, проявил некомпетентность. Меж тем композиция ряда разделов «Стихотворений» хорошо продумана. Отдельные стихотворения большей части разделов пронумерованы арабскими цифрами; разделы же «Снега», «Гадания», «Вечера и ночи», «К Офелии», «Сонеты» (а также мини-цикл «Хандра» в составе «Разных стихотворений») – римскими. Различие систем нумерации указывает, что в первом случае тексты связаны между собой не очень жестко, а во втором подразумевается спаянность компонентов раздела, здесь близкого к тому, что будет позднее называться поэтическим циклом. В редактированном Тургеневым издании 1856 года арабская нумерация была снята, и все стихотворения, независимо от разделов, встали под римскими цифрами1: редактор отказался от представленного в первом издании противопоставления «свободной» и более структурированной композиции разделов.
Каким было участие Фета в формировании разделов «Стихотворений», неизвестно. О своих дебютных публикациях (начало 1840-х годов) Фет писал: «Все размещение стихотворений по отделам с отличительными прозваниями производилось трудами Григорьева»2. Однако Аполлон Григорьев, завершая обстоятельную рецензию на сборник 1850 года, замечал: «Мы рассмотрели книгу молодого поэта по отделам, на которые он сам разделил свои стихотворения». Хотя здесь прямо не говорится о формировании разделов, все-таки можно с известной долей уверенности утверждать, что автор книги имел отношение к ее композиции3.
Рассмотрим разделы «Вечера и ночи» и «Снега». Первый был чрезвычайно высоко оценен прижизненной критикой, второй тоже удостоился похвалы современников. Последовательность стихотворений этих частей книги Тургеневым почти не менялась – в отличие от полностью изъятых из издания 1856 года «Сонетов» и существенно сокращенного (из семи стихотворений было оставлено три) раздела «К Офелии».
Раздел «Вечера и ночи» в первом издании состоял из 15 текстов. Ап. Григорьев и В.П. Боткин указывали на близость «Вечеров и ночей» (и большей части стихотворений Фета) поэзии Гете4; затем, уже в XX веке, В.М. Жирмунский и Б.Я. Бухштаб указали на «Римские элегии» Гете как источник фетовских стихотворений5. Основное настроение этого раздела, по мнению критиков и исследователей, – светлое и классически ясное6.
Большинство стихотворений раздела действительно написано по следам Гете элегическим дистихом. К Гете и традиции античной поэзии отсылает и образно-мотивный ряд, связанный с темой счастливой земной любви. Тем не менее соотношения текстов позволяют говорить и о совершенно ином «следе», по тональности в ряде случаев прямо противоположном «классике» Гете. Двойственно по настроению уже первое стихотворение «Право, от полной души я благодарен соседу…» (1842). Персонажи лишены возможности быть вместе в открытом пространстве: герой смотрит в сад через окно, соседка, в которую он влюблен, гуляет за «ревнивым забором», а соловей поет в клетке: «Славная вещь – под окном в клетке держать соловья… / Грустно в неволе певцу, но чары сильны у природы! / Только прощальным огнем озлатятся кресты на церквах /Ив расцветающий сад за высоким, ревнивым забором / Вечера свежесть вдыхать выйдет соседка одна…» Очевидно, что эти строки, отсылающие к лермонтовской «Соседке», противоречат последующим парадоксальным рассуждениям: «Впрочем, зачем мне роптать на высокий забор? В эту щель / Может быть, лучше она мне кажется. Труд наслажденья / Цену ему самому удвояет..»7 Отметим: процитированные строки в издании 1856 года были заменены.
Таким образом, уже в первом стихотворении появляется мотив обмана (самообмана): «я» пытается уверить себя, что наслаждение красотой гораздо действеннее, если добыто усилиями, однако читатель понимает, что это лишь пронизанная самоиронией хитрая уловка. Мотив обмана возникает вновь в третьем стихотворении – «Я люблю многое, близкое сердцу…» (1842). Оно написано вольным безрифменным стихом. Содержание двух последних строф позволяет говорить о параллели с концовкой известного в русской поэтической традиции (в частности, благодаря переводу Тютчева) написанного свободным стихом стихотворения Гейне «Fragen» («Вопросы») из цикла «Die Nordsee» («Северное море»): «Странные мысли / Приходят тогда мне на ум: / Что это – жизнь или сон? / Счастлив я или только обманут? Нет ответа… / Мелкие волны что-то шепчут с кормою, / Весло недвижимо, / И на небе ясном высоко сверкает зарница» (1850; 35). У Гейне юноша, вопрошающий волны, также не получает ответа на вопросы о загадках жизни:
Es murmeln die Wogen ihr ewges Gemurmel,
Es wehet der Wind, es fliehen die Wolken,
Es blinken die Sterne, gleichgültig und kalt
Und ein Narr wartet auf Antwort8.
Сходство текстов позволяет говорить о том, что гейневский пласт в этом, на первый взгляд, насквозь «гетевском» разделе может оказаться довольно важным. Напомним, что обман (или самообман) – это один из сквозных (и, следовательно, композиционно несущих) мотивов почти во всех циклах «Книги песен». Тем не менее именно после третьего стихотворения с гейневской концовкой в разделе «Вечера и ночи» происходит довольно резкая смена основного тона: рефлектирующий, стремящийся к далекому и неопределенному пока счастью лирический субъект отказывается от умозрительного отношения к красоте и призывает к наслаждению земной любовью: «Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно; / Все эти толки меня только к зевоте ведут… / Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, друг мой; / Знаю, что в этих глазах, прекрасных и умных глазах, / Больше прекрасного, чем в нескольких стах фолиантах…» (1850; 35).
В ряде следующих стихотворений изображено земное счастье героя с его возлюбленной; в других описывается наслаждение созерцанием внешнего мира, здесь нет женского персонажа. Общая для всех текстов тема – сенсорное восприятие действительности. Ср., например: «Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ. / Только пчела узнает в цветке затаенную сладость, / Только художник на всем чует прекрасного след» (1850; 35). Образ пчелы, соотнесенный с поэтом и отсылающий к устойчивому в античной поэзии сравнению, вместе с тем подчеркивает и другое: пчела, как и поэт, обладает тонко развитыми органами чувств (зрением, слухом, осязанием, обонянием и вкусом). Сенсорно воспринятая красота внешнего мира предстает перед «я» во всей ее полноте. Лирический субъект хотя и одинок, но вполне счастлив. Пространственная модель этих стихотворений возвращает читателя к первому тексту, где «я» пребывал за окном и как будто в неволе. Теперь же «я», находящемуся в той же пространственной позиции, у окна, открывается свобода созерцания ночного мира: «Здравствуй! Тысячу раз мой привет тебе, ночь! / Опять и опять я люблю тебя; / Тихая, теплая, серебром окаймленная! / Робко, свечу потушив, подхожу я к окну… / Меня не видать, зато сам я все вижу…» (1850; 36–37).