– Есть.
– И как его зовут? – Глаза Гордея сужаются.
От напряжения у меня над губой выступает испарина.
– Тихон.
– М-м, хочешь сказать, что ты племянница Тихона и Ирмы Соловецких?
Округляю глаза и киваю, как игрушечный болванчик. Гордей легонько тычет меня пальцем в лоб, чтобы я замерла.
– Знаю я их. Пойдем.
Разглядываю свои ноги и ноги нового знакомого. Он идет босиком.
– У тебя что, обуви нет? – срывается с языка.
И куда подевалась моя молчаливость?
– Есть, просто кое-кто посреди ночи заблудился и теперь заставляет меня вести себя домой. Я не могу тратить бесценное ночное время на поиски обуви.
Кончики ушей горят.
– Да просто вся обувь в доме, а мама, если проснется, меня прибьет, – Гордей усмехается. – Мы с твоей родней соседи. Ты везучая…
Когда мы выходим к дому, живот скручивает в тугой узел. Я не хочу возвращаться туда, но я должна. Ради Милы. Ради мамы. Ради себя.
– Иди, – Гордей кивает в сторону дома. – Я уж с тобой не пойду, а то взрослые еще чего подумают.
Он разворачивается и скрывается так быстро, что я не успеваю его поблагодарить.
Обхожу дом со двора и сворачиваю к крыльцу. Оно освещено мягким теплым светом. На крыльце на скамейке сидит Тихон. Заметив меня, он встает и порывисто обнимает меня. Я не сопротивляюсь.
– Спасибо, что вернулась, Вера, – шепчет дядя.
Утыкаюсь лицом ему в плечо и позволяю себе позорно расплакаться.
6
Дядя выносит теплый плед и укрывает меня им; ставит передо мной мягкие тапочки, чтобы мои ноги отдохнули.
– Пей. – Тихон протягивает кружку с напитком.
Пахнет ягодами.
– Что это?
– Компот. Ирма сварила перед сном.
Осторожно отпиваю. Глаза сами прикрываются от блаженства.
Свет первого этажа бьет нам в спины. Поблизости никого, вдалеке гавкает потревоженная кем-то собака. В москитную сетку то и дело бьются мотыльки, рвущиеся к лампе.
– Прости, мне не стоило этого делать.
Осторожно кошусь на дядю, боясь увидеть в его глазах осуждение, но он молчит.
– Это было глупо, – продолжаю. Раз Тихон меня не ругает, я должна как следует отругать себя сама. – И чем я только думала? Туп…
– У всех горе проявляется по-разному, – перебивает дядя. – Тебе захотелось сбежать.
Разглядываю кружку. Он прав. Горе подтолкнуло меня к побегу. В здравом уме я бы никогда так не сделала. А еще в этом виноват мой эгоизм. И, возможно, гены, раз мама тоже сбежала от семьи.
– Ты даже не спросишь, почему я сбежала? – допытываюсь я.
– Нет, если тебе от этого неловко. – Дядя сдержанно улыбается, напоминая маму.
В полумраке, когда черт лица не разобрать, Тихон похож на ее тень.
Отворачиваюсь, смахиваю покатившуюся слезу.
– Я испугалась, что вы с Ирмой свалите на меня заботу о своем ребенке. Вот почему я убежала.
– А почему вернулась?
– Потому что не могу бросить сестру одну. Если я это сделаю, она меня никогда не простит.
Дядя кивает в такт моим словам.
– Тебе не нужно нянчиться с нашим ребенком, Вер. Только если ты сама этого захочешь. – Он осторожно кладет руку мне на плечо и легонько треплет по нему, отчего я покачиваюсь.
Все не так плохо, как я себе представляла.
– Они уже знают? Что я сбежала? – киваю в сторону дома.
– Ирма знает, но я отправил ее спать. Миле мы сказали, что ты решила прогуляться.
– Она поверила?
– Надеюсь, что да. – Дядя склоняется и доверительным тоном сообщает: – Уснула она быстро.
Едва заметно растягиваю губы.
– Я уже начал переживать, что ты разучилась радоваться.
Теперь Тихон улыбается во весь рот, и сходство с маминой улыбкой исчезает. И как только родственники могут быть так похожи и непохожи одновременно? Странная штука генетика.
– Допивай и иди спать. Сегодня был долгий день. – Дядя поглаживает меня по голове и уходит.
Вскидываю голову к небу. Тучи уныния понемногу рассеиваются.
Просыпаюсь от шороха поблизости. В комнате еще темно. Провожу пальцами по ресницам, открываю глаза и вижу рядом Милу. Она сидит на табуретке и напряженно разглядывает меня.
– Чего тебе?
– Ты куда-то уходила?
– С чего ты взяла?
Сестра хмурится и поднимает с пола простыни, которые я связала ночью.
– Ты думаешь, что я совсем дула? – сестра сердито трясет ими.
– Мне хотелось развеяться.
– Ты снова хотела меня блосить, да?! – Мила швыряет в меня простыни. – Ты плохая, Вела!
Всхлипнув, сестра подскакивает и срывается с места. Выбираюсь из кровати и хватаю Милу за плечи.
– Пусти! – кричит она, размахивая руками и заливаясь слезами.
Опускаюсь на корточки, разворачиваю сестру и крепко прижимаю к себе. Поначалу она сопротивляется и пытается меня оттолкнуть, а потом сдается и ревет мне в ухо.
– Прости, Хоббит. – Глажу ее по спине и затылку. – Мне нужно было понять саму себя, чтобы присматривать за тобой.
– Как это? – Мила вытирает глаза.
– Я думала, что без меня тебе будет лучше. С дядей и Ирмой…
– Тетей, – недовольно поправляет Мила.
– Да, и тетей. У меня нет возможности заботиться о тебе так, как это могут сделать взрослые. Мне всего шестнадцать, у меня нет работы и своего жилья. – Беру сестру за маленькие ручки, заглядываю ей в глаза. – Я боюсь, что не смогу тебя вырастить. Хочу, чтобы у тебя все было так же, как с мамой.
– Ничего уже не будет как ланьше! – голос Милы срывается. – Мама умелла!
Затихаем, рассматривая друг друга. Она права. А я совершенно не знаю, как помочь ей пережить утрату. Кто бы мне с этим помог…
– Разве ты сама не говорила, что я злая и плохая? – нахожу слова…
Мила качает головой.
– Ты взлослая, но глупая! – Она обнимает меня за шею. – Я все лавно люблю тебя, ты же моя сестла.
Умиляюсь и крепче обнимаю Милу. Она для меня – самый родной человек на этой планете. Как я могла подумать о том, чтобы оставить ее?..
По кухне разносится запах тостов. В одной тарелке лежит обычный нарезанный хлеб, в другой – поджаренный. В мисках масло, ягоды, фрукты. Все порезано и распределено равными порциями.
– Доброе утро, девочки, – говорит Ирма.
– Доблое утло, тетя Илма! – Мила кидается к ней с объятиями, но замедляется и осторожно касается живота тети. Потом прикладывает к нему ухо. Ее глаза округляются, и она громко хихикает. – Вела, Вела! Иди сюда, лебенок толкается!
– Нет, спасибо. – Мне и неловко, и брезгливо.
– Достать сыр? – Ирма подходит к холодильнику.
– Нет, спасибо, – отвожу взгляд.
В памяти еще хранится ее образ: пронзительные карие глаза с вкраплениями зеленого, пушистые ресницы, вьющиеся густые темно-каштановые волосы, тонкий нос, пухлые губы. Может, нарисовать ее?
Вспоминаю про блокнот, что подарил дядя. Давно ничего не рисовала, так можно и навыки растерять. Тот скетч в поле по пути домой не считается.
Когда к столу спускается Тихон, мы начинаем есть. Тосты с разнообразными топингами тают во рту. Свежие фрукты такие сочные, что я чувствую, как тело наполняется витаминами и энергией. Для Милы Ирма выжимает сок из огромного грейпфрута, и сестра причмокивает от удовольствия, пока пьет.
– Это был лучший завтлак в моей жизни!
Мрачнею и быстро одергиваю сестру:
– Не говори так.
– Почему? – шипит Мила.
– Потому что ты врешь… – едва не распаляюсь, но вовремя замечаю растерянные взгляды Тихона и Ирмы. Прочистив горло, добавляю: – Просто хороший завтрак, ясно?
Сестра хмурится и качает головой.
– Может, я проведу вам нормальную экскурсию? – предлагает дядя.
– Тиш, может, не стоит? – Ирма кладет руку на его запястье. – Девочки ведь и так несколько дней с тобой ходили.
– Я хочу поваляться в кровати и посмотлеть мультики! – сестра тут же цепляется за возможность.
Тихон переводит на меня пытливый взгляд. Кошусь на Ирму, потом плавно опускаю взгляд на ее живот. Мне становится дурно.
– Я не против, – поднимаюсь из-за стола, – только кое-что возьму. – И убегаю наверх.
Беру блокнот, фломастер и карандаш. Ну хоть за Милу можно не переживать. Мультики и Ирма ей не навредят.
Спускаюсь в комнату и иду к двери.
– Не хочешь надеть что-нибудь полегче? Сегодня обещают жаркий день. – В коридор выходит Ирма.
Она в платье, подчеркивающем ее фигуру, но не выделяющем ее живот. Кожа у Ирмы смуглее, чем у дяди, отчего желтая ткань смотрится на ней очень красиво.
– Например? – натягиваю кроссовки.
Скорее бы убраться отсюда.
– Может, платье? У меня есть нес…
– Нет, спасибо. – Вылетаю на улицу, проскочив сквозь двери: первая деревянная, вторая с москитной сеткой.
На мне джинсы, футболка и расстегнутая красная рубашка в темно-серую клетку. На голове кепка, а спутанные волосы в спешке забиты под нее. Едва выхожу из тени дома на солнце, как у меня потеет все: от ног в носках по щиколотку до макушки.
– Я гото… – Подхожу к дяде и слова застревают в глотке. Тихон разговаривает с парнем, который помог мне вчера найти путь к дому —…Ва.
Они оборачиваются. Лицо заливает краска. Боже, я сейчас что, квакнула?
– Смотрю, она не наврала. – Гордей лукаво улыбается.
При свете дня он совсем не страшный: глаза зеленые, круглые и широко раскрытые; волосы светлые, брови и ресницы темнее, ближе к русому; нос длинный и изящный. А еще Гордей худой, загорелый и не слишком высокий, раз мы смотрим друг другу в глаза на одном уровне.
– Вы что, уже знакомы? – интересуется дядя.
Начинаю трясти головой, чтобы Гордей ничего не говорил, но он отвечает, глядя мне в глаза:
– Проводил ее вчера до твоего дома. Сказала, что заблудилась, пока шла к дяде.
– Все верно. Это моя племянница.
– Ты как, нормально? – Гордей стоит, сунув руку в карман шорт, а другую свесив вдоль тела. Его волосы собраны на затылке крупной деревянной заколкой-крабом, и пряди торчат, как побеги растения.