Пока он помешивает суп, разглядываю кухню. Повсюду расставлены баночки с приправами, расписанные вручную. Достаю блокнот и делаю быстрый скетч горшочков.
– Их мама слепила. Она дизайнер интерьеров. Еще она любит лепить из глины, коллекционирует хендмейд-украшения и много чего еще.
Мне тоже хочется похвастаться своей мамой, но вовремя прикрываю рот. Все, что у меня от нее осталось, это воспоминания. В них она всегда работала до поздней ночи, забирала меня из садика последней и едва находила время, чтобы провести со мной праздники и дни рождения. Но когда ей это удавалось, я была самым счастливым ребенком в мире.
Смахиваю слезу и отвожу взгляд в сторону раскрытого окна. На подоконнике стоят горшочки с прорастающей зеленью.
– Осторожно, горячий. – Гордей ставит передо мной наполненную тарелку.
Пряный аромат и тепло пробуждают аппетит.
– Спасибо. – Берусь за ложку, но не начинаю есть, пока Гордей не садится на свое место. – Спасибо, что помог мне ночью. Без тебя я бы не справилась.
Гордей кивает на мою тарелку и с улыбкой говорит:
– Ешь, а то остынет и будет невкусно.
Чувство, будто только что исповедалась.
Гордей приводит меня к дому дяди. Медлю. Возвращаться не тянет, а навязываться новому знакомому – плохая идея. Если он перестанет со мной общаться, взвою от скуки. Здесь толком пойти некуда, а с другими ровесниками познакомлюсь только осенью. Вглядываюсь в окна.
– Не хочешь домой? – спрашивает Гордей.
Киваю.
– Почему?
– Что тебе известно о нашей, м-м, ситуации?
Пожевывая губу, Гордей отвечает:
– Вы с младшей сестрой теперь живете у дяди. Все.
Собираюсь поделиться смешанными чувствами к дяде и его жене, но вовремя одергиваю себя. Не надо втягивать Гордея в личную драму. Уверена, у него своих проблем хватает.
– Да просто не хочу, и все.
– Притворюсь, что поверил. Ладно, я пошел.
Махнув рукой, он уходит. Сажусь на невысоком холме и под темнеющим небом зарисовываю дом.
Я не могу вечно избегать Ирму. Потерплю два года, а там перееду в общежитие при университете. Возможно, у меня не будет денег на поступление, поэтому пора приноровиться и начать брать заказы на портреты. Соцсети помогут продержаться первое время. Мама не раз говорила, что высшее образование необходимо. Почему бы не выбрать академию художеств? Не уверена, что меня туда примут, но попытаться-то можно.
Прерываюсь и поддерживаю голову рукой, упершись локтем в колено. И как мне стать взрослой, если я боюсь спрашивать близких людей о чем-либо? Как, если я до сих пор избегаю Ирму только потому, что она беременна?
Снимаю кепку. Прохладный ветерок ласкает смятую копну волос. Что нужно сделать, чтобы перестать опасаться других людей?
Дверь дома открывается. На крыльце появляется дядя.
– Вера, идем домой!
Поднимаюсь, отряхиваю штаны и смотрю на вертящего головой Тихона. Он считает, что доверие надо строить. Думаю, теперь понимаю, что он имел в виду. Без усилий в жизни ничего не добиться.
– Вера! – в голосе дяди слышится тревога.
Вытягиваю руку и машу, привлекая его внимание.
– Иду! – отзываюсь я и спускаюсь по неровному холму.
7
Дни тянутся один за другим. Постепенно дома у дяди становится так же привычно, как и у нас в квартире. Но каждую ночь Мила просыпается и тихонько плачет. Иногда будит меня и просит обнять, иногда забирается ко мне в кровать и так засыпает.
Мы больше не говорим о смерти мамы, даже о ней самой не вспоминаем. Мысль, что в ближайшее время мы не сможем навестить могилу, приводит меня в уныние.
В апатии сложно заметить, что тебя окружают хорошие люди. С дядей разговор поддерживать легче. С Ирмой же я обхожусь односложными ответами вроде «да», «нет», «спасибо». Как только мы остаемся наедине, стараюсь уйти в другую комнату или на улицу.
Встречи с Гордеем помогают мне развить навык рисования и отдохнуть. Это лето стало более продуктивным и плодотворным, чем предыдущие шесть.
– Когда ты начал шить? – Бросаю на Гордея оценивающие взгляды. Оцениваю я его исключительно как художник.
– Шесть лет назад. А ты когда начала рисовать?
– Тоже.
– Врешь? – Гордей недоверчиво улыбается: не широко, не раскрывая зубы; кончики губ приподнимаются вверх, создавая забавные линии. А еще он поджимает подбородок.
– Нет. Когда родилась сестра, я искала способы отвлечься. Мне нравилось рисовать на уроках в школе, вот я и подумала, что буду этим заниматься. Забавное совпадение, да?
– Это судьбоносное провидение, не иначе.
Стиль набросков немного улучшился. До идеала далеко, но теперь мужские фигуры и отдельные части тела рисовать гораздо легче. Половина блокнота, подаренного дядей, уже забита рисунками поз и лиц Гордея.
– Мне нужно сшить одежду. – Гордей разглядывает ткани.
Зарисовываю его тонкие запястья. Практикуюсь отмечать как можно больше деталей. В этот раз разглядываю на правом запястье Гордея маленькую коричневую родинку. Она не выделяется на коже из-за загара.
– Ничего, если я поработаю на швейной машинке, пока ты рисуешь?
– Нормально.
– Отлично.
– К чему-то готовишься?
– Хочу что-нибудь новое к сентябрю. Я же, типа, школьный законодатель моды, – шутит Гордей.
Неудивительно. Кроме андрогинных черт у него есть чувство стиля и юмора. И чистая кожа. Наверняка многие девчонки жаждут узнать, чем он умывается. А мне… тоже интересно.
– Ты в курсе, что я завтра приду к вам? – ошарашивает меня Гордей. – У Ирмы день рождения. Мы с мамой придем.
Ч е р т!
– Чего же ты раньше не сказал? – Захлопываю блокнот и хватаю маркер с карандашом.
– Ты не знала?
– Я стараюсь с ней не общаться. – Разворачиваюсь на пятках.
Полы в доме Гордея всегда чистые, поэтому я отвыкла носить тапки. Он так вообще босиком везде ходит, иногда даже на улице.
– В прошлый раз ты так и не объяснила, почему избегаешь ее.
– Не знаю, – бросаю через плечо, выбегая из комнаты, – пока!
Самый верный способ испортить отношения с дядей – забыть про день рождения его жены. Мы успели обжиться в его доме, а я ни разу не помогла Ирме. Мила от нее не отлипает, просится смотреть вместе с ней мультики. Однажды чувство новизны пройдет, сестра успокоится и перестанет докучать Ирме. Или же та после родов все время посвятит ребенку. Вот только как дожить до этого момента? Жаль, что нельзя лечь спать, поставив в мозгу таймер «проснуться через месяц», или пробыть в криосне, как герои из научно-фантастических фильмов.
– Вера, можешь подойти на минуту? – зовет дядя, едва я появляюсь на дороге к дому.
Я все так же хожу в кепке и все так же не снимаю ее в присутствии Гордея.
Дядя возится в мастерской уже несколько недель.
– Зайди, посмотри. – Тихон вытирает пот со лба.
Он больше не бреется, и у него отрастает борода. С ней он выглядит старше и суровее. Заглядываю в мастерскую. Пол засыпан сильно пахнущей деревянной стружкой. В глубине стоит кроватка.
– Толкни, – предлагает дядя, – только не слишком сильно.
Аккуратно толкаю кроватку, и она покачивается, как игрушечный конь.
– Здорово, – бормочу я.
Все, что люди делают своими руками, вызывает у меня уважение, но эта кроватка для меня как горькая пилюля: напоминает о неизбежном. Чем больше детей в доме, тем рассеяннее внимание взрослых. Что, если о нас с Милой забудут? Что, если мы станем им не нужны?
– Как думаешь, Ирме понравится?
– Не знаю.
– Конечно, еще предстоит много работы. – Тихон выводит меня из мастерской. – Вера, пожалуйста, побудь завтра дома. У Ирмы день рождения, и она очень обрадуется, если ты останешься и проведешь время с семьей.
Семья. Как много смысла и боли в одном слове. Справляюсь с комом в горле:
– Это все? Тогда я пойду. – И ухожу к дому с чувством опустошения в груди.
Почему я так строга к жене дяди? Почему никогда не зову ее тетей? Может, ответы стоит искать в себе, а не винить ее в том, что она ждет ребенка от любимого человека?
Останавливаюсь у двери, делаю глубокий вдох и вхожу.
Из кухни доносится звонкий голос сестры. Она что-то говорит Ирме, и они смеются. Когда я захожу, они возятся с готовкой. Ирма месит тесто, Мила ей помогает. Тихо сажусь за стол, открываю блокнот и начинаю очередную зарисовку. У меня есть немного времени, прежде чем мое присутствие заметят.
– Верочка, ты вернулась, – поворачивается Ирма.
– А мы тут тесто для хлеба делаем! – хвастается Мила.
– Замечательно. – Стараюсь не смотреть на жену дяди.
Он мне кровный родственник, а она чужой человек. И хоть она хорошо относится к сестре, меня все еще преследует ощущение, что это лишь затишье перед бурей. Ловушка, усыпляющая бдительность. Не может же все быть настолько… нормально?
– Не хочешь к нам присоединиться? – предлагает Ирма.
Ее голос мягкий, ненавязчивый. Она никогда не кричит, не жалуется, но я замечала, как она останавливается и разминает поясницу, когда думает, что ее никто не видит.
Качаю головой. Наверное, в ее глазах я выгляжу как упрямая эгоистка, живущая за их с мужем счет. Ничего не могу с собой поделать. Отторжение сильнее меня.
– Тогда отдыхай. Налить тебе прохладного зеленого чая с мятой? Мята с нашей грядки.
– М-м-м… – Соблазнительное предложение! – Сама налью. Где можно взять?
Ирма показывает на заварочный чайник. Наливаю напиток в большую пузатую кружку – белую с крупными желтыми кругами. Делаю глоток и прикрываю глаза.
– Вкусно, – говорю я.
Ирма улыбается, а Мила показывает мне свои запачканные в муке и тесте руки.
– А ты знала, что хлеб можно печь самим? – спрашивает она.
Киваю.
– А почему тогда мне не сказала?
– Ты не спрашивала.
– Но ты же знаешь, как я люблю хлеб, – возмущается сестра, начиная фыркать от негодования. В такие моменты она похожа на ежа.