– В мире много такого. Вырастешь и сама сделаешь парочку открытий, я же не ходячая энциклопедия. – Целую сестру в макушку, обдавая мятным ароматом.
– Фу, ты мне голову испачкала. – Скривившись, Мила отмахивается от меня и возвращается к столу. – Что нужно делать, тетя Илма?
– Возьми муку, вот так… Хорошо.
Пока Ирма возится с сестрой, работаю над зарисовками. Присматриваюсь к лицу Ирмы, к ее жестам и походке. Отмечаю, сколько раз она опирается на столешницу и как часто трогает живот. Ирма любит и ждет ребенка. Еще она любит Милу. Меня же Ирма не нравоучает и не посылает мыть полы, убраться в доме или помыть посуду.
Может, понимает, что я намеренно испытываю ее терпение? Но ведь оно должно когда-то закончиться, верно? И тогда добрая тетя превратится в злую ведьму и запрет меня, как Золушку…
Отгоняю мрачные мысли. Нет уж. Если Ирма начнет так себя вести, просто уйду и в этот раз уже не вернусь. И Милу заберу, чтобы ей не испортили детство.
– Люсенька, сходи, пожалуйста, во двор и позови дядю пить чай, – просит Ирма, когда они заканчивают подготавливать тесто.
Вздрагиваю как от удара. Мы всегда звали сестру Милой. Мама ее так звала! А тут появляется эта женщина и меняет привычный порядок.
– Мила, – шикаю я.
– Холошо, тетя Илма. – Сестра игнорирует меня и убегает на улицу.
Исподлобья смотрю на Ирму. Она вытирает руки полотенцем.
– Какая еще Люсенька? – вырывается у меня. – Мы всегда зовем ее Милой!
– Мы? – глупо переспрашивает Ирма. Ее глаза полны непонимания.
– Мы с мамой!
– Ох, мне жаль.
Ирма прикладывает руку к груди, будто мое заявление шокирует ее. Я ей не верю.
– Верочка, я зову ее так, как она сама меня попросила.
– Что? Она сама?.. – растерянно моргаю.
Ирма кивает. Похоже, все куда серьезнее, чем я думала. Эта женщина хочет втереться к сестре в доверие и привязать к себе, отдалив от меня. Она собирается выжить меня из их с Тихоном дома!
– Вера…
Вздрагиваю от прикосновения Ирмы к моей руке.
– Пожалуйста, не сердись. Ты со мной почти не разговариваешь. Я не хотела тебя ранить. Хочешь, я не буду ее так называть? Только скажи.
Подавляю тяжкий вздох. Если сестра сама просила называть ее Люсей, я не вправе вмешиваться. А если она узнает, что из-за меня ее снова станут звать Милой, то это гарантированная обида на всю жизнь.
– Нет, – отвечаю, убирая руку Ирмы, – не надо. Мне без разницы, как вы с Тихоном ее зовете.
– Спасибо. – Она опускает взгляд и добавляет: – Ой, что это?
Замечаю, что она видит край наброска, и захлопываю блокнот; зажимаю его под мышкой и разворачиваюсь к выходу из кухни.
– Вера, пожалуйста, подожди! – Ирма догоняет меня и кладет руку на плечо.
Чуть не отталкиваю ее, дернувшись. Оказывается, она на голову ниже меня. Раньше я этого не замечала.
– Ну что? – раздраженно бросаю ей в лицо.
– У меня завтра день рождения. Придут гости – Гордей со своей мамой. Ты сможешь провести этот день с нами?
Ирма смотрит на меня с напряженным ожиданием. Она мне никто. Я могу отказаться. Собираюсь ответить привычное «нет», как в дверь вбегает Мила, а за ней заходит Тихон.
Он кидает на жену встревоженный взгляд. Щиплет совесть. Доверие нужно строить, как мост. Все верно. Я ведь ничего не потеряю, если соглашусь?
– Ладно, – сдаюсь я, – завтра буду с вами.
– Спасибо, Верочка! – Ирма улыбается.
Когда я прохожу мимо дяди, то замечаю и его широкую улыбку. Он беззвучно говорит мне: «Спасибо».
Сквозь сон чувствую маленькие пальцы на запястье. Меня толкают. Мычу, отворачиваюсь к стене. Тогда меня дергают за волосы. Запрещенный прием!
Вскакиваю с кровати и инстинктивно замахиваюсь, но вовремя останавливаюсь. Сестра смотрит внимательно и серьезно.
– Ну что опять случилось? – Опускаю руку и разжимаю кулак.
– Почему ты не любишь тетю Илму?
Началось. Мила уже на ее стороне и, как истинный миротворец, переманивает меня на сторону добра.
– Ты из-за этого не спишь?
Сестра опускает взгляд и качает головой. На всякий случай трогаю ее лоб – жара нет.
– Тогда из-за чего?
– Сначала ты скажи, потом я скажу.
Такая маленькая, а уже знает, как вести переговоры.
– Иди сюда. – Хлопаю ладонью по матрасу. Когда сестра садится, обнимаю ее за плечи и прижимаюсь щекой к ее макушке. – Я не говорю с… Ирмой, потому что мне сложно к ней привыкнуть.
– Почему?
– Теперь твоя очередь. По одному вопросу за раз, хорошо?
Мила кивает и, насупившись, важно отвечает:
– У меня нет подалка…
– Ты поэтому такая грустная? – Прижимаю сестру к себе посильнее. Она пытается выбраться, а я не выпускаю, но ослабляю напор. – Я сделаю для нее подарок от нас обеих, идет?
Мила улыбается и кивает. Энергии в ней сразу прибавляется.
– Так почему? – с заговорщицким прищуром спрашивает она.
– Ну… – Размышляю, как словами обрисовать чувства. – Потому что она – не мама.
Одна бровь сестры приподнимается, другая чуть искривляется.
– Конечно, она не мама. Никто не может быть нашей мамой, кроме мамы, – изрекает Мила.
– Да, верно.
– Но…
– Хватит на сегодня вопросов. Идем, подоткну тебе одеяло.
Сестра послушно соскакивает на пол и ложится в свою кровать.
– А как ты успеешь найти подалок, сейчас же ночь?
– Закончив с одеялом, глажу Милу по светлым волосам и целую в макушку.
– Спи, это моя забота.
Разворачиваюсь. Сестра ловит мой мизинец.
– Больше не убегай, – просит она. – Мне без тебя было стлашно.
Представляю, как она лежала в темной комнате чужого дома, ежилась под одеялом и вслушивалась в каждый шорох.
– Пообещай, – требует Мила.
– Обещаю, Хоббит. Без тебя не уйду.
Всю ночь работаю над портретом Ирмы. Может, я и недолюбливаю ее, но ее лицо создано вдохновлять художников. Ее образ легко врезается в память. Стоит закрыть глаза, как вижу выразительный взгляд, вьющиеся волосы, небольшой нос. Рисую ее по своему первому впечатлению, когда мы только познакомились.
Кажется, я догадываюсь, чем Ирма привлекла дядю. И дело не в своеобразной красоте или доброте, в которой я до сих пор не уверена – настоящая она или притворная; дело во внутреннем свечении. Гадалки про такое говорят, что человек с особой аурой. Я же вижу легкое мерцание, напоминающее россыпь звезд загородного неба. И от этого горько вдвойне: что, если Ирма всех обманывает? Что, если это лишь временный эффект беременности, который вскоре исчезнет?
За окном брезжит рассвет, когда я откладываю карандаш и маркер. Пришлось постараться, чтобы не испортить бумагу и не размазать линии.
Разминаю шею, потягиваюсь и беззвучно, но широко зеваю. В душе поселяется умиротворение от проделанной работы. Надеюсь, портрет Ирмы не станет моей magnum opus, иначе я разочаруюсь в себе и заброшу рисование.
Пока Мила спит, занимаю ванную комнату. За последние недели волосы свалялись колтунами. Сжимаю расческу, одолженную Ирмой.
Если облысею, кепку смогу носить без оправданий.
Смачиваю прядь за прядью, сжимаю ближе к основанию и вычесываю ненавистные колтуны. В глазах слезы, кожу на голове тянет и жжет. К концу мучений в расческе остаются пушистые клоки, а в организме – больше отрешенности, чем обычно.
Очищаю колтуны и выбрасываю их в мусор. Забираюсь в душ, где тщательно промываю голову. Выхожу посвежевшей и бодрой. От меня пахнет малиновым гелем, голова обернута полотенцем, как чалмой.
Когда я возвращаюсь в комнату, Мила спешно поворачивается и что-то прячет за спиной – Ты меня напугала! – выдыхает она. – Я думала, что тетя Илма зашла.
– Что смотришь? – Подхожу к кровати и сажусь на нее.
– Твой лисунок. Очень класиво! – Сестра кладет портрет на стол. – Когда мы подалим его тете?
– Перед завтраком.
– Здолово!
– Беги умываться, потом времени не будет, – шутливо шикаю я.
Мила активно кивает и исчезает за дверью.
Разворачиваю полотенце, подсушиваю им волосы. Пока не надо в школу, можно не пользоваться феном. Летом можно обеспечить себе натуральную сушку.
Когда волосы подсыхают, а сестра возвращается, начинаю заплетать косу.
– А можешь и мне заплести? – просит Мила.
– Конечно, только со своей закончу.
Мила сидит на краю кровати, а я стою на коленях позади сестры и собираю тонкие прядки в озорные косички. Тихонько постучав и заглянув в комнату, нас застает дядя:
– Спускайтесь, Ирма скоро придет в кухню.
– Можно я поздлавлю ее от нас? – Мила указывает на портрет.
– Можно, – разрешаю я.
Сидим за столом в ожидании Ирмы. Дядя раскладывает столовые приборы и готовит завтрак. Он ни о чем не просит ни меня, ни Милу, и я поражаюсь тому, как много он успевает сделать ради жены. С другой стороны, чего я этому удивляюсь? Разве это не что-то естественное? Если любишь человека, то устроишь ему приятные сюрпризы не только по праздникам. Вроде как именно это зовется любовью, а не букет вялых цветов строго на Восьмое марта.
Скрипят деревянные ступени. Мы выстраиваемся в линию. Ближе к лестнице стоит Тихон, за ним сестра, а потом уже я. Прячу руки за спину, сцепив ладони в замок.
– О, вы чего все здесь? – Ирма растерянно оглядывает нас.
– С днем рождения! – одновременно кричат Тихон и Мила. Сестра – особенно громко, у меня даже ухо ненадолго закладывает.
– Идем, любимая. – Дядя берет Ирму под руку и ведет к столу. Отодвигает для нее стул и бережно усаживает. – Девочки хотят тебе кое-что сказать.
Едва он договаривает, сестра подскакивает к Ирме.
– Мы с Велой поздлавляем тебя с плаздником! – Она смущенно протягивает ей портрет на простом альбомном листе.
Мне становится стыдно, ведь я не додумалась спросить у дяди про деревянную рамку. Он бы сделал такую за пару минут.