– Это же ты, Гордей?
– Да.
– Почему выглядишь как голубок?
Оживленная болтовня за столом затихает. Все поворачивают головы к деду. Бабушка тихо просит перестать, но дед непреклонен. Ловлю озабоченные взгляды Тихона и Ирмы. Мама Гордея единственная, кто держит в руке бокал с шампанским и спокойно пьет его, заедая белым виноградом. Ее прищур такой же хитрый, как у Гордея.
– А где Мила? – Верчу головой и обнаруживаю сестру, застрявшую возле холодильника. Судя по шуршанию упаковки, она ест «Милку».
Отхожу к сестре.
– Простите, а что вы имеете в виду под голубком? – с полуулыбкой уточняет Гордей.
– Если б не штаны и голос, я бы принял тебя за девчонку, – отрезает дед. – Алена, почему ты его не пострижешь?
Продолжая есть виноград, та миролюбиво отвечает:
– Мой сын волен выбирать, как ему одеваться и что делать с волосами.
– Когда я отсюда уезжал, он был маленьким мальчиком.
– Вас смущают мои длинные волосы или что-то еще? – Гордей выглядит спокойным и уравновешенным.
– Вела, почему дедушке не нлавится Голдей? – шепчет сестра, жуя шоколадку.
– Да так, просто…
– Плосто что? – Мила измазалась в молочном шоколаде. Беру со стойки салфетку и протираю ей губы.
– Вот хрюша, даже нос испачкала, – бормочу, вслушиваясь в обрывки разговора.
Позор. Сбежала вытирать сестре рот, только чтобы дед не перевел все внимание на меня. А как же Гордей? Разве я, как его друг, не должна за него вступиться?
– Папа, давай не сегодня? – просит Тихон.
– Может, хотите торт? – Ирма встает с места и тянется к блюдцу Семена.
Он бьет кулаком по столу, и все присутствующие вздрагивают от неожиданности.
– Дайте мне уже договорить! – возмущается дед. – Что за молодежь пошла, все время перебиваете! Итак… – Он потирает кулак, которым только что бил по дереву. – У таких смазливых мальчуганов, как ты, два пути: либо армия, где из тебя мужчину сделают, либо…
– Вы думаете, что я не стану мужчиной без армии или короткой стрижки? – перебивает Гордей спокойным тоном.
Дед сильно хмурится.
– Что, по-вашему, делает мужчину мужчиной? – уточняет Гордей.
Хруст под ухом прекращается. Мила с интересом наблюдает за развернувшейся баталией, едва не роняя шоколадку.
– Уж не пытаешься ли ты намекнуть мне, что…
– Человек должен оставаться человеком. Гениталии на ножках – это что-то из разряда инфузории-туфельки, да и то для одноклеточного организма это оскорбление, – парирует Гордей.
Тишина становится осязаемой. Ее нарушает хихиканье сестры.
– Гениталии! – восклицает она и заливисто смеется.
Взрослые оборачиваются на нас.
– А это еще что за создание? – лоб Семена разглаживается, в глазах зажигается добродушный огонек.
Ого, вот это трансформация. Как будто тираннозавр резко перевоплотился в собачку.
– Людмила, моя сестра, – говорю, возвращаясь с сестрой за стол.
– Люсенька, значит? Какое чудесное имя! – Бабушка берет Милу за руки. – Привет, Люся, я твоя бабушка.
– Ты мамина мама? – уточняет Мила. Когда Тамара кивает, она забирается к ней на колени и устраивается там поудобнее. – А ты мамин папа? – тычет она пальцем в деда. Тот кивает. – Ула, у меня тепель полная семья!
Мила как фитилек – если зажжется, уже не потушишь. На лицах Тихона и Ирмы появляется облегчение. Они держатся за руки под столом. Гордей съел свою порцию салата и тянется за тортом.
– Взять тебе кусочек? – предлагает Гордей.
Зардевшись, опускаю взгляд и качаю головой. Волосы скрывают лицо. Боже, надеюсь, он не заметил.
– Извини, я не подумал. – Он садится обратно.
Исподлобья вижу его пустую тарелку.
– Чего не берешь-то?
– В знак нашей дружбы. – Он склоняется ко мне и шепчет: – Ты вроде обещала мне распустить косу. Не забыла?
Не успеваю ответить, как Гордей встает и начинает собирать грязную посуду со стола. Чтобы не выглядеть на его фоне ленивой и неблагодарной, подрываюсь и помогаю ему. У раковины, задевая друг друга бедрами, по очереди перемываем тарелки, кружки и столовые приборы.
– Ты чего за посуду схватился? – протягиваю тарелку, чтобы Гордей поставил ее в сушилку.
– Лучший способ запомниться окружающим – сделать то, что они хотят делать меньше всего, – подмигивает он.
Когда мы выходим из дома, снаружи уже темнеет. Прохлада опускается на плечи, лицо окунается в свежий вечерний воздух.
– У тебя прекрасные волосы. Почему ты постоянно носишь кепку? – интересуется Гордей, когда мы отходим подальше.
– Я не в состоянии за ними ухаживать. Просто знаешь… сил нет. И я не о физических говорю. – Мы подходим к бревну за мастерской и садимся на него. Ирма с Тихоном попросили далеко не уходить. – А ты, похоже, очень любишь свои волосы.
– Я люблю все красивые волосы.
– Поэтому отращиваешь?
– Ну… – Гордей вытягивает ноги, я повторяю за ним. Его стопа на полстопы больше моей, а ведь мы почти одного роста и почти одинаково сложены. – Решил однажды не стричься, и вот к чему это привело.
– Прости.
– За что?
– Я о Семене… я знала, что родители мамы не самые приятные люди, но не догадывалась, что настолько.
– А, забей, – отмахивается Гордей. – Меня как только не называли. Голубок, можно сказать, комплимент.
– А ты… – замолкаю.
Стоит ли спрашивать о чем-то личном, когда ты вроде бы тесно общаешься с человеком, но не уверен, насколько вы хорошие друзья.
– Что?
– Нет, ничего.
– Ну нет, так не пойдет. Скажи, иначе всю ночь буду мучиться от любопытства. – Гордей прищуривается, улыбаясь уголком губ.
И как ему отказать?
– Ну… – Перебрасываю косу через плечо и начинаю теребить выбившиеся из нее волоски. – Ты же не голубок?
В неловком молчании мы переглядываемся. Краснею, а Гордей смеется. Его смех открытый, добрый и заразительный. Вскоре мы уже хохочем до слез.
– Не знаю, – отвечает Гордей.
– Как это?
– Ну… Я никогда не задумывался о таких мелочах. Люди любят людей просто за то, что они есть. Разве не так?
Похоже, он не собирается отвечать на мой вопрос.
– А сколько у тебя было отношений? – меняю тему.
– Ты хочешь услышать честный или философский ответ?
– М-м-м. Я бы предпочла смешанный вариант.
Гордей улыбается.
– Начнем с того, что я шестнадцать лет живу в глуши с матерью. В школе мне никто никогда не нравился. Сам я тоже никому не нравлюсь в силу моих… внешних особенностей, скажем так. Школьникам интереснее меня дразнить.
– Говоришь, будто сам не школьник, – подкалываю, поджимая колени.
Становится прохладно. Кончик носа подмерзает.
– На самом деле я переродившийся гуру, заточенный в юном теле, – посмеивается Гордей. – У меня есть свой канал в соцсетях, зрителям нравится. Представляешь, кто-то смотрит и ставит лайки моим видео. Так странно.
И чего странного, думаю я, лично мне все понятно.
– Я никогда не рассматривал возможность отношений с поклонниками.
– Почему?
– Интернет-отношения дурят мозги. – Гордей закидывает голову.
Поднимаю глаза. Рассматриваем небо с проступающими то тут, то там звездами.
– Мне ни до кого не было дела, пока этим летом не произошло кое-что странное, – продолжает Гордей. – Одна девушка выскочила на меня в поле ночью, а потом притворялась мертвой, чтобы я ее не съел.
Легонько пихаю его локтем в бок и закатываю глаза.
– К чему это я? Я хотел сказать, что это лето не похоже на предыдущие. И ты, Вера, интересный человек.
Что бы это значило?
– И хватит уже комплексовать из-за прыщей. Приходи ко мне, подберем косметику.
Ощущение приятного трепета исчезает, сминаемое стыдом.
– Думаешь, я ничего не пробовала? – Отворачиваюсь. – Они останутся со мной навсегда.
– А натуральные маски делала?
Качаю головой.
– Во-от. Начнем с этого. Если ничего не получится, тогда… надаешь мне щелбанов. Идет?
Фыркаю. Когда молчание затягивается, произношу:
– А ты и вправду странный парень.
– Спасибо. – Он подмигивает. – А теперь пойдем в поле и распустим твою косу.
Иногда я представляла, как встречусь с дедом и бабкой, фантазировала, что добродушные старички с радостью примут нас с Милой, ведь мы их родные внучки. На деле же Тамара повесила нас на шею дяде, а Семен и вовсе выглядит как всем недовольный человек.
– Ты его знаешь? – кошусь на Гордея.
– Кого?
– Семена.
– Можно и так сказать. Видел их издалека, слушал, что они говорят Тихону.
– Расскажи про него? И про Тамару…
– Легко.
Пока мы идем к полю, под ногами шуршит гравий. Вскоре мы сходим с него на песок, а с последнего – на податливую землю. Перед нами возвышаются огромные подсолнухи, склонившиеся и дремлющие до завтрашних лучей солнца.
– Они здесь редкие гости, но, когда приезжают, оставляют о себе неизгладимые впечатления.
– Точно… – Разглядываю мыски кедов. – Как он мог назвать тебя голубком?
– Твой дед консерватор, – поясняет Гордей. – Как-то он заметил на моем мизинце черный лак и долго ругал маму. Сказал, что у нее растет не сын, а дочь, и что она должна уделять моему воспитанию больше времени.
– А почему он так фамильярно себя ведет с твоей мамой? – Подпинываю камешек, вслушиваюсь в шорох листьев подсолнухов, трущихся о нашу одежду.
– Ну… тебе правду или выдумку?
– Правду, конечно.
– Тихон встречался с мамой.
Останавливаюсь и всматриваюсь в лицо Гордея, проверяя, не шутит ли он. Алена красивая женщина, но она явно старше дяди. И потом, Гордей же мой ровесник?
– Ты ведь мне не брат? – с опаской спрашиваю.
– Нет, – смеется Гордей. – У них был недолгий роман. Раньше Тихон жил здесь один и часто захаживал к нам в гости, потому что хотел провести время в приятной компании. Чай за чаем, печенье за печеньем, слово за слово, и вот они с мамой уже держались за руки и целовались на крыльце, думая, что я не вижу.