– Срок? – уточняет Ирма.
Киваю.
– В начале-середине ноября.
– Не страшно?
– А чего бояться? Я соблюдаю режим, хорошо ем, хожу на обследования.
– И таскаешь вещи с этажа на этаж, перегружая себя.
Ирма вздыхает.
– Просто они застали меня врасплох.
– Они правда приехали без предупреждения?
Меня разрывает от злости. Мало того, что они отказались от мамы, так теперь еще и испортили день рождения невестке. Старики всегда такие бесцеремонные?
– Не злись, Вера. – Ирма поглаживает меня по плечу. – Они не плохие люди.
– Скажи это Гордею. Ему же пришлось отбиваться от нападок Семена.
– Уверена, он уже об этом забыл. Пойдем, подготовим постель.
Ирма идет впереди, медленно спускаясь, а я тащусь следом. В гостиной Тихон сидит на табуретке, Семен с Тамарой на диване играют с Милой. Глядя на этих бездельников, хочется швырнуть одеяла к их ногам и велеть сделать хоть что-то самим. Пришли, когда им вздумалось, наплевали на планы тети. Так быть не должно!
Тихон окидывает нас с Ирмой виноватым взглядом. Гнев во мне утихает, и я аккуратно кладу одеяла на край дивана. А так хотелось швырнуть…
– Вам нужно что-нибудь еще? – вежливо интересуется Ирма, придерживая живот.
– Да. У Тамары мерзнут ноги. Нужны теплые носки и грелка, – пренебрежительно говорит Семен. – Пойди принеси.
– Сейчас… – Тетя поворачивается, но я снова придерживаю ее за запястье.
– Она беременна, – заявляю я так, будто это не всем очевидный факт.
– И что? – Семен переводит взгляд на меня.
– Еще у Ирмы день рождения и она устала. Дайте ей отдохнуть. – Когда встаешь на чью-то защиту, очень трудно не распалиться. – Вы должны были предупредить, что придете, чтобы мы все подготовили.
– Подумаешь, проблема, – надменно хмыкает дед. – Поди прочь, тут взрослые разговаривают.
– Ты моей маме так же сказал, да? – выплевываю я.
Взгляды взрослых мрачнеют. Мила выглядывает из-за дивана, обходит его и встает за мной. Отлично! Понимает, что такие родственники нам не нужны.
– Пожалуйста, давайте не сегодня, – начинает Тихон, приподнимаясь и примирительно выставляя руки.
– Ты вся в мать! – Слова деда влетают в меня болезненной дробью. – Такая же дерзкая и безответственная. Не удивлюсь, если тоже однажды нагуляешь ребенка непонятно от кого!
Судорожно выдыхаю, хотя звук больше похож на стон. Мила берет меня за пальцы и подергивает.
– Вела, пойдем в комнату, – дрожащим голосом шепчет она. – Он стлашный!
Оборачиваюсь на Тихона, ища поддержки. Он в таком же шоке, как и я. Ловлю его взгляд, но понимаю, что он смотрит не на меня, а на Ирму. Оборачиваюсь. Она бледная, на лбу испарина.
– Ох, – вздыхает тетя и едва не падает в обморок. Дядя вовремя подхватывает ее и уносит в комнату.
– Это все твоя вина! – оборачиваюсь к деду. – Сначала ты испортил жизнь маме, а теперь хочешь погубить невестку вместе с ребенком. Я тебя презираю.
Хватаю Милу за руку и тащу по лестнице. Она едва поспевает за мной. Оказавшись в комнате, закрываю дверь на шпингалет и провожу ладонями по лицу.
Что на меня нашло? Зачем я это сделала?
Ворочаюсь в кровати. Жужжание комара действует на нервы. Поднимаюсь, на ощупь нахожу фумигатор и втыкаю в розетку. Красный огонек блекло освещает угол комнаты.
Накидываю длинную кофту и выхожу на балкон. Луна светит прямо на меня, словно я актриса мюзикла, и взгляды звезд на небе прикованы ко мне. Облокотившись на парапет, вглядываюсь в ночной двор. Теперь все выглядит иначе: живность затаилась, тишину нарушает отдаленное уханье совы. Иногда вдалеке воет соседская собака, надрываясь до хрипоты. Бедняга. Должно быть, сидит на цепи и кормят ее раз в два дня. Почему люди считают, что это нормально? Разве обессиленный, голодный пес сможет защитить дом и хозяев от воров или еще кого? Себя бы так редко кормили.
Внизу зажигается свет. Интересно, кому не спится? И как там Ирма? Виновато прикусываю губу.
Это все из-за меня: мамина болезнь, полуобморок Ирмы и ее испорченный день рождения. Во мне слишком много зла для их счастливого мира. Лучше бы ушла и не возвращалась.
И никогда не повстречала Гордея? Я перестала общаться с друзьями с тех пор, как появилась Мила. Никому не хочется гостить в квартире, где вечно орет младенец, которому нужно менять подгузники и по расписанию подогревать молочко. Когда тебе десять лет, ты хочешь есть сладости, делать глупости и гулять, а не нянчиться с сестрой.
В раннем подростковом возрасте у меня снова завязались отношения с одноклассницами. Маме стало полегче, Мила уже умела ходить и показывать, что ей нужно. У меня появилось время побыть «обычным подростком». Мы с подругами навещали друг друга, гуляли, ходили в кино и вместе хрустели попкорном. Иногда обсуждали мальчиков или актеров, которые нам нравились.
Когда мамина болезнь вернулась, всех «друзей» сдуло ветром. Со мной им стало «скучно», а еще они наговаривали на Милу, мол, она слишком шумная и им надоело, что она все время таскается со мной. Так из моей жизни пропали все равнодушные люди.
Пойду проверю, кто в кухне. Если Семен с Тамарой, вернусь обратно. Выхожу на цыпочках из комнаты, прикрываю дверь, но не щелкаю замком, и крадусь по лестнице. Она негромко поскрипывает.
В кухне за столом сидит дядя. Он смотрит куда-то в одну точку и сжимает красную кружку. Заметив меня, ничего не говорит.
– Как она? – шепотом спрашиваю.
– Спит, – тихо отвечает дядя.
Помявшись у двери, захожу и наливаю себе воды. Сажусь напротив дяди, делаю глоток и вытаскиваю из глубины сердца:
– Прости меня.
– Ты не виновата, – лицо Тихона светлеет. Он едва заметно улыбается. – Они всегда приходят тогда, когда их меньше всего ждут.
– Выпроводил бы их, и все.
– Они все же мои родители. Чтобы попасть сюда, им пришлось проделать долгий путь. Я не могу выгнать их.
Пожимаю плечами, выказывая безразличие. В ночной тишине слышны наши поочередные прихлебывания.
– Не бери в голову, Вер.
– Ты о чем?
– О словах папы. Он всегда резкий, но так же, как Надя и ты, он довольно вспыльчив. Ему трудно держать эмоции под контролем.
– Как будто это мои проблемы, – фыркаю, откинувшись на спинку стула. – Он вообще-то «старше и мудрее», – показываю пальцами кавычки. – Вот пусть и ведет себя соответственно.
Тихон улыбается уже шире.
– Что?
– Ты действительно копия Нади. Она так же ворчала на папу, когда они ругались.
– Неудивительно. Он невыносим. – Допиваю воду, облокачиваюсь на стол и доверительно говорю: – Ты слышал, что он сказал Гордею? Он назвал его голубком!
В груди все клокочет от возмущения. Стоит только вспомнить, как Семен унижал моего друга, как мне хочется ему врезать. И плевать, что он мой дед. Ненавижу снобов-эйджистов, развешивающих на всех ярлыки.
– Тебе он нравится, да?
– Кто? – Включаю дурочку, но щеки краснеют. – Гордей? Нет! Он же совсем не мужественный.
Тихон подпирает щеку кулаком.
– Ему всего шестнадцать. Мужественность еще расцветет.
– Ну, не знаю…
– Нет ничего зазорного в том, чтобы любить.
Жар достигает кончиков носа и ушей.
– О чем ты говоришь? – голос становится громче. Нервно посмеиваюсь. – Какая любовь? Я… мне никто не нравится. И не понравится. А почему ты уволился из школы? – выстреливаю самым интригующим вопросом.
Дядя перестает улыбаться. Его взгляд грустнеет.
– Он рассказал?
– Да. Но отказался объяснять причины. Велел не спрашивать его об этом.
Тихон допивает воду и подходит к раковине; моет кружку и ставит в сушилку. Обернувшись, он прислоняется к тумбе, придерживаясь за ее края.
– Извини, но я тоже не могу рассказать. Пока не могу, – говорит дядя тревожно. – Пожалуйста, не спрашивай Ирму. Если Гордей расскажет, не страшно. А если он не расколется, то я когда-нибудь обязательно все объясню. Но сейчас не могу. Понимаешь?
Киваю, хоть и чувствую разочарование. Проходя мимо, Тихон останавливается и легонько поглаживает меня по голове.
– Спокойной ночи, Вера. Не забудь выключить свет.
Снова киваю. Вслушиваюсь в скрип ступенек под его ногами. Вопросов теперь стало в тысячу раз больше.
Что же они с Гордеем такое скрывают?
К утру мне удается вздремнуть. Натужный гул продирается сквозь пелену тяжелого сна. Кому приспичило убираться в такую рань? Мы с Милой спускаемся вниз, зевая и потирая глаза. Бабушка бродит туда-сюда с пылесосом, уделяя особое внимание ковру, а дед еще не проснулся.
Заметив нас, бабушка улыбается и выключает пылесос.
– Я вас разбудила? – кричит она, словно контуженная шумом. – Простите, не посмотрела на время.
– И как ему удается спать? – Плетусь на кухню за стаканом воды.
– Твой дед носит слуховые аппараты, – поясняет Тамара.
– Он мне не дед, – сухо бросаю я, набираю полный рот воды и тщательно полощу его.
– Почему ты так говоришь, Верочка?
– Мил, проверь, встали ли тетя с дядей. – Подгоняю сестру легким шлепком по ягодице. Она, кивнув, убегает по лестнице. Мы с бабушкой встречаемся взглядами. – Разве не вы отказались от моей мамы и от меня?
– Это было очень давно.
– Но это было, – настаиваю я, – и почему-то за все семнадцать лет вы не пытались помириться с мамой.
– Пытались, но она не хотела нас прощать.
– Ладно, допустим. Но если бы вы хотели вернуть ее, если бы вы хотели узнать меня получше, то сделали бы все, чтобы найти маму и воссоединить семью.
Тамара вздыхает.
– Ты права, Верочка…
– Я Вера. Мне не пять лет.
– Хорошо, Вера. – Прочистив горло, она продолжает: – Твоя мама всегда была очень целеустремленной… и злопамятной. Если она чего-то не хотела, никто не мог ее заставить это сделать. Мы так и не смогли выяснить, где она.
– А как же дядя? Он-то сумел с ней связаться, когда она была при смерти.